* * *
Чем можно объяснить убийство? -
Убийство обычно объясняют
Невозможностью не совершить его! -
Понятно
* * *
Чем можно объяснить любовь? -
Любовь обычно объясняется
Ею самою! -
Ладно
* * *
Чем можно объяснить утку? -
Утку обычно объясняют
Отсутствием надобности в объяснении! -
Хорошо
* * *
Чем можно объяснить революцию? -
Революцию обычно объясняют
Объяснением многих иных вещей! -
И это можно понять
* * *
Чем можно объяснить религию? -
Религию обычно объясняют
Ссылками на другие объяснения! -
Я не про это. Ну да ладно
* * *
Чем можно объяснить смерть? -
А вот это, а вот это
А вот это можно объяснить практически всем! -
Я так и думал
* * *
Чем можно объяснить необъяснимое? -
Необъяснимое обычно объясняется
Необыкновенной мощностью самого объяснительного процесса
Покрывающего практически весь горизонт явлений!
Попадающих под объяснение! -
Что же, согласен
* * *
А что вообще может что-либо объяснить? -
Это некорректное вопрошание
Посему и остается без ответа! -
Что же, смиримся
* * *
А что может объяснить самое себя? -
Этот модус объяснения
Весьма и весьма проблематичен! -
Вот видишь! Наконец-то!
По материалам прессы
Если в пищу – то да
(Гражданская лирика)
2002
Как и во всяком рассудительном деле, в данном случае важна правильная постановка вопроса, чтобы не получить ответ, типа известного анекдота:
– Ты любишь помидоры?
– Если в пищу – то да. А так – нет.
Собственно, определение гражданской лирики досталось нам, дошло к нам от прошлых времен традиционного жанрового определения и членения поэзии. В нынешнем оформлении – где-то от времен сложения, осмысления, конституирования и социализации профессиональной поэзии. Для России – начало XIX века. Но и тогда это не было определено, вернее, определяемо однозначно. Скорее, ситуативно и контекстно. Хотя, конечно, присутствовали постоянные темы и знаковые элементы – народ, родина, простой и угнетенный человек, геройство и смерть, жертва и враги. Ну, пара-другая чегонибудь еще в подобном же роде. Во многом этот набор, сохраняя основные свои элементы, конечно, зависел и от конкретной социополитической ситуации, с ее новыми проблемами и, соответственно, каждый раз несколько по-новому конструировавшей образ героя, обремененного гражданской ответственностью.
Понятно, что поэт, литератор, производитель стихов, будучи, естественно, рожденным, проживающим и внедренным в социальный контекст эпохи, политические события и каждодневную окружающую жизнь, является, по сути своей, существом социально-гражданственным, что и проявляется в его поступках, оценках, говорении и, в разной степени редуцированности, в его писаниях.
Но, очевидно, говоря именно о гражданской лирике, мы имеем все-таки в виду некую специальную умышленность высказывания, его отрефлектированность и определенные жанровые признаки.
Хотя и здесь не все так просто и обязательно в своей эксплицитной выраженности. В пример можно привести сознательную позицию индивидуалистской лирики в обстановке и контексте тоталитарных режимов и идеологий, становящуюся гражданским жестом и позицией. Даже жестом вызывающим. Припомним всем известных итальянских герметистов, да и подобных же авторов в собственном отечестве.
В наше время при наличии такого разнообразия одновременно актуальных поэтических практик, школ и направлений, откровенное сюжетно-дидактическое выражение идей гражданственности может объявиться скорее как стилистические черты одного из традиционных направлений, в пределах которого вполне возможны способы прямого манифестирования подобного. В этом в значительной степени можно углядеть и атавистические черты времен, когда поэзия была больше, чем поэзия – публицистика, информационное сообщение, нравственно-этическая проповедь и духовно-мистическое откровение. Мы не говорим уж о тех неправдоподобных временах, когда она действительно была магией, составной частью религиозного ритуала и мифом. В пределах же некоторых направлений современной поэзии – летризме, например, или звуковой (саунд) поэзии – подобное просто невозможно по самой сути этих направлений, оперирующих не логически построенными связными предложениями в их интенции стать социокультурно обоснованным высказыванием, а чистыми знаками, суггестией звучания, если и переводимыми в привычный контекст литературы, то достаточно сложными вспомогательно-объяснительными или интерпретационными процедурами.
В наше время вообще несколько изменился модус и способ существования искусства в обществе и культуре. Основные актуальные поведенческие и культурно-эстетические жесты несут в себе принципиально культуро-крицитическое значение, что вообще может быть воспринято как жест гражданский по своей основной сути. То есть они изначально подвергают сомнению и испытанию любой тип институционального и властного говорения и идеологии. Естественно, возникает сомнение в возможности высказывания таким образом и в пределах такой поэтики неких положительных гражданских и просто человеческих идеалов. Но в наше время хорошо прочитываемых жестов (наравне и не хуже текстов) явление самого способа такого поведения предъявляет обществу и культуре тип свободного человеческого поведения, не способного быть легко ангажируемым всякого рода тотальными и тоталитарными идеями и фантомами. Разве не литературно-гражданская позиция? Разве не положительный пример? В то же самое время, любое откровенное пафосное заявление ныне сразу же отбрасывает автора в зону поп-культуры, если уж и вовсе не китча. В общем помещает в область традиционных жанров и способов как письма, существования художника по примеру прошедших веков (в зависимости [от того], из какого времени заимствуется стилистика), так и способов восприятия подобного рода текстов и авторской позиции читателем и потребителем. И как раз ровно противу авторского желания прямого и искреннего высказывания, в подобном случае жанрово-поведенческая сторона превалирует над содержательно-тематической. Хотя в границах общего эстетического воспитания, синхронных эстетических восприятий, предпочтений, пониманий и ожиданий как у авторов, так и у читателей, подобное вполне может быть и неактуальным. Просто даже и не прочитано. И в пределах одновременного существования многочисленных художественных и поэтических практик это само по себе ни хорошо, ни плохо. Просто для творцов, в первую голову, важно понимание своей позиции и обусловленности ее проявлений – то есть культурная вменяемость, а для публики – хотя бы наличие подобного рода проблемы.
Так что, в пределах всего вышесказанного, не столько гражданская лирика, сколько гражданская социокультурная позиция в наше время вполне может существовать как жанровая цитата, как культурно-критицическая позиция и как способ литературоведческого вчитывания в тексты неких знаков судьбы и сопутствующего определяющего и истолковывающего их контекста.
47-я азбука (Разоблачительная)
1985