Что меня поразило
1999
Предуведомление
Сборничек невелик, неприхотлив, непретенциозен, неагрессивен, не Бог весть что, не точка отсчета нового или грандиозного, не катастрофа, но мил и грациозен.
* * *
Что меня поразило за всю мою жизнь:
Смерть Сталина
Размер Братской ГЭС
Стихи Заболоцкого
Венеция, Прага и Кавказ поразили
Мой соученик, легко разбиравшийся в органической химии
поразил
Непонятное совпадение прибытия самолета, точности встречавших меня людей, вовремя открытая выставка и спокойствие всех перед лицом чуда подобного совпадения
Постоянное функционирование непостижимой канализационной системы поразило и до сих пор поражает
меня
Случаи частной жизни из истории Древнего Египта
Тибетская книга мертвых поразила меня
Музыка Вагнера, рисунки Клее, притчи Рамакришны: Попугая можно научить говорить по-человечески, но когда его хватает лиса, он кричит как попугай! – поразили меня
Да и много, много, много всего прочего поразило меня самым невероятным образом
* * *
Какие идеи приходили мне в голову
Идея, что надо чистить зубы
О безразличии ко всему – идея
Об изменении антропологии с тем, чтобы человек питался по-другому, что привело бы к исчезновению сельского хозяйства, магазинов, ресторанов, пищи и канализации -
вот такая идея
О том, что между Богом и дьяволом может быть кто-то третий – идея; мне возразили, что это человек, но я возразил, что кто-то помимо человека – такая идея
О том идея
Об этом идея
О другом идея
О друзьях идея, и не самая плохая
О врагах идея
О нечто странном идея, но она так и не оформилась в окончательную идею
О том, что у себя в Беляево я доживу до спокойствия и благостной старости – приятная идея
Но приходили новые идеи
И новые, новые идеи
И новые, новые, новые идеи
И идеи, идеи, идеи
Чего я стеснялся
2000
Предуведомление
Я много чего в жизни чувствовал и не чувствовал – боялся, сторонился, избегал, любил, обожал, потреблял, губил, приобретал, отвергал, извинял и приближал к себе. Почти все это я тем или иным способом описал, каталогизировал и предъявил в той или иной степени убедительности и достоверности не столько даже посторонней публике, сколько самому себе в отстраненном и даже окаменелом виде. Вот дошла очередь и до тех явлений и проявлений жизни и меня в этой жизни, которых я безумно стеснялся.
* * *
Я очень стеснялся жить на свете
Стеснялся испражняться прилюдно
И говорить об этом, что вполне естественно
Я очень, очень стеснялся совокупляться
И говорить об этом, что естественно
Стеснялся кушать в присутствии посторонних
Я очень, очень, очень стеснялся спать при открытых дверях
Стеснялся сморкаться прилюдно
Стеснялся споткнуться прилюдно
Стеснялся стесняться прилюдно
Очень, очень-очень-очень стеснялся
что-либо сказать прилюдно -
до слез стеснялся
Плохо отзываться о ком-либо в его присутствии тоже стеснялся
В школе даже стеснялся выходить к доске и отвечать на вопросы учителя
Стеснялся до ослепительной красноты лица,
дрожания губ, капель пота и слез,
бегущих по воспаленным щекам
Стеснялся плакать прилюдно, но плакал
Стеснялся спросить на улице адрес
Очень, очень, очень-очень-очень стеснялся назвать свое имя
Стеснялся отвечать по телефону, только тяжело дышал в трубку
Стеснялся ходить в баню
Стеснялся, стеснялся, стеснялся
Очень-очень-очень,
очень-очень-очень-очень
стеснялся смотреть на себя
голого в зеркале
Стеснялся, стеснялся, стеснялся,
очень-очень-очень-очень
стеснялся в уборной своего запаха
Стеснялся!
Очень стеснялся
Стеснялся думать обо всем этом, но думал
И думал, и думал, и думал, и думал,
думал-думал-думал
И стеснялся, стеснялся
И думал
В общем, стеснялся жить
И думал
Тварь неподсудная
2004
Предуведомление
Это произведение не есть, собственно, произведение. Ну, что обычно понимается под этим самым литературным произведением среди привычных людей. Однако, в наше время, конечно, под ним понимается уже все что угодно. Черт-те что порой. Иногда даже и эдакое, если можно так выразиться, анти-произведение – список огородного инвентаря, например, перечни услуг похоронной кампании или списки неких, никому уже неведомых и давно позабытых причаленных кораблей. Или тех же кораблей, но уже идущих, скажем, кильватерной колонной. Или еще как идущих. Или еще что-нибудь в этом же роде. В общем, понятно. Но нет. В смысле, у нас нет ничего предъявить вам подобного вызывающего, что, конечно же, и есть литература в прямом смысле. И к тому же, у нас произведение не отрешенного, мечтательного, виртуального литературного квази и пакибытия. Опять-таки нет. Его прагматика иная. Оно, наше произведение, имеет вполне определенный практический, даже конкретный, целево – направленный, социокультурный манипулятивный смысл. Как говаривалось раньше умудренными людьми: осмысленная деятельность по преобразованию неосмысленной действительности. То есть объясню конкретнее. Вернее, попытаюсь объяснить.
Совсем недавно, вернее, уже очень, очень давно, где-то по зиме, поздней зиме, или, вру, по ранней весне (уж и не важно), но года два-три назад, когда нами правил совсем еще другой президент, но уже все-таки нашей прежней, даже вечной России, произошло вот что. Известный московский поэт, издатель и, можно сказать, лидер, один из лидеров (чтобы не обидеть никого иного, позабытого и упущенного по моему старческому незнанию, неразумению) набежавшей, наросшей толстым слоем уже после меня дикой и неукротимой, в определенном смысле, нынешней боевой литературной молодежи, Дмитрий Владимирович Кузьмин предложил мне устроить надо мной же литературный суд. Ну, не знаю, может быть в ряду других судилищ, которые, правда, по причине их ласковости и приятности так и называться-то не могущие. Что ко мне не относится. Не относится. Вы увидите в дальнейшем, почему. Скорее всего это выглядело как исключительная мера по пресечению именно моей наглой и коварной деятельности, подсудной и раздражающей. Я по деликатности как-топостеснялся порасспросить об обстоятельствах и возможных последствиях подобного мероприятия и по дурной своей привычке ввязываться в культурные авантюры, сразу же и согласился. Но тут же сразу и чуть-чуть испугался. Так, легонько, совсем еле-еле, незаметненько. Думаю, что незаметненько. Во всяком случае, на благостном лице Кузьмина я не обнаружил никакого неожиданного для него постороннего знания обо мне. Ни малейшего следа подобного. Естественно, это можно было бы отнести на счет малого моего знакомство с особенностями его мимики и опытности и выдержки.
А они нынче выдержанные. Выдержанные. Ой, как выдержанные Я вот знал, вернее, даже и знаю одного. Но все-таки он человек молодой, чтобы быть уж так[им] искушенным во [пропущено - Ред. ] я знаю его давно, и раньше он был как все – ну, простак и простак. Вернее, я не совсем уверен, что знал именно его. Но все-таки. А нынче встречаю его с мобильным телефоном в окружении трех-четырех безразличных, прекрасно выдержанных молодых людей, незаметно и сдержанно оглядывающихся, одетых во все безукоризненно же черное, кроме, естественно, невыносимо белых рубашек. Да и при черных же галстуках. И все, действительно, удивительно выдержаны. Головы так в сторонку отвернули, чтобы не смущать своим великолепием, но сами искоса поглядывают. Очень выдержанные. А знакомец мой все время улыбается. А раньше был все больше озабочен, нервен и интеллектуально порывист. Так встретит, хватает за пуговицу и говорит, говорит, говорит. Хотя, как я уже помянул, возможно, это был совсем дажe и не он. Действительно, был до чрезвычайности озабоченный, нервный и интеллектуально продвинут. Да и какой он, по правде сказать, мне приятель – просто сын моих дальних родственников. Молодой и выдержанный.
Но к Кузьмину все это не относится. Хотя, конечно, он тоже молодой человек и, соответственно, выдержанный. То есть, гораздо выдержaннее меня. Вполне искушенный во владении своим лицом и нервами. Однако же, я не совсем прав. И нынче попадаются такие же неискушенные и искренние. Но попадаются и достаточно искушенные и коварные из совсем еще молодых. Вот. Прямо и не знаю, к какой категории его отнести. Хотя, конечно, простодушия от него ожидать особенно не приходится.
Вот, к примеру, не так давно по случайной причине зашел я в совсем не свойственный мне достаточно дорогой ресторан. Я сидел, не спеша оглядываясь по сторонам, не очень, правда, открыто и демонстративно. Все было в пределах некоего, мной трудно определяемoго, приличия и моды. Всюду зеркала, какие-то причуды и штучки по углам и стенам, но не то, чтобы уж наглые и шокирующие. Незаметно приблизившийся со спины официант кошачьим движеньем худощавой руки затеплил свечку, погруженную в нечто матово-голубовато светящееся посреди стола. Мягко положив передо мной меню в кожаной тиснёной обложке, спросил:
– Что пить будем?
– А что есть?
– Все есть. – Несколько досадливо даже заметил он.
– Пиво есть разливное?
– Есть… – и последовал достаточно [длинный]список.
– Ну, пятую Балтику.
– Хорошо. – Он холодно глянул на меня и исчез.
Однако вернемся все-таки к Кузьмину. Быстро и подозрительно глянул на него снизу и исподлобья, я все-таки гораздо ниже его буду. Во мне где-то 172–173 см, а он на все 180 потянет. Но это так, для достоверности описываемой ситуации. Хотя, конечно, все чудовищно, чудовищно недостоверно.