Наблюдательный совет первой редакции газеты "Консерватор", просуществовавшей совсем недолго и выпустившей всего шестнадцать номеров, возглавила Татьяна Толстая. Она же попыталась формулировать на страницах "Консерватора" прежде всего идеологию либерального консерватизма. Первую редакцию в скором времени сменила вторая – и уже в пятом номере последовала отповедь Татьяне Толстой со стороны новой редакции "Консерватора", рвущей – наглядно для читателя – с редакцией старой. В памфлете Дмитрия Быкова "Из бывших" слово "фашист" (и однокорневые с ним), которое в интервью радиостанции "Эхо Москвы" Толстая употребила, оценивая окрашенность идеологии новой редакции, повторялось десять раз, с возмущением и негодованием по поводу Толстой. От "фашиста" (хотя выдержки и цитаты, приведенные выше, свидетельствуют о пропаганде изоляционизма и враждебности по отношению к "другим" – этнически в том числе; а зам. главного редактора Д. Ольшанский гордо определил на страницах газеты свои убеждения как "черносотенство") Быков агрессивно переходит к "либералу" и "либерализму" – и здесь контекст слова носит исключительно негативный характер: "Уж как-нибудь, наверное, Татьяна Никитична встречала слабоумных на своем веку – круг общения, чай, широкий, одних либералов штук сто"; "И Толстая <…> не может не видеть, до какой степени пошл весь этот круг и насколько тут неуместен человек с талантом. Однако здесь сейчас слава и зеленые либеральные ценности, а от таких вещей отказаться, увы, невозможно"; "Сейчас эти эссе, собранные в книги "День" и "Изюм", поражают бедностью мысли, ее ограниченностью, что в либеральных кругах всегда приветствовалось"; "…либеральная тусовка как затянула свою песню о желательности тихого омута, так и тянет ее до сих пор" [25] и т. д. Д. Быков клеймит либерализм и все связанное с этим понятием в своем памфлете, он же расправляется с либерализмом, его бесхребетностью в романе "Оправдание". Сюжет прост: Сталин и сталинщина выбирают из людей самых стойких, специально испытывая их в лагерях, – выживают (и тренируются) сильнейшие духом и телом, победившие в Великую Отечественную. Сюжет должен был, по намерению автора, вызвать возмущенную реакцию в либеральной литературной среде, – однако возмущение, если и последовало, касалось скорее языка данного сочинения, нежели авторских идей.
Практически одновременно с "Консерватором" обеих недолговечных редакций появились в печати рассказы и повести Владимира Маканина из задуманной им книги "Высокая-высокая луна": "Неадекватен", "За кого проголосует маленький человек" (Новый мир. 2002. № 5), "Без политики" (Там же. 2003. № 8), "Долгожители" (Там же. 2003. № 9), "Могли ли демократы написать гимн…" (Там же. 2003. № 10). Маканин – писатель с явным даром общественно-политического предвидения, диагност и социальный критик, прекрасно ощущающий на уровне "камешка" сейсмические подвижки и грозящие обвалом изменения в обществе, кризисы и господство разных идей, их "круговорот", фиксирует внимание читателя на отсутствии энергии, исчерпанности, импотенции "либералов" и "демократов", не без сарказма и гротеска им изображенных. Еще в 2001 году литературоведом Андреем Зориным было отмечено как очевидное, что в стране и обществе "растут акции правого неоконсерватизма, своего рода неопочвенничество и новое государственничество. <…> Конечно, в этой волне кто-то четче и осмысленнее рефлектирует собственную эволюцию, а кто-то продолжает называть себя либералом". [26]
С начала ХХI века от самоопределения "либерал" (или тем более "демократ") не без "помощи" либеральной прессы и литературы, плоско, поверхностно, ангажированно муссирующих это слово (и понятие), начинает веять чем-то затхло-стоическим в духе ритуального шестидесятничества. Слово либерал попадает в одно смысловое гнездо со словом (и понятием) интеллигент , подвергающимся осмеянию и низвержению. "Так что прощай, интеллигенция, тебе уже почти никто руки не подает. А мы для своего культурного сословия найдем новое имя, приличное. Да и это, кстати, как будто неплохо звучит: русское культурное сословие". [27]
6
Неотрефлектированность и неоформленность, несформулированность либеральных идей объяснимы: границы либерализма в принципе подвижны, эластичны, но не беспредельны: он включает в себя различные области, адаптируя их; для либерализма "другой" – не враг, как для антилиберала, а действительно "другой", имеющий право на свою инакость.
Либерализм исповедует политкорректность и толерантность, подвергая критике соответственно неполиткорректность и нетолерантность. В свою очередь, либерализм со стороны антилиберализма подвергается сегодня обструкции в качестве идеологии свободного рынка и свободного предпринимательства в экономике, в качестве идеологии свободы – как вседозволенности – в литературе.
Одним из острых публичных конфликтов вокруг либерализма в литературе стал конфликт вокруг произведений Владимира Сорокина. Литературные либералы – в силу своего либерализма – защищали Сорокина от обвинений в порнографии; однако общественное мнение против Сорокина возбуждали те, кто на политической карте позиционируют себя как либералы ("Идущие вместе" поддерживают государственную идеологию – так, как они ее понимают). А идейными союзниками "Идущих вместе" (демонстративно уничтожающими книги Сорокина) стали как раз антилибералы, выступившие против свободы печати. "Идущие вместе" попытались противопоставить книгам Сорокина и Пелевина книги Бориса Васильева, как раз вполне либерального по духу писателя (отказавшегося от манипулирования его именем в нечистой игре). Проверкой общества на либерализм стал и вопрос о цензуре. На самом деле борьба либеральных тенденций с антилиберальными происходит постоянно и внутри либеральных обществ (и даже стран, избравших либерализм основой своего устроения и политики – например, в США любой общественно важный вопрос дискутируется, в том числе и с противоположной либеральной точки зрения). Важно, что в конце концов побеждает – "лакмусовой бумажкой" здесь является либо запрет, либо разрешение. Границы для литературы, полагаемые обществом возможными, являются здесь серьезным, знаковым показателем.
Но либерализм в своей безграничности разрешений одновременно и парадоксально выступает ограничителем самого себя – через борьбу за разрешение оппонента (снятие с него запрета): например, новое либеральное и демократическое государство, возникшее после августа 1991-го, разрешило крайне антилиберальные периодические издания.
При этом если либерализм в литературе не оживляется инъекциями радикальных экспериментов, то не становится ли вялым, эпигонским, безжизненным? И сокращение территории влияния либеральных идей не происходит ли, в частности, за счет того, что многие либеральные писатели исчерпали – или исчерпывают – свою креативность, повторяя либеральные банальности? Ведь либеральные идеи – не стоячая вода, они нуждаются в движении и развитии.
Но либералы (в том числе и от литературы) отрекаются от либерализма, когда видят его трудности и не очень приятные последствия.
Вся история "интеллигенции при "свободе" – стыд и позор, – пишет, например, Александр Агеев в дискуссионном "конференц-зале" журнала "Знамя". – <…> Первые шаги по либеральному пути были встречены почти единодушной интеллигентской истерикой: вся ответственность за безобразие происходящего была поспешно свалена на "чужую власть", как писал тогда Ю. Буртин. Расстрел Белого дома, первая чеченская война, залоговые аукционы, выборы 1996 года – все эти события тут же становились поводом для публичного "умывания рук", и главным делом среднего "интеллигента" было не понять логику событий, а яростно отмежеваться от государства, которое, между тем, худо-бедно продолжало защищать базовые свободы" [28] . В своем отходе (и страхе) "либеральная общественность не дала нам освободиться от тяжелой длани коммунистов, которые <…> потом смекнули, как им подфартило с союзниками. <…> Первый президент демократической России, выдающееся лицо российской истории, оказался трагической фигурой. Он победил коммунистов, но пал под ударами либералов". Философ Рената Гальцева, которой принадлежат эти слова, считает, что "поведение оппозиционно настроенных" привело к "тотальной идеологии беспредельного рассвобождения", отодвинув на задний план идеи классического либерализма [29] . Но нельзя было не заметить, что эта идеология клялась либерализмом и блюла свои границы, устраивая, по замечанию Л. Сараскиной, "тест" на вступление в либеральную партию – однозначным (и только!) отношением к тому или иному событию или деятелю [30] . А с другой стороны – как же обойтись без прямого, не виляющего ответа на грозные вызовы времени? На вопрос об 11 сентября, например, Семен Файбисович отвечает однозначно [31] , а Людмила Сараскина иронизирует через месяц с небольшим после катастрофы в Нью-Йорке: "И что-то не видно ни такого либерального СМИ, ни таких смельчаков-журналистов, которые бы, по громким примерам своих прославленных коллег, дерзнули пробраться горными тропами к тем, "кто не с нами", чтобы дать им микрофон. И что-то не слышно правозащитников, готовых перед всем миром защитить право этих потенциальных героев на исполнение профессионального долга". То есть идти "горными тропами" к бен Ладену за его "правдой": по идее почти совпадает с антиамериканским злорадством комментаторов в газете "Завтра". Сараскина утверждает, что это и есть плюрализм, либерализм и т. д. в действии .