Вот, теперь вы знаете, каково мне было тогда. Теперь, без сомнения, вы сами надбавите мне за подобное еще баллов 40–45. И это только в угадывание некой ситуации в ее единичности, в отрыве от всяческих непереносимых и тяжело изживаемых психологических и социокультурных последствий. Господи! Что за этим и в этом кроется! Но я увлекся. Конечно же, я приношу извинения, за то, что без всякого вашего соизволения, обратил вас в предмет некоего условно-прогностического мысленно-экстраполяционного эксперимента. Но таков я. Конечно же, мало кто перед лицом столь высокого суда позволил бы себе так зарваться, давая волю своему черному и ничем не оправдываемому ни в его интенциях, ни в его сомнительных результатах воображению. Конечно же, по простому закону вытеснения, я спроецировал свои пакости на ваши чистые образы и мундиры, честные, спокойные, прохладные, хотя и мощные, готовые ко всему необходимому и достаточному, тела, однако лишь в пределах допущенных и положенных, тела.
Для чего я вам все это излагаю? Для чего изливаю все это на ваши посторонние (хотя, по мере вашего вовлечения в общественную процедуру судилища – и не столь уж посторонние) головы? Я понимаю, что судите ведь вы меня совсем не за это. Но объективная последовательность объективных же и, зачастую, просто неизбежных, от меня не зависящих, событий-фактов настолько измучила и просто разрушила мой нравственный, физический, интеллектуальный и астральный организм, что не принимая всего этого во внимание, нельзя, как мне наивно кажется, объяснить, оценить, понять детали этого странного и запутанного дела и его последствий, как для вашей благородной стороны, так и для меня. Хотя какие уж там для меня возможные последствия. Все мои последствия уже давно опередили мои причины. То есть я хочу сказать, что вообще-то вся русская литература и ее доминирующая традиция как производства текстов, так и их восприятия, была ориентирована на восприятие и продуцирование истин метафизических, но в их квази-временной явленности в действительность. В нашу русскую действительность быта и характера. Я же, по изначальной исковерканности, оказался присобачен к этой традиции как-то эдак. Каким-то таким гносеологическо-эпистемологическим способом. Так что в моем случае следование следствий за причинами имеет весьма формальный характер. И, кстати, не нигилистский, каким характеризуется метафизический подход к проблемам логики, а обратимый характер. Так что следствия вполне могут оказаться впереди причин не как ими предположенные, а как попавшие в машину логического уничтожения или обращения. Хотя, опять-таки, понимаю, что такая вот вызывающая отграниченность от русской традиции нисколько не идет на пользу моему слабому образу-имиджу, но и просто отрезает от всякой возможности благотворного и спасительного влияния этой традиции. Как бы лишает возможности припасть к ней в качестве земли, напоительницы судьбоносными силами. Сокрушаясь, я понимаю всю тщетность объяснить свои уродства в системе и языке даже ближайшего находящегося ко мне индивида. Это все равно чтобы Гитлер говорил в свое оправдание о тяжести первых детских переживаний, родительских побоев, лишениях сладкого на ужин за нежелание поднести от колодца ведро с водой бабушке, об укусах ядовитых енотов и смерти любимого пса Тобика. Объяснял бы все конфликтами с учениками по поводу чернильной кляксы, поставленной случайным непредумышленным взмахом эмоционального пера на новенький пиджачок соседа. Или Сталин бы, например, все списал бы на оспины и коротенькую, малооперативную левую ручку. Или на отца-пьяницу, скрывавшего от матери получку, и слезы этой матери, просившей сыночка тайком подкрасться к отцовской железнодорожной тужурке и вытащить хотя бы оставшиеся огромные купюры разрисованных николаевок. И будучи пойманным не сметь выдать мать и терпеть побои и издевательства пьяного отца, дышащего луком и горячим хаши. Нет, нет, они сами творцы и ответчики за свою жизнь и свое величие, за свою свирепость и озарения. За свои отслаивающиеся порождения в виде боковых Гитлера и Сталина, которые, как волны от большегрузной баржи в узком канале порождают взаимоперебегающие и интерферирующие волны, бултыханием и бессистемностью ослабляющие мощный источник своего излучения. Хотя благодаря своей полуумочной сути имеющие некую возможность проникать туда и продлевать надолго свое существования там, где сам породитель из-за своей неизбывной мощи не может пройти, как верблюд сквозь игольное ушко. Так вот и я не могу ни на шаг отступить от себя и своего. Я сам, ответчик за себя перед лицом непонимающего и непринимающего, но трепещущего от всего этого, в предвкушение всего этого и в завершение всего этого мира. Я сам знаю себе цену, и мой суд не от мира сего. Уж не знаю, от какого мира, но не от сего. Конечно же, я догадываюсь, от какого он мира, но, во-первых, мне самому еще неясно со всей очевидностью от какого. Ну, информации поступает очень много, но она неведомого мне формата и конфигурации, так что происходят лакуны в информации, и точная расшифровка требует длительного времени. Времени, возможно, и намного превышающего длительность нормальной человеческой жизни. Возможно, именно этому и посвящена идея и теория метемпсихоза – длительного существования расшифровывающей души в различных агрегатных состояниях и обличиях на протяжении столетий, а то и тысячелетий, Впрочем, не превышающего длительности кальпы, в конце которой разрушается все, вплоть до антропоморфного или зооморфного обличия богов. Попытка же точного расшифрования всей этой сложно-строенной структуры и смысла приводит порой к таким аберрациям в конструировании запредельного мира, как это получилось, например, у Даниила Андреева. В особенности, что касается считывания названия, значения и целеполагания всех явленных ему миров. В то же время, пространственная конструкция, как свидетельствуют записи и как подтверждает мой собственный опыт, считывается гораздо легче, быстрее, а главное, адекватнее. Во-вторых, почему я не поведаю вам, от какого мира мой суд – так потому что просто не скажу и все! Так что попросту судите меня, не вникая в подробности моего собственного суда и ваших возможностей. То есть смиритесь перед своей практической беспомощностью в вынесении мне какого-либо приговора. Он бессмысленнен и в своей определяющей части, не имея возможность постигнуть ни причины, ни результаты, ни последствия вами осуждаемого феномена, ни в приговорной его части, не способной ни быть понятой, ни быть в какой-либо, хоть в малой мере, воплощенной. Ну что – потащите меня в милицию? Так они меня выпустят, а вас самих еще за самоуправство притянут к ответственности. Что, отдадите собакам? Так они меня любят. Обласкают еще, зацелуют, защекочут. А вас – так насмерть закусают, на куски разорвут да и до костей обгложут. Что, общественности выдадите? Так она вас и засмеет, а меня прославит. Стишки еще попросит любимые прочитать, да и призовет новые написать в ваше же поношение. Что, к Богу обратитесь? Так, во-первых он скажет:
– Кто это там?
– Это мы! – станете вы докрикиваться до небес.
– Не слышу ни звука!
– Да это там разные, с земли! – уж как-нибудь приду я вам на помощь
– Кто такие?
– Неважно. Вот суд, видите ли, надо мной решили устроить. И к Тебе за благословлением обращаются.
– Не знаю таких. Как это они посмели поднять руку на Мое творение! Подлежащее только Моему суду и наказанию. И прощению. Прощению, это в смысле я про тебя говорю. А вообще-то наказанию. Кто такие. Привести их в возможном для них образе и виде пред Меня. Только неблизко, а то уже чую дурной запах.
– Господи, – взмолюсь я тогда, – да ладно. Забудь про них. Они от глупости и слабости. Они не хотели. А то что меня судят, так может это из добрых соображений. Хотя вижу их насквозь – по злобе и по зависти! Как вот такой же один есть в Москве литератор. Имени его Тебе, Господи, не говорю, только буквы ВНН. Да и ты и так знаешь. Но тихо, тихо. Они подслушивают. Еще в дело мне пришьют. Ну я пошел, пока меня не застукали здесь. А то ведь и это лыко будет мне в строку. Ой, тяжело у нас там. Когда еще сюда доберусь.
– Когда надо, тогда доберешься. Ишь разговорился тут при мне.
– Ну, к кому вам еще-то обратиться? Только ко мне:
– Исполни, исполни сам наш приговор!
– Да уж и исполнил.
– Как это?
– Да все что вы можете вымучить по моему поводу, я давно уже сам все знаю и сам себе за то определил высшую меру.
– Нет, нет, мы вовсе не хотим для тебя высшей меры
– Не лукавьте, не лукавьте. Я лучше вас знаю. Вы знаете себя только на сейчас, а я знаю вас наперед. Через полчаса вы же сами и закричите: Повесить его, гада! расстрелять блядину! уничтожить уебище!
– Нет, нет мы этого даже и в своем дальнем уме не имеем!
– Имеете, имеете. Да я на вас и не в обиде. Я достоин этого.
– Нет, нет, не достоин!
– Нет, достоин.
– Нет, не достоин!
– Нет достоин! -
– Нет, достоин, достоин! И не упрашивайте, не упрашивайте меня! Я достоин! Достоин! Я сволочь! сволочь. Я всегоэтого достоин! И даже свыше! Выбросьте меня на растерзание бешеным псам и лисицам! Отдайте ехиднам и вампирам!
– Не отдадим!
– Отдадите, отдадите.