Издание сказок Пушкина на испанском языке, вероятно, не осуществилось. Перед самой войной Аверьянова передала свои переводы "Сказки о мертвой царевне" и "Сказки о царе Салтане" М.П. Алексееву. Переводы поэмы Руставели и комедии Кальдерона, над которыми она работала в 1940 г., не печатались, а возможно, и не были закончены. Не отличавшаяся здоровьем, подверженная душевному недугу, Аверьянова провела немало времени в больницах. Несомненно, болезнь усугублялась невозможностью получить постоянную работу и безденежьем. В письме от 28 апреля 1939 г. она жаловалась мужу: "Лозинский написал холосый <так!> отзыв, с которым меня всё равно никуда не примут, пока не сдохла"; 18 июня 1940 г. ему же: "Я уже начала переводить комедию Кальдерона, но Москва, заключив договор, денег еще не шлет, живу, как собака, хотя я и Лис".
Тема поэтического творчества в письмах Аверьяновой к Корсуну, как ни странно, возникает крайне редко, хотя писать стихи она не прекращала. Например, 31 октября 1935 г. она сообщала ему: "Дяде Джону оч<ень> понравился "Меньшиковск<ий> Дворец" и он его взял себе, в числе многих других. Он всё читает блочью <А. Блока. – М.П> лирику, мне стало обидно, и я ему подсунула свои. <.. .> Я ходил к Маршаку и он меня, Лиса, еще звал – зайти со стихами. Оксман берет лисячьи стихи в Пушк<инский> Дом на прочтение, Маршак – то же, засим М. обещал письмо к Пастернаку – авось Москва хоть что-нибудь издаст"; 25 февраля 1940 г.: "Я написала плохие стихи о Кронштадте, послала в газету, но, конечно, они привыкли печатать еще худшее.. ". Лишь однажды (в письме от 16 сентября 1938 г.) она послала ему два стихотворения: "Стриж" ("В косом полете, прям, отважен…") и "Сонет" ("Прекрасны камни Царского Села…"), последнее заканчивается строками: "Но в Гатчине хочу я умереть".
Еще в начале 1920-х гг. Л. Аверьянова хотела эмигрировать. И. К. Акимов-Перец побуждал ее устроиться на дипломатическую службу в качестве переводчицы и перебраться в Латвию, однако проект казался ей неосуществимым (она не владела латышским языком и считала это серьезной помехой в исполнении замысла). Впоследствии, вероятно, под сильным, хотя и непродолжительным обаянием Второй Москвы, тема отъезда и вообще отодвинулась на задний план и не беспокоила поэтессу вплоть до 1930-х гг., когда Вторая Москва обернулась для нее разграбленным Третьим Римом ("В веках мертворожденный Рим!").
Прорыв из внутренней эмиграции на свободу Аверьяновой не удался, но стал возможным для ее стихов, причем лучших, собранных в книгах "Стихи о Петербурге. 1925-1937" и "Пряничный Солдат. Сонеты. 1937" – вместе они составили сборник "Серебряная Рака. Стихи о Петербурге". Ни в одном из известных нам писем к Корсуну Аверьянова ни разу о книге не проговорилась – ни сном, ни духом… Между тем в 1930-е гг. ею были написаны для поздних сборников несколько десятков стихотворений; частично опубликованные посмертно под псевдонимом А. Лисицкая, они составили ей за рубежом поэтическое имя.
В творческой эволюции Аверьяновой книга стихов о Петербурге, несомненно, вершинная, в ней в полной мере раскрылись ее vox humana и потенциал подлинного лирика, воспитанного на лучших образцах петербургской поэзии, сказавшего собственное и запоминающееся слово в "петербургском тексте" ("Что, вчерчена, стою навеки я / В больших квадратах невского гранита").
С точки зрения "внутреннего диалога", "Стихи о Петербурге" – ответ самой себе, автору "Второй Москвы": "Твоим Петрографом я буду… Москвоотступник – Петроград!" (петрографом, т. е. историком, летописцем).
При самом беглом поверхностном взгляде "Серебряная рака" напоминает путеводитель по Петербургу, по которому автору так часто приходилось водить гостей, рассказывая о достопримечательностях северной столицы с помощью изустных бедекеров ("Я случайно приобрела "Павловск" Курбатова, милое издание", – из письма Вл. Смиренскому 7 августа 1925 г.). В содержании и композиции книги сильно чувствуется профессиональная "хватка" гида, готового подхватить вас и шве ста по городу излюбленными туристическими маршрутами, сопровождая рассказ собственными стихами, заглавия которых отмечают традиционным разделам путеводителей: "Дворец был Мраморным…", "Летний Сад", "Биржа", "На Марсовом широковейном поле…", "Князь-Владимирский Собор", "Михайловский Замок", "Адмиралтейство", "Смольный", "Сфинксы", "Крюков канал", "Меньшиковский дворец", "Кунсткамера", "Дом Брандта", "Петропавловская крепость", "Академия наук", "Лазаревское кладбище", "Дача Бадмаева" и т.д. В книге поименованы фактически все выдающиеся зодчие города: Д. и П. Трезини, Ж.-Ф. Тома де Томон, Дж. Кваренги, Б. и Ф. Растрелли, Ю.М. Фельтен, К. Росси, А.Д. Захаров, И.Ф. Лукини, А.Н. Воронихин и др., многие "по умолчанию" – через упомянутые в стихах мосты, арки, набережные, храмы, парковые решетки, сады, памятники.
Замысел "Стихов о Петербурге", по-видимому, восходит к циклу Бенедикта Лившица "Из топи блат. Стихи о Петрограде" (Киев, 1922), с пометой на титульном листе: "Из книги "Болотная медуза" (Стихи 1914 г.)" , в полном составе он был напечатан в "Кротонском полдне" (М.: Узел, 1928). Самые ранние стихи в "Серебряной раке", за исключением "Биржи" (1925), датированы 1928 г., среди них – "Адмиралтейство", состоящее, как и одноименное у Б. Лившица, из двух частей (I и II). Трижды у Аверьяновой появляется и "медуза" – образ, преемственный не только к "Адмиралтейству" Б. Лившица, но и к одноименному стихотворению О. Мандельштама, – восходящий в своем значении к "Медному Всаднику" (стихия, противостоящая культуре), при этом дважды в маркированных текстах: "Адмиралтейство II" ("Где зданье пористой медузой / Распластано на берегу"), и в позднем – "Адмиралтейство" (1933) ("Или, ревностной медузой выскользнув, / Ты – Неве песчаная коса?"); в третий раз – в стихотворении "Но неужели, город, ты…" (1935):
И много ль их (одна иль две!)
Медуз, единственных на свете? –
С Невой, Венеции в ответ,
Разгуливает в паре ветер…