К истории отношений Пушкина и Ф. Толстого-Американца
В 1820 году случилась ссора Пушкина с бретером Ф. И. Толстым-Американцем, который стал источником молвы, будто молодой Пушкин был высечен в Тайной канцелярии Министерства внутренних дел. Направляясь на Юг, поэт о сплетне еще не знал и простился с Толстым, как с добрым приятелем. В ссылке клевета достигла Пушкина, и он разразился в адрес оскорбителя желчной эпиграммой:
В жизни мрачной и презренной
Был он долго погружен,
Долго все концы вселенной
Осквернял развратом он.
Но, исправясь понемногу,
Он загладил свой позор,
И теперь он, – слава богу, -
Только что картежный вор.
Эпиграмма, наверняка, дошла до Толстого, а через несколько месяцев, уже в послании Чаадаеву, Пушкин почти в тех же выражениях вновь ополчился на Американца:
Что нужды было мне в торжественном суде
Холопа знатного, невежды при звезде,
Или философа, который в прежни лета
Развратом изумил четыре страны света,
Но, просветив себя, загладил свой позор:
Отвыкнул от вина и стал картежный вор?
Эти стихи появились в 35 номере "Сына Отечества" в искаженном цензурой виде:
Что нужды мне в торжественному суде
Глупца-философа, который в прежни лета
Развратом изумил четыре страны света…
В письме издателю журнала Н. И. Гречу от 21 сентября 1821 года Пушкин досадовал на неуклюжую правку и намеренно растолковывал своему петербургскому корреспонденту: "… стихи относятся к американцу Толстому, который вовсе не глупец.", а ровно через год сообщал П. А. Вяземскому о Толстом: "… сказывают, что он написал на меня что-то ужасное".
Эпиграммы Пушкина вызвали, надо полагать, у Толстого ярость, и он, не имея возможности утихомирить ее пролитием крови, взялся за чернила. Так родилась в адрес недосягаемого Пушкина довольно увесистая эпиграмма:
Сатиры нравственной язвительное жало
С пасквильной клеветой не сходствует нимало.
В восторге подлых чувств ты, Чушкин, то забыл.
Презренным чту тебя, ничтожным сколько чтил.
Примером ты рази, а не стихом пороки,
И вспомни, милый друг, что у тебя есть щеки.
После такого поэтического турнира Пушкин желал "совершенно очиститься". В день приезда в Москву из Михайловского, 8 сентября 1826 года, он через С. А. Соболевского послал Толстому вызов, но дуэль, к счастью, не состоялась.
* * *
В 1937 году в восьмом номере "Литературной газеты" М. А. Цявловский рассказал о своей новой находке. Ею была эпиграмма:
Твои догадки сущий вздор,
Моих стихов ты не проникнул.
Я знаю – ты картежный вор,
Но от вина ужель отвыкнул?
Стихотворение было записано на клочке бумаги вместе с "Пророком", выправленным рукой М. П. Погодина, и стихами на М. Т. Каченовского "Как сатирой безымянной Лик зоила я пятнал…" Подписи под четверостишием не оказалось, но Цявловский соотнес его с текстом эпиграммы на Толстого-Американца и, естественно, пришел к заключению, что оно тоже принадлежит Пушкину. Тут же он высказал соображение о датировке новонайденной эпиграммы. По его мнению, она сочинена после выхода в свет "Сына Отечества" с упомянутым посланием Чаадаеву, т. е. после 1821 году, когда до Пушкина, как решил Цявловский, дошло известие, что кто-то увидел в стихах, адресованных Толстому, себя и крепко обиделся.
Предположение Цявловского о ком-то, якобы принявшем на свой счет стихи, метившие в Американца, и спровоцировавшем таким образом эпиграмму "Твои догадки сущий вздор…" не кажется обоснованным, ибо Пушкин сделал все, чтобы Толстой угадывался в послании Чаадаеву безошибочно. Вмешательство цензуры пушкинских усилий не умалило. На узнавание работала ситуативная семантика стихов, их жесткая ориентация на конкретное лицо, характерологическая образность, а еще их связь с более ранними стихами, тоже адресованными Толстому-Американцу и принадлежащими друзьям поэта. Среди таких стихов было и послание Д. Давыдова "Другу-повесе" (1816):
Болтун красноречивый,
Повеса дорогой!
Прошу тебя забыть
Нахальную уловку,
И крепс, и понтировку,
И страсть людей губить.
Еще ближе пушкинским стихи Вяземского Американцу, которые он в 1818 году прислал из Варшавы А. И. Тургеневу; их читал адресату, Ф. Толстому, В. Л. Пушкин:
Американец и цыган,
На свете нравственном загадка,
Которого, как лихорадка,
Мятежных склонностей дурман
Или страстей кипящих схватка
Всегда из края мечет в край,
Из рая в ад, из ада в рай!
Которого душа есть пламень,
А ум – холодный эгоист;
Под бурей рока – твердый камень!
В волненьи страсти – легкий лист!
Наконец, сходный портрет Толстого дан Репетиловым в "Горе от ума":
Ночной разбойник, дуэлист,
В Камчатку сослан был, вернулся алеутом,
И крепко на руку нечист…
Прочитав эти строки в списке, принадлежавшем Ф. П. Шаховскому, Толстой "для верности портрета" отредактировал текст: "В картишках на руку нечист…". Стоит заметить, что стихи А. Грибоедова уже в 1823 году были известны, по крайней мере, его приятелям. Недаром в ноябре этого года Пушкин спрашивал Вяземского: "Что такое Грибоедов? Мне сказывали, что он написал комедию на Чаадаева…".
Сомнительно, что при такой популярности Ф. Толстого, человека шумной славы, ветерана двух войн, совершенно своего в литературных и светских кругах обеих столиц, кому-либо из знакомцев Пушкина пришлось ошибиться и принять стихи об Американце на свой счет. Следовательно, приходится предположить, что сочинение "Твои догадки сущий вздор…" лишь фразеологически связано с эпиграммой на Толстого и соответствующими ей хлесткими стихами в послании Чаадаеву. Строчка "Моих стихов ты не проникнул." имеет в виду не эти стихотворения, а какой-то иной текст.
Поиски ответа ведут к Михаилу Алексеевичу Бестужеву-Рюмину, скандально известному в Петербурге журналисту, горе-пьянице и азартному картежнику, чья небогатая домашняя мебель состояла преимущественно из ломберных столов. В 1830–1831 годах он издавал газету "Северный Меркурий", и недруги издателя печатно аттестовали его Пьянюшкиным, а газету именовали "Вором" по ассоциации с мифологическим Меркурием, богом промышленности, торговли и воровства. Пробовал ли Бестужев "исправлять ошибки фортуны" за карточным столом, как это нередко проделывал Толстой, трудно сказать, но, будучи издателем и редактором альманахов, он беззастенчиво обирал литераторов, печатая произведения без ведома, согласия авторов и без каких– либо обязательств перед ними. Именно поэтому в среде потерпевших могло вспыхнуть еще одно прозвище игрока-журналиста – "картежный вор" как результат контаминации издательского пиратства и картежной страсти Бестужева, снискавшего своим откровенным цинизмом нешуточную ненависть со стороны обиженных В числе потерпевших был и Пушкин. В "Северной звезде", издаваемой Рюминым, без разрешения поэта были помещены стихотворения "Любви, надежды, тихой славы…", "Любимец ветреных Лаис…", "Она мила – скажу меж нами…" и три других. При этом издатель развязно благодарил Пушкина, якобы приславшего в альманах эти стихи. Пушкин был возмущен и обещал прибегнуть к покровительству законов. Обещания он не исполнил, но Рюмин был подвергнут экзекуции в "Собрании насекомых". Адресатов эпиграммы Пушкин обозначил звездочками по количеству слогов в их фамилиях и напечатал стихи в "Подснежнике" за 1830 год. П. А. Плетнев свидетельствовал, что эпиграмму надо читать так: