"Nervoso fasciculoso". В конце концов, дело не в диагнозе римского врача и не подробностях болезни Гоголя, а в том, насколько телесное начало может сказаться на всем строе личности и ее судьбе, войти в текст и переустроить его сообразно своей собственной логике. У М. Булгакова, например, тоже можно увидеть повышенное внимание к "гастрономии" и вообще к теме насыщения. Означает ли это, что Булгаков должен писать так же, как Гоголь? Разумеется, нет. И в то же время нельзя не видеть, как сходятся они не только в своем интересе к мистике и фантасмагории, но подчас и в духе повествования. Трудно сказать, что здесь первично, а что вторично. Важнее то, что телесное начало вполне реально, что оно входит в текст, делает его подобием живого существа, сообразуясь с какими-то общими, универсальными правилами, требующими отдельного и серьезного взгляда. Однако тут мы уже оказываемся за пределами собственно поэтики – в области, где на первое место выходит тайна явления и бытия человека и текста, их сочинения и взаимного создания.
Сюжет "Поглощения"
Но что страннее, что непонятнее всего – это то, как авторы могут брать подобные сюжеты.
Н. В. Гоголь. Нос
Я далек от мысли утверждать, что весь характер Гоголя исчерпывается указанием на физиолого-психологические черты (…), но с этими чертами больше всего боролся Гоголь.
И. Д. Ермаков. Психология творчества Гоголя
Предлагаемые заметки – это продолжение и развитие тех соображений об устройстве гоголевского сюжета, которые были намечены мной в девяностые годы в работах "Гоголь и онтологический вопрос" и "Nervoso fasciculoso (о "внутреннем" содержании гоголевской прозы)". Речь шла о тех контурах психосоматической организации автора, которые можно разглядеть в созданном им тексте, то есть о модусе перехода телесности авторской в телесность текстовую – символическую и сюжетную. Теперь же мне, как и тогда, ясно отдающему себе отчет в том, что это лишь определенный смысловой слой среди других, формирующих контуры гоголевской поэтики, хотелось бы гораздо более подробно прописать означенные темы и попытаться яснее представить их "внутренний" и в буквальном смысле слова нечитаемый напрямую смысл. В данном случае основным материалом для разборов и размышлений станут начало и концовка гоголевского текста, причем не только рассказа или повести, но и отдельной главы, сцены или эпизода. Возможность такого подхода представляется методологически оправданной, поскольку в каждой пусть небольшой, но завершенной или относительно завершенной целостности начало и конец выполняют функции, сходные с теми, что и в большом, вернее, "полном" сочинении вроде рассказа или повести. Каждый раз, прописывая какую-либо главу или оформленную внутри себя сцену, автор воспринимает (и сам же создает) ее как некое маленькое целое, хотя знает о том, что это лишь часть поэмы или повести. И каждый раз, начиная и заканчивая очередную главу или сцену, автор – если он верен себе – невольно воспроизводит приблизительно одну и ту же смысловую схему, диктата которой он не осознает или не вполне осознает. Благодаря этой особенности и возможно, собственно говоря, типологическое исследование текста, то есть обнаружение параллелей и общих мест в различных и внешне непохожих друг на друга участках повествования.
Начало и финал – это такие участки текста, где с большой долей вероятности можно рассмотреть вещи, указывающие на самые принципы его внутренней организации, на то, что имеет отношение к тексту как единому смысловому целому. Прежде всего – к сюжету, или композиционной схеме, поскольку то, с чего рассказ начинается и чем заканчивается, определяет его характер в значительной степени, и если окраска начала лишь настраивает читателя на тот или иной тон восприятия, то "плохой" или "хороший" конец формирует отношение ко всему сюжету. Так вот, у Гоголя мы сталкиваемся со случаем удивительного упорства в трактовке начала и конца текста; неважно, идет ли речь о рассказах, повестях, "поэмах" или отдельных законченных частях, сценах внутри вышеозначенных сочинений, повсюду повторяется набор одних и тех же (или близких по смыслу) ситуаций, слов или словосочетаний. В начале повествования это чаще всего праздник зрения, экспансия взгляда, который присваивает себе мир или даже поглощает его. Это описания блеска, сияния, золота, серебра, света, неба, пестроты в сочетании с мотивами поедания, поглощения, реализованными в самых различных формах. В финале же Гоголь – очень часто – упоминает землю, темноту, сор, нечистоты, черта и прочую дрянь (оба списка будут уточнены и значительно расширены по ходу дела). Само собой, здесь возникают соответствующие телесные аналогии: поглощение, переваривание пищи с вытекающими из этого последствиями.
И тема особого, поглощающего мир взгляда, и вопрос о возможном влиянии гоголевского желудка на особенности его поэтики, и фекальная лексика и метафорика, присутствующая во многих сочинениях Гоголя – все это вещи, не раз обсуждавшиеся, что мы увидим по ходу дальнейшего изложения. Новым является то, что три названных элемента соотнесены с началом, концом и, условно говоря, "серединой" текста и собраны вместе в триаду как фазы единого процесса, который в немалой степени определил направленность и контуры устройства сюжета у Гоголя. Иначе говоря, перед нами случай последовательного рассмотрения того, как психосоматика автора преобразуется в материю сюжета, символа, метафоры.
* * *
Предлагаемые заметки не являются литературоведческим исследованием в привычном смысле этого слова, поскольку речь приходится вести о вещах, которые с литературной традицией, жанром, стилем и пр. оказываются мало или вовсе не связанными. В то же время это и не психоанализ литературы в его "классическом" исполнении; скорее, речь идет о герменевтике, взятой в ее широком значении, о поисках той основы текста, которая напрямую не связана с содержанием или формой повествования, но которая в то же время позволяет осуществиться и тому и другому.
Рядом с массивом гоголевского текста во всем его смысловом многообразии мы выстраиваем некий конструкт, именуемый "сюжетом поглощения", пытаясь с его помощью увидеть в гоголевском тексте что-то новое и, может быть, важное. К нему-то, если возникнет такая возможность и необходимость, может быть присоединено то, чем столь внушительно оснащено современное литературоведение; я имею в виду культурные и стилистические параллели, источники мифологические, фольклорные и литературные, интертекстуальные связи и пр. В данном же случае все внимание будет уделено именно названному конструкту, а именно триаде "поглощение-трансформация-отторжение", оказавшей, как показывает материал, заметное влияние на устройство гоголевского текста, взятого как целое или же в каких-то существенных его частях, главах, эпизодах или сценах.
Наверно, какие-то элементы этой триады можно усмотреть и у других авторов, однако главное здесь – это вопрос об интенсивности применения данной схемы, о том, насколько она существенна для строя мышления того или иного автора. Например, у Платонова на границах глав или их частей нередко встречается лексика "низа", "земли", "глубины" и "влажности", однако у него эти знаки связаны с темой утраченного или "покинутого" детства и сюжетообразующим мотивом возврата в материнскую утробу. У Чехова в его главных пьесах начало действия приурочено к весне или началу лета, а финал к осени, что можно связать с мотивом цикличности жизни, бытийного повтора или круга, в который вовлечены персонажи. В "Войне и мире" Толстого вообще нет ничего похожего на
то, что мы видим в гоголевских сочинениях. Принципы организации повествования, во всяком случае оформления зачинов и концовок, здесь совершенно другие; действие может начаться с чего угодно и закончиться чем угодно. У Пушкина в "Евгении Онегине" есть пара глав, где в самом начале присутствуют блеск и сияние, но этим все и исчерпывается; что же до финалов, то никакого "низа", тем более "грязи" или "сора", мы в них не найдем. У Гоголя же блеск и сияние начала текста настолько контрастируют с мотивами "низа", "темноты", "серости" бытия в конце, что можно только удивляться тому упорству, настойчивости, с которыми Гоголь делает это вновь и вновь.
Начало текста
(Серебро, золото, блеск и сияние)
Мы будем двигаться по гоголевским сочинениям в порядке их создания, лишь иногда нарушая порядок для того, чтобы подчеркнуть ту или иную параллель, дающую картину особо выразительную. Примеры, которые представляет Гоголь, настолько показательны, что складывается впечатление, будут речь вообще идет об одной и той же схеме, но только распавшейся на ряд различных вариантов или иноформ.
Что касается понимания того, что такое "начало" текста (как и его "конец"), то здесь следует исходить из конкретного материала. В одних случаях это самые первые слова повествования, в других – что-то выразительное, существенное, к началу приуроченное. Это также может быть начало целостного эпизода, сцены, главы.
Первое напечатанное (без подписи) сочинение Гоголя называется "Италия". Оно состоит из пяти стихов (строф) и в первой же появляется блеск: