Наш пес почти египтянин – тезка одного фараона.
Мы гуляем ночами – оба ненавидим быдло.
Я обращаюсь со словом, как Марадона.
Но мне за это не платят. И не обидно.Спасибо родной Отчизне: я – инвалид второй группы.
Я получаю пенсию за отравленье ядом.
Совет при Патриархе Алексии насыпает мне крупы.
Я чувствую себя, словно Усама бен Ладен.Признаюсь, грежу терактами:
люблю помечтать на кухне,
пока собака похрапывает на коврике возле двери.
В своих ювелирных письмах я обращаюсь к Кюхле.
Но больше меня волнует таинственное Бери-Бери.Я вижу в окошке город: может быть – это Канна.
Там тоже живут, но только не люди – эльфы и феи.
В России поэтов много. Но вот что,
должно быть, странно:
Они почти поголовно все немцы или евреи.
"Куда-то…"
Куда-то
Я подевал три дня: головоломка.
Скорее, их и не было. Поди,
еще жена могла их прикарманить,
когда б они ей в тему. Но, увы,
я для нее лишь старый маразматик.
Друзей же я лишен. Из двух друзей -
один всегда дурак, другой – подлец.
Я в эти игры больше не игрок.
Я, словно путешественник, смотрю
на этот мир, его дома и окна,
светящиеся… И на снегопад.
И мне все чаще хочется покинуть
его вослед за теми из поэтов,
которых я любил. Болтают чушь,
что к смерти их, как будто бы, причастны
Агенты КГБ. Но это бред.
Никто их не убил.
Но все их понемножечку убили.
Я у окна. Передо мной – январь.
Прошли Сочельник, Рождество и Старый
год поменялся с Новым. Но опять
на свете ничего не изменилось.
И так же, как в свой первый Новый год
Бог дует на огромный одуванчик.
"Вот так удача: людей на дороге немного…"
Вот так удача: людей на дороге немного.
По убегающей вниз веренице огней из другого
мира, поэт – сочетание ангела с пьяным -
мчит за провизией, спрятанной в доме стеклянном.Хлюпает дождь, как уключина в лодке Харона.
Быстро темнеет, и улица, как макарона,
скользкая. Милая – дома. Глядит муз-tv и таится,
что ее жизнь, наконец-то, с моей, раздвоится.Я в магазине. Природа меня не смущает.
Кто с Богом дружит, тому Бог всегда помогает…
Нынешний месяц – промозглый какой-то и серый,
болен, наверное, осенью или холерой.Сыро. Январский снежок не скрипит под ногою,
в эту погоду не встретишься с Бабой-ягою,
что для чего-то всегда дуракам помогает.
Грустно до смерти, что нас в феврале ожидает.Все предначертано. Скучно. И Некто бесстрастный
смотрит с пустющих небес, как по наледи грязной
прет на меня, трансформировав крылья в дрезину,
особь, которой дано пережить эту зиму.
"Приближается осень. Листва начала осыпаться…"
Приближается осень. Листва начала осыпаться.
Снова вечер потерян. А утром тоска просыпаться.
Вспомнишь, как ты ушла, – проклинаешь
Денницу и Бога.
Хорошо еще, что грустных дней остается немного.Но пора подниматься: заманивать в стойло пегасов,
и вести на прогулку собаку в Страну Пидарасов,
а, вернувшись, запихивать в скучную пасть бутерброды,
удивляясь, откуда повсюду такие уроды.А потом одиночество грустную душу терзает,
будто кто-то театр, закрытый навек, подметает,
и бегом начинаешь молитвы шептать и креститься,
словно "Отче" прошепчешь, и счастье
к тебе возвратится.Лишь под вечер с тебя напряжение будто спадает,
и никто на тебя уже, вроде бы, не нападает:
всякий занят собой, своим логовом потным и сра..м.
Только сон и мечты остаются с тобою, со странным.Как ни дико, когда-нибудь ты примиришься с судьбою,
даже с тем, что она в этот час на земле не с тобою,
с тем, что ей хорошо, с тем, что ветер в окно задувает.
С тем, что лучше любви все равно ничего не бывает.
"Как всегда, на дворе ни весна, ни лето…"
Как всегда, на дворе ни весна, ни лето.
Не хватает тепла, освещенья, цвета,
обонянья, собаки, любимой, друга,
самочувствия, нежности, денег, юга.И сидишь в своей келье, вкушая старость,
словно ты – Полифем, и тебе осталось
лишь ворчать на плиту, зеркала, на стены,
на богов, на тоску, тишину, на вены.И волшебная палочка тоже где-то
за семьсот километров. В джинсы одета,
и прическа под мальчика. В камуфляже
таковом, что жена, не узнаешь даже.И уже не играет особой роли,
что душа не желает кричать от боли,
с каждым днем равнодушнее к счастью, горю,
как речушка, – тем глуше, чем ближе к морю.
Мой пёс
Сонет к Рамзику
Мой черный Ангел! Спишь без задних ног!
Храпишь во сне, скулишь, бежишь куда-то…
О, если бы тебе во сне я мог
компанию составить. Вот когда-то
мы б сгрызли всех придурков на пути,
всю падаль бы сожрали на дороге
и всех бы сук оттрахали. И боги
собачьи нас бы превознесли. Прости,
что обижал, командовал тобою,
таскал тебя повсюду за собою,
удерживал от вдохновенных драк…
хоть по числу собачьих рваных ср..к
ты превзошел давно уже любого.
Поверь, дружок! Я чту тебя, как Бога,
И ведь порой наказываю строго,
тебя люблю я больше, чем весь мир!Вот почему я не лечу к Иринке,
а покупаю у метро на рынке
лишь для тебя я курицу и сыр…
"В вышине надо мною плывет журавлиным клином…"
В вышине надо мною плывет журавлиным клином
искрометная туча – фантазия белой ночи.
Одуревшая за день, душа улетает к финнам.
Остальное влечет черный пес по кустам. Короче,в этой дикой стране только ночи и ждешь, как дара
истонченному сердцу за дикость тупого сброда,
от которого вылечит только Гвадалахара,
но она далеко. А ублюдки – кругом. Свободауместилась в прогулке с клыкастым дружком. По полю
мы бежим, словно два новоявленных привиденья,
наподобие узников, вырвавшихся на волю
поглазеть на светящиеся растенья…Нам бы в Мексику. Жить где-нибудь в предгорьях
по соседству с безлюдной полуденной красотою,
что одна лишь и помнит пред вечностью об изгоях,
позабытых в России, где будет зима. Зимою,где так хочется лета, какого угодно лета,
с тишиной под мостами, согретой дыханьем Феба,
с силуэтом собаки, бегущей стезей поэта
под алмазной короной чужого ночного неба.
"Мой милый пес! Как грустно мы живем!.."
Мой милый пес! Как грустно мы живем!
Как все у нас привязано к причине…
В последний раз мы собрались втроем,
и то, благодаря твоей кончине.Течет со стен невыносимый час.
Тупые рыла в смрадном коридоре.
И та, что вечно связывала нас,
впервые в жизни не скрывает горе.Тебя мы оставляем на чужих.
Спускаемся по лестнице, как тени.
Ты, все сносивший молча, больше жив,
чем я, не замечающий ступени.Нет больше пса. И кости сожжены.
И на подушку ты ко мне не ляжешь.
И, ставший в мире тише тишины,
"Люблю тебя" во сне уже не скажешь.Когда-нибудь ты станешь человек,
построишь тоже где-нибудь избушку.
А я, к тебе прибившийся навек,
тихонечко пристроюсь на подушку.
"Прекрасна жизнь! Но слишком коротка…"
Прекрасна жизнь! Но слишком коротка.
И грустная – до помутненья взгляда.
Ты умер, друг. А я живу пока.
Хоть неохота, но кому-то надо.Уже февраль. Здесь все идет к весне.
Мы скоро бы поехали на дачу.
Ты лапой обнимал меня во сне.
Ты понимаешь, почему я плачу?Теперь со мною спит лишь твой портрет.
Лишь дух твой грустно бродит по квартире.
Но для меня – меня на свете нет.
А ты, как воин, пребываешь в мире.Воскресни, Пёс! Я за тебя умру.
Как раб, смирюсь с любой своей судьбою.
Ты был со мной так ласков поутру,
что всё – ничто в сравнении с тобою.Всегда казалось мне, что мы – друзья.
Но понял я, среди печали многой,
ты – был моим хозяином, а я
был лишь твоей собакою двуногой.
"Невероятно – как поменялся свет…"
Невероятно – как поменялся свет.
Перед отчаяньем – все на планете муть.
Нет ни подруги, и нежного Пёски нет -
Лишь бесконечный немыслимо скучный путь.Как одиноко! Хоть бы какой мураш…
Помнишь, как было нам на земле троим?
Все набекрень. Пред глазами сплошной мираж:
вот Иегова на нуре. Спешит к своим…Вечер в пустыне. Можно ложиться спать.
Тихо. Заумно только бархан скрипит.
Здесь можно выть. И хоть где попало, сс. ть.
Даже змея со скуки не зашипит.Нет здесь сирени. Пустынное – не цветет.
Утром обратно плестись по песку с мешком.
Ты будешь сниться, покуда не рассветет,
как мы шагаем домой по шоссе с дружком.
"Любовь моя! Как грустно стало жить…"
Любовь моя! Как грустно стало жить…
Как больно засыпать и просыпаться,
как тяжело ничем не дорожить,
и, как листве, гореть и осыпаться.Ты помнишь, между мною и тобой
чудесный пёс валялся на диване,
и ты еще была моей женой,
а я был бесконечно счастлив с вами.Я вас любил. Мой восхищенный взгляд
не встретит вас нигде уже. И все же,
оглядываясь в прошлое, я рад,
что мы когда-то жили здесь, похоже.Не хлопнет лифт. Не прозвучат шаги.
Не щелкнет ключ, и дверь не отворится.
Вы не войдете. Как себе ни лги -
а ничего уже не повторится.