Исследовательский сравнительно-исторический метод Веселовского следует определить как эволюционный, поскольку ученого интересуют те пружины, которые приводят в действие механизмы эволюционного развития общественно-духовных явлений. Изучая и "народно-психологический момент" (45) безличного творчества масс, и "личный момент" (44) как индивидуально-авторское видение действительности (в других терминах Веселовского – творчество как "полуличного певца", так и "личного поэта"; 45), он стремился выявить процессы формирования и развития "новоевропейских литератур" (48).
Ученый был убежден, что проблемы современности – их объем, природу и характер, можно адекватно оценить лишь при условии объективно-научного понимания истории явлений. Старина, писал Веселовский, откладывается в общественном сознании таким образом, что "многие подробности затушеваны, преобладают прямые линии, и мы склонны принять их за выводы, за простейшие очертания эволюции". Такая аберрация (лат. aberratio заблуждение, уклонение от чего-либо, искажение) зрения происходит вследствие того, что "историческая память минует мелочные факты, удерживая лишь веские, чреватые дальнейшим развитием", поэтому "историческая память может и ошибаться" (43).
"Теоретические соображения" (50) во введении в историческую поэтику определены размышлениями о характере взаимодействия явлений художественного слова в процессе исторического развития. Исследуя факты влияния "чуждой культуры" на воспринимающую их культуру-реципиента, Веселовский подчеркивал, что, "очевидно, органическая эволюция совершилась бы медленнее", если бы не эти влияния, которые "иногда не вовремя", делает оговорку ученый, вынуждали "дозревать незрелое, не к выгоде внутреннего прогресса" (50).
Значимой конструктивной составляющей в системе Веселовского является размышление о динамике родов и жанров в ходе исторического процесса. Ученый констатировал данности литературно-исторического процесса и задавался вопросом, почему, под влиянием каких сил это произошло. Например, Веселовский справедливо указывал, что "драма является преобладающей поэтической формой в XVI–XVII веках" (53). Действительно, разные эстетические явления – классицизм и Просветительство, традиции которых пересеклись в одном физическом времени, – из трех родов литературы выдвинули в центр внимания драму. В связи с этим Веселовский подчеркивал, что необходимо наращивание фактов и установление причинно-следственных связей между ними, при этом "вопросы генезиса, – размышлял ученый, – всегда темные" (53).
Изучая классическую эпопею ("большие народные эпопеи"; 46), Веселовский заложил объективно-научные основы понимания этого жанра. Эпопея рассматривалась им как "личный поэтический акт без осознания личного творчества", т. е. как переходное явление от безавторского слова к авторскому. Ученый оценивал факт их появления как "поднятие народнопоэтического сознания" – как факт синкретического сознания. В результате "содержательно" литературная ситуация меняется "согласно с требованиями общественного роста" (46), т. е. говоря современным научным языком, с выделением из народного целого личности.
Литературно-общественный процесс, по убеждению Веселовского, характеризуется не только динамическим развитием родо-жанровых явлений. История демонстрирует диалектическое "падение" литературных форм, "когда возникают другие, чтобы иногда снова уступить место прежним"; при этом "падают и возникают не одни формы", но и "поэтические сюжеты" и литературные типы (54), а взлеты сменяются "эпохами общественной усталости" (55). Обнаружение тенденций и закономерностей в развитии художественной словесности (в терминологии ученого, вопрос "почему?") и составляет предмет науки – так завершал свое "введение в историческую поэтику" Веселовский.
Серьезным вкладом в развитие исторической поэтики стала монографическая статья "Из истории эпитета" (1895). История эпитета, по убеждению ученого, "есть история поэтического стиля в сокращенном издании" (59; курсив мой. – М.Л.). Иными словами, сквозь призму эпитета можно увидеть этапы исторического развития художественной словесной культуры и их особенности. За привычным эпитетом, писал Веселовский, открывается далекая историко-психологическая ретроспектива, связанная с "накоплением" культурой метафор, сравнений и "отвлечений", – и это "целая история вкуса и стиля в его эволюции от идей полезного и желаемого до выделения понятия прекрасного" (59).
Веселовский обозначил эпитет как "одностороннее определение слова" (59) и выделил две группы эпитетов. К первой группе относятся тавтологические эпитеты, призванные обновить смысл слова. Особенностью этой группы является "тождесловие", т. е. такая ситуация, когда "прилагательное и существительное выражают одну и ту же идею" (59). В качестве примера ученый привел эпитет "красный" в образе "красна девица", когда "прилагательное и существительное выражают одну и ту же идею света, блеска" и обнаруживается "древнее содержательное тождество" (59).
Вторую группу Веселовский определил как эпитеты пояснительные, цель использования которых состоит в укрупнении определенных характеристик. Особенностью таких эпитетов является усиление внимания к "существенному в предмете", а также к "практической цели и идеальному совершенству". В такого рода эпитетах значительна эмоциональная оценка – в них "много переживаний", поскольку в них "отразились те или другие народно-психические воззрения, элементы местной истории, разные степени сознательности и отвлечения и богатство аналогий, растущее со временем" (59–60). Показательным примером пояснительного эпитета для Веселовского стало слово "золотой". Так, у древних германцев золото – принадлежность богов; в "Слове о полку Игореве" возникают "златой стол", "златое седло" и т. д.; в украинском фольклоре золотыми являются "столы, ножи, челнок, весло, соха" и др. (60).
Среди пояснительных эпитетов Веселовский выделил несколько групп оценочных обозначений. Так, цвет волос – важный этнический признак; он является одним из центральных принципов разграничения персонажей художественного произведения. Например, указывал исследователь, в гомеровских поэмах "ахеяне зовутся кудреглавыми", женщины – "прекраснокудрыми"; при этом светло-русые волосы – "это любимый цвет у греков и римлян": "все гомеровские герои белокуры, кроме Гектора" (61).
Особый интерес для науки и культуры, как отмечал Веселовский, представляет такой пояснительный эпитет, в котором заключена также метафора, – метафорический, или, как пишет ученый, "эпитет-метафора". Метафорический эпитет, по определению Веселовского, "предполагает параллелизм впечатлений, их сравнение и логический вывод уравнения" (61). Действительно, метафора как неназванное сравнение отличается от сравнения тем, что в сравнении два обязательных члена – объект и средство сравнения, в результате чего делается определенный вывод; в метафоре же один член – средство сравнения, и вывод делается на основе "переноса" значения. Иными словами, метафорический эпитет несет в себе сравнительное начало, но без прямой номинации, опосредованно. Примерами образов, созданных с помощью характерного метафорического эпитета, по мнению ученого, являются сочетания "черная тоска" и "мертвая тишина".
Истоки словесного искусства, указывал Веселовский, связаны с эпитетами, сохраняющими "постоянство при известных словах" (63), – постоянными, в современной терминологии. Ученый писал, что "греческий, славянский и средневековый европейский эпос представляют обильные примеры" таких явлений (63). Иначе говоря, Веселовский определил происхождение таких эпитетов – мифологическое ("У Гомера море темное <…> или серое", "снег холодный", "небо звездное" и др.) и фольклорное (в русской традиционной культуре "поле чистое, ветры буйные", "пески сыпучие, леса дремучие" и др.; далее дается перечень эпитетов из старонемецкой и старофранцузской, из болгарской, украинской и других культур). Все примеры приводятся Веселовским на языке оригинала.
Становление будущего индивидуально-авторского видения мира, отраженного в эпитете, Веселовский обозначил несколькими причинами: либо это "окаменение" смысла эпитета (65), либо это его "развитие, внутреннее и внешнее" (67). Ярким примером последнего ученый считал народно-поэтическую цветовую символику, запечатленную в эпитете. Так, писал Веселовский, "белый день, лебедь белая – реальны, но понятие света как чего-то желанного обобщилось: в сербской народной поэзии все предметы, достойные хвалы, чести, уважения, любви, – белые" (67). "Внешнее" развитие эпитета исследователь связал с процессами, когда описания разнообразятся и "при одном слове стоит несколько определений, дополняющих друг друга": "сл<ичите> рус. удалый добрый молодец, перелетные серые малые уточки, болг. мила стара майка и т. д." (68–69). В старофранцузском и немецком эпосах Веселовский обращал внимание на такой характер "накопления" образных характеристик, когда возникают "парные эпитеты": "бодрый и радостный, бурный и веселый, храбрый и смелый, печальный и унылый, истинный и верный, глупый и безумный" (69).