* * *
Так пусть же добрый взгляд родных и мудрых глаз,
Свет излучающих твоей души, прекрасной и нетленной,
Звездой немеркнущей сияет из Вселенной,
На жизнь дальнейшую благословляя нас.17 июня 2003 г., в день рождения Мариночки. Ей тогда исполнился бы 61 год (новая редакция – 17 июня 2011 г., в день 69-летней годовщины со дня рождения Мариночки).
Твои глаза. Десять лет без тебя, Мариночка
Эти блёстки в глазах зелёных!..
Ближе нет света глаз твоих близких.
Я без них – сиротливый лисёнок,
И мне хочется скрыться в листьях.В жёлтых листьях, которым виться,
Как твоим волосам спросонок.
Я хочу в сени глаз твоих скрыться,
Приласкаться, как жёлтый лисёнок.А когда зимних дней алюминий
Навевал горечь глаз прослезнённых,
Я хотел, чтоб мы были любимей.
И был светел, как жёлтый лисёнок,Я был мужем тебе, судьбой суженым,
Никому наших тайн я не про́дал.
Без тебя десять лет живу с ужасом,
Что в реке-жизни не было брода.Как я был восхищён твоей стойкостью,
Безбоязненной правдой в суждениях,
Ты сильна была кротостью, скромностью,
Без запальчивости в осуждениях.Пускай же добрый взгляд родных и мудрых глаз,
Свет излучающих твоей души нетленной,
Звездой немеркнущей сияет во Вселенной,
На жизнь дальнейшую благословляя нас.30 декабря 2012 г.
Кладовые твои колдовские
Я прошу у природы – весенней моей благодетельницы:
"Воскреси мне Мариночку, дай повидаться с живой!"
Её смерть унесла радость жизни и смысл моей деятельности,
Она ждёт на Хованском меня, оставаясь мне верной женой.Дай, природа, мне шанс в кладовые твои колдовские проникнуть,
Я под землю спущусь и скажу: "Вот любовью повержена смерть!"
Дай, родная, к тебе – возрождённой, живым своим телом приникнуть
И в глаза твои светлые, полные слёз, долго-долго, рыдая, смотреть.Я скажу тебе: "Видишь, как сник. Я не мог сохранить своей сущности".
Время замерло, силясь прошедшее всё возродить до секунды опять.
Я испытывал боль, словно слившись с твоей болью мученицы,
Ничего не желая, лишь двигался с временем вспять.Я не знал, что так можно, – сознанием, ставшим сильнее замков,
Мыслей мраком, как стенами, – душу свою замуровывать.
Говорить всем: "Простите, я занят, общаться сейчас не готов".
А фактически – прятать смятенной души изуродованность.* * *
Вспомни, как шёл две тысячи первый, как начался 3-й Миллениум!
Мы в Болгарию выбрались, на долгожданный курорт "Солнчев Бряг".
Возвращались в Москву и не знали, каким тяжким "духа томлением"
Обернётся недуг – в тебя скрытно вселившийся враг.Был недуг не подвластен нам: не было сил замолить, излечить его.
Ты угасла трагично. Но в день твой рожденья я всё ж ожидаю вестей.
Слышу голос твой прежний, певучий, такой исключительный.
Воссылаю к Господним очам: "Помоги мне в общении с ней!"Я прошу Тебя, Господи! Эту молитву услыши.
И помилуй Мариночку. Всё за страданья – зачти!
Отпусти ей грехи, и от вечныя муки избавь её свыше.
И причастницей Царства Небесного – волей Твоей учини!Я познал боль утраты и вынес депрессии стрессовость.
Смерть Мариночки ввергла меня в исступление, в шок.
Дай мне, Бог, новых сил, чтобы я, пережив свои семьдесят,
За её пораженье и смерть одолеть малодушие смог.
Когда я увидел Нью-Йорк
Была выставка "Совьет Экспо оф Ачиевментс",
Центр Нью-Йорка, июнь пятьдесят девятого.
Как "стендист" я дебаты вёл, активизируя
Американского сленга урок.
Моя память, как будто в забытое вчитываясь,
Экспонирует ролик мне фильма не снятого.
И особенно ярко реанимирует,
День, когда я впервые увидел Нью-Йорк.* * *
Каждым утром я шёл, подгоняемый жаждой,
В "Колизей", где – "гвоздём" был наш Спутник в Экспо.
Как оратор, гортань оросив "Оранджадой",
Я врезался в толпу, в состязательный спор.* * *
И старался втемяшить в сознание ньюйоркцам,
Что есть чудо-страна – у меня за спиной.
Хоть полвека прошло, но нет-нет, да вернётся
Вновь восторженность духа, владевшая мной!* * *
У овального стенда американская юная посетительница
Мне сказала: "В Нью-Йорке я буду вам собеседница-гид".
Тротуары стремились к нам – белыми лентами выстелиться.
Город вёл и притягивал, словно железо – магнит.* * *
Был Нью-Йорк неподвластен для истин стабильных!
Как он звал в Сентрал Парке бродить допоздна!
В трёх лифтах мы неслись сквозь Эмпайер Стейт Билдинг,
Чтобы стодвухэтажный гигант распознать.* * *
Вниз взглянули: как струи мельчайших песчинок,
В реках "стритов" машины текли на Бродвей.
Сам Нью-Йорк был суров, как небритый мужчина,
Весь обросший скай-скреперами – до бровей.* * *
Yes, New York was enormous man-made rocks of highlands,
And One hundred-and-two-stores building – "EMPIRE"
Was so high, elevated with muscle-bound violence.
It shocked me, and the same time made us – be inspired.* * *
It broke everything which seemed "solid" and "crystal"!
How its Central Park whispered: "Rove nights, and get rest!"
Rugged face of New York looked all filled with tough bristle:
There "Unshaven" skyscrapers stuck up like bird's crest.* * *
We were strolling along, through an ocean of lights,
Shocked with mighty of cars, advertisements and stores,
we've got a getting-together whole days and all nights,
searching one but so wanted peace-liable source.* * *
Fifty three years have passed since I've got to New York.
Lot of time went since really Seattle I saw.
By exchanging with students, we started that work -
Which we calling now as the "Late Fifties Thaw".
Эвелине (to Evelyn)
* * *
Как фатально "мир тесен"! Ну надо ж мне было в Нью-Йорке
С тобой, юной, бродить сквозь теснины скайскреперных форм!
Помнишь, столик в кафе на Бродвее – в кабинке, как в норке,
Там, где музыку ставил тогда автомат-граммофон?* * *
Чтоб набрать нужный код, ты коснулась консольки, наметясь
Вызвать песню о том, что не зря нас так странно свёл город.
Заиграла пластинка. Под медленный вальс – Джонни Метис
Пел: "Мы оба похожи, мир тесен, не так ли? – Смол Ворлд!"* * *
Мы болтали всю ночь на ступеньках у Центра Рокфеллерова.
Вот уже за спиной небоскрёбов забрезжил прощальный рассвет.
Ты звонила в Доббс-ферри, домой, о себе всё бойфренду доверила.
И в подарок надела мне на руку свой серебряный чудо-браслет.* * *
Я любил его тяжесть: кружение звеньев на сгибе запястья,
Блеск восьми отчеканенных ликами древних, античных монет.
Твой браслет, Эвелина, спасал меня как амулет от несчастья.
Ты прости, он – на чей-то руке теперь, жаль, у меня – его нет!