Пушкинская эпоха, которую А. Блок называл "единственно культурной в России прошлого века", эта грань двух столетий, была периодом особого отношения к античному наследию, а значит, и к идеалу жизненной цельности. "Внутренне правдивая иллюзия пребывания античности в настоящем, – отмечал один исследователь, – вот что создает эффект подлинности в культуре XVIII–XIX вв.". Идея экстатической полноты бытия в греческом духе, которая предполагала, как писал Платон, что одержимые Дионисом вакханты черпают молоко и мед из тех источников, из которых другие добывают только воду", пронизывала всю высокую культуру того времени. "Да будет каждый греком на свой собственный лад! Но пусть он им будет!", – восклицал в 1817 г. Гете. В России эти слова мог произнести прежде других Александр Пушкин.
Метатекст пушкинской статьи "Александр Радищев"
Пушкинская статья предназначалась для третьего тома "Современника", но министр народного просвещения С. С. Уваров нашел "неудобным и совершенно излишним возобновлять память о писателе и книге, совершенно забытых и достойных забвения". Трудно сказать, верил ли сам Уваров, что Радищев забыт. Еще двадцать лет назад он печатно молвил о "некоем из наших писателей (г… Р…), о котором" не без сожаления вспоминают Российские музы, и при этом цитировал "Путешествие из Петербурга в Москву".
В тридцатые годы радищевская книга, напечатанная в домашней типографии тиражом 500 экз., большая часть которого была сожжена опальным автором, а 6 книг конфисковано и уничтожено правительством, действительно стала раритетом, но и тогда она встречалась у книжных торговцев, библиофилов и коллекционеров. Не ранее 1833 года уникальный экземпляр "Путешествия", бывший в тайной канцелярии и даже в руках Екатерины (с него часть помет императрицы была перенесена на другой экземпляр, фигурировавший на суде), за огромные деньги, 200 рублей, был приобретен Пушкиным.
Мало того, радищевская книга распространялась в списках. По данным В. А. Западова, из 84 обследованных им списков 21 изготовлены на бумаге 1786–1799 гг., 27 – на бумаге 1801–1810 гг., 27 – в период 1811–1825 гг. На вторую половину 1820–1840 годов приходится еще 9 списков. Видимо, Уваров, утверждая, что Радищев и его книга "совершенно забыты", немало заблуждался, или, что вероятнее всего, намеренно искажал ситуацию в интересах власти. Только в окружении Пушкина с "Путешествием" были знакомы С. и Ф. Глинки, Н. Тургенев, Н. Муравьев, П. Вяземский, М. Юзефович, К. Батюшков, собиравшийся писать о Радищеве статью В конце двадцатых годов по просьбе Вяземского, приятель Батюшкова и Гнедича, старший сын писателя, Н. Радищев составил для него краткую биографию отца.
Возможно, причины отклонения пушкинской статьи были у министра несколько иными. Через четыре года вновь не дозволяя ее печатать, – на этот раз в посмертном собрании сочинений поэта, – Уваров отметил, что "она, по многим заключающимся в ней местам, к напечатанию допущена быть не может", и потому предлагал сделать распоряжение о ее запрещении.
Комментируя вердикт министра, В. Вацуро пишет: "Дело было не в Радищеве, а Пушкине…". Он считает, что причина запрещения статьи заключалась в тех ее "местах", ради которых она писалась и которые послужили поводом вельможного раздражения. Вероятно, одним из таких "мест" стали пушкинские слова о "преступлении Радищева"; в них, как тонко замечает Вацуро, "приоткрывается "парадоксальный смысл: это – преступление, не вызывающее ни ужаса, ни презрения – но удивление, даже преклонение перед самоотверженной честностью преступника". И это "преступление" – ничто иное, как "нравственный подвиг".
Вацуро не только указал на одну из причин запрещения пушкинской статьи, но и дал определение ее основной направленности. О ней уже сто с лишним лет не утихают споры. Первый публикатор статьи, издатель первого научного собрания сочинений Пушкина, П. В. Анненков полагал, что суждения поэта о Радищеве принадлежат "к тому зрелому, здравому и проницательному такту", который был характерен для Пушкина незадолго до его кончины. Известный фольклорист А. Н. Афанасьев, напротив, считал, что "отзыв Пушкина не выдерживает критики".
Так были заданы две основные тенденции в осмыслении пушкинской статьи о Радищеве. У начала третьей, как бы примиряющей две других, стоял В. Е. Якушкин. Он, а позже и С. А. Венгеров, усматривал в статье Пушкина эзопов язык, с помощью которого автор пытался привлечь внимание к судьбе одиозного для властей Радищева.
Эти тенденции определили восприятие пушкинской статьи и в XX столетии. П. Н. Сакулин, – словно продолжающий традицию, начатую Анненковым, – писал: "Из-за могилы автор "Путешествия" ставил перед ним (поэтом. – А. А.) проблемы чрезвычайной важности. Пушкин принял вызов и ответил на него (…) Светлый, гармоничный и мудрый Пушкин, изрекший своим творчеством великое поэтическое "да", отверг в лице Радищева мятежное "нет". Иной тональности в подобной характеристике пушкинской статьи придерживался В. П. Семенников. Он считал, что статьи Пушкина "Путешествие из Москвы в Петербург" и "Александр Радищев" поражают "своим тоном по отношению к Радищеву: это тон явной неприязни (…) заметно преобладающий над теми немногими отзывами этих статей, в которых еще проглядывают отголоски сочувствия Радищеву".