ОНА (тоже улыбаясь) . Слесарем? Даже трудно и представить.
ОН (улыбаясь) . Работал, работал. До сих пор помню все эти сверла, плошки, развертки, шаберы. И вот как-то раз приезжает к нам в обеденный перерыв артистка из Москвы.
ОНА (улыбаясь) . Да, да. Это было удивительно. Усталые люди в обеденный перерыв приходят в красный уголок и так внимательно, как дети прямо, слушают, плачут даже иногда.
ОН (улыбаясь) . Вот, вот. А вы представляете, что для них – артистка из Москвы! Дива! Богиня! Недосягаемое что-то! А уголок этот красный – такое несуразное сооружение. Тесный, посередине что-то вроде сцены малюсенькой-малюсенькой, да на ней еще две толстых таких подпорки торчат. Потолок держат. Потолок-то ведь старый – вот-вот рухнет. И капает с потолка.
ОНА (улыбаясь) . Да, да. Помню, помню. Капает с потолка прямо мне… (Указывает на то место, где у нее в те молодые годы на ее белом прекрасном платье было декольте, смеется.)
ОН (тоже смеется) . Да, капает с потолка прямо… А она в белом платье. Богиня! Неземное что-то.
ОНА. Да, да. В белом платье, в открытом таком.
ОН. В белом открытом платье. Молодая, трепетная. Стихи читает. Из Пушкина:
Письмо Татьяны предо мною,
Его я свято берегу.
Читаю с нежною тоскою…
ОНА (продолжает) . И начитаться не могу.
Кто ей внушил и эту нежность,
И слов любезную небрежность? (Смеется.)
ОН (тоже смеется) . Ах, какие слова! Какие слова! А она такая молодая! Господи! Чистая такая! И все еще впереди! Она верит, что станет великой актрисой. Комиссаржевской, Ермоловой! И непременно в Малом театре.
ОНА. Да, да. И роли, роли. И люди, публика.
ОН. Да, люди, публика, цветы. А муж, развод, дети – этого еще нет, еще не существует!
ОНА (задумчиво) . Да.
ОН. И всякие там пакости театральные, интриги, свары, подлости – этого просто не может быть.
ОНА. Да. А вы о чем?
ОН. Кто ей внушил умильный вздор,
Безумный сердца разговор.
(Она подхватывает и они уже вместе.)
И увлекательный и вредный?
Я не могу понять. Но вот
Неполный, слабый перевод
С живой картинки список бледный. (Смеются.)
ОН (вырывает лист из своего текста, сминает в руке и со стуком опускает на стол) . А она в белом платье, в серебряных туфлях.
ОНА. Да, в серебряных туфлях.
ОН (вырывает подряд еще несколько листов, со стуком же располагает их на столе полукругом) . А кругом люди, они заворожены этой белой нимфой в серебряных туфлях.
ОНА. Зачем вы рвете рукопись?
ОН. А-а-а! Теперь уже неважно. Неважно. Все и так ясно. Все само идет! Идет! Она вертится! Продолжайте, продолжайте. Безумный сердца разговор…
ОНА. Безумный сердца разговор
И увлекательный и вредный?
Я не могу понять. Но вот
Неполный, слабый перевод
С живой картинки список бледный.
ОН (вырывает сразу несколько листов, сминает их в большой комок, с чуть большим стуком, чем перед этим, помещает на стол) . А это Евгений Антонович.
ОНА (с некоторым отрешением, так как полностью витает где-то в своей молодости) . Евгений Антонович?
ОН. Да. Муж ваш. Евгений Антонович. Он тоже в зале. Он тоже восхищен. А вы на сцене в белом открытом платье, в серебряных туфлях. (Поправляет у себя на столе Елизавету Сергеевну в белом платье и серебряных туфлях. Чуть отодвигает в сторону и Евгения Антоновича, освобождая рядом с ним место. Елизавета Сергеевна смотрит на все это и ясно, ясно, до слез ясно все это себе представляет, даже больше – она уже там, она уже полностью там.) Продолжайте, продолжайте.
ОНА (заворожено следя за собой, за публикой на столе Дмитрия Александровича) . Неполный, слабый перевод…
(Дмитрий Александрович тихо, чтобы не заглушить, вместе с ней.)
С живой картинки список бледный
Или разыгранный Фрейшиц
Перстами робких учениц.
(Дмитрий Александрович мягко выходит из дуэта, а Елизавета Сергеевна встает, начинает тихо отходить от стола, не отрывая от него своего восторженного взгляда, у нее объявляются жесты рук.)
Я к вам пишу – чего же боле?
Что я еще могу сказать?
Теперь я знаю в вашей воле…
(Отворачивается от стола, идет к рампе, ярко освещается светом юпитеров, так что ее черное платье и действительно кажется белым, смотрит в зал, но перед глазами ее все еще стол Дмитрия Александровича с волшебными фигурами ее самой, зрителей, Евгения Антоновича.)
Меня презреньем наказать.
Но вы к моей несчастной доле…
ОН (вырывает еще несколько листочков, снова сминает их в большой ком и с еще большим стуком опускает рядом с Евгением Антоновичем.) А это Оленька. Она тоже в зале.
ОНА (оборачивается на стол, именно на стол, а не на Дмитрия Александровича, но продолжает) .
Хоть каплю жалости храня,
Вы не оставите меня.
Какая Оленька?
ОН (поудобнее, поудобнее размещая Оленьку и Евгения Антоновича). Вы продолжайте, продолжайте. Ну, Оленька. Соседка ваша. Или не соседка. Она тоже в зале. Она тоже слушает. Она ведь актриса.
ОНА. Оленька? Актриса?
ОН. Ну да. Она рядом с Евгением Антоновичем. А вы продолжайте, продолжайте. Сначала я молчать хотела…
ОНА (уже несколько нервно) . Сначала я молчать хотела
Поверьте, моего стыда
Вы не узнали б никогда.
ОН (снова поправляя Оленьку и Евгения Антоновича, чтобы им было поудобнее, чтобы поближе друг к другу) . Вот они. В зале. Они даже за руки взялись. Ну, они же вас слушают. Продолжайте. Когда б надежду я имела…
ОНА. Когда б надежду я имела
Хоть редко, хоть в неделю раз
В деревне нашей видеть вас,
Чтоб слышать только ваши речи,
Вам молвить слово, а потом
Все думать, думать об одном.
ОН. А Катеньку дома оставили. (Берет какой-то маленький клочок бумаги и прячет его под пресс-папье.)
ОНА. И день и ночь до новой встречи.
Катеньку? Дома?
ОН. Да. Она еще маленькая.
ОНА (напряженно) . Но, говорят, вы нелюдим…
ОН. Да, да. Нелюдим.
ОНА. В глуши в деревне все вам скучно…
ОН. Да, да. Скучно. Дома ее оставили. Заперли.
ОНА. Заперли?
ОН. Заперли. В ванной.
ОНА. В ванной?
ОН. Продолжайте, продолжайте. Люди вон ждут ведь. Продолжайте. А мы… ничем мы не блестим.
ОНА. А мы… ничем мы не блестим
Хоть вам и рады простодушно.
ОН. Замечательно! Замечательно! (Подхватывает, чтобы вдохнуть в нее энтузиазм. Они вместе.)
Зачем вы посетили нас
В тиши забытого селенья!
ОНА (тихо, чтобы не вспугнуть). А она плачет: "Мама! Мама!"
ОНА. Я никогда б не знала вас…
ОН. Да, да не знала бы.
ОНА. Не знала б горького мученья.
ОН. Мама! Мама!
ОНА (резко запнувшись) . Ой! Забыла! Не знала б горького мученья…
ОН. Ну, ну, снова: не знала б горького мученья.
ОНА. Я никогда б не знала вас
Не знала б горького мученья…
Я забыла! Забыла! Как там? Как там раньше было?
Я никогда б не знала вас
Не знала б горького мученья.
Я забыла! Забыла! Господи! Что же это!
ОН. Да, да, забыла!
ОНА. Не знала б горького мученья! Не знала б горького мученья! Я забыла!
ОН. Да, да. Забыла! Но не это! Не это. Другое забыла. Другое! Вспомни!
ОНА. Не могу! Не могу! Забыла! Какое там слово-то! Не знала б горького мученья! Мученья! Мученья! Ну как там дальше?
ОН. Нагнись!
ОНА. Нагнись! Нагнись! Нагнись!
ОН. Да нет! Не текст. Сама нагнись. Наклонись! Помнишь? Помнишь! Ну? Помнишь, как было?
ОНА. Что? Что было? Когда? (Что-то смутно припоминается ей, ее всю неожиданно быстро и крупно передергивает.)
ОН. Ну, там! В клубе! Где капает! Нагнись!
ОНА. Зачем? (Вспоминает, вспоминает.) Зачем? (Вспоминает.) Зачем? (Наклоняется, наклоняется, наклоняется.) Зачем? (Застывает в неестественной позе.) Зачем? (С дрожью в голосе.) Не надо!
ОН. Нагнись! Нагнись! Еще ниже!
ОНА. Нет! Нет! Я забыла! Забыла! Я не хочу! Не хочу!
ОН. Ты помнишь! Помнишь! Нагнись! Нагнись еще ниже! Ты помнишь!
ОНА (в той же неестественной позе разворачивается к Дмитрию Александровичу, лицо ее перекошено, она кричит) . Нет! Нет! Нет! Не помню! Не помню! Не было! Не было!
ОН (тоже кричит) . Было! Было! Помнишь!
ОНА. Нет! Нет!
ОН (с торжеством) . Да! Да! Было!
ОНА. Что? Что? Что было?
ОН. Ты в белом платье! Нежная такая! Наклоняешься!
ОНА (медленно выпрямляется, с трудом, словно на спине у нее страшный груз) . Не было! Не было!
ОН. Было! Было! Наклоняешься и вдруг – пук! Фр-р-р! На весь зал!
ОНА (бежит к столу) . Не-е-ет! Не было!
ОН. Фр-р-р! Все замерли! Ужас! А потом – смех! Евгений Антонович смеется! И Оленька! Оленька! Она за живот схватилась!
ОНА (уже у стола, уперлась в него руками, как и Дмитрий Александрович) . Нет! Нет!! Не было!
ОН. Смеются! Ха-ха-ха! На пол попадали! Ха-ха-ха! О-хо-хо! У-ху-ху!