Часть 8. Возвращение
Выбравшись наконец на берег, Дидье сообразил, что вновь свалял дурака, да ещё какого, когда его начала пробирать до костей мелкая дрожь. Вода текла с него ручьями, и даже то, что он залез в кусты и кое-как выкрутил там свою одежду, свирепо чертыхаясь себе под нос, мало помогло. Если он не хотел подхватить лихорадку, ему следовало отправиться либо обратно к Жозефине, либо под крышу отчего дома… либо на "Маркизу".
Представив себе собственное явление в любом из этих мест, Дидье снова тихонько зафыркал себе под нос, хоть и стуча зубами от холода.
Решительно, всё это было до чёртиков смешно…
- Patati-patata! - наконец пробормотал он, махнув рукой… и обычное его присловье сразу сработало.
Он увидел пламя маленького костерка, мерцающего невдалеке, у излучины. И небольшой хрупкий силуэт мальчишки-подростка. Присмотревшись повнимательней, он узнал того галчонка, что отвёз его в своей лодке к дому Жозефины Сорель, чтоб ей икалось, этой ведьме…
Дидье подумал, что может напугать паренька, задумчиво сидевшего у костра и ворошившего угли хворостиной, только когда уже вывалился из кустов, хрустя ветками.
Он в очередной раз чертыхнулся и поспешно выпалил:
- Вечер добрый! Могу я тут у тебя присесть, малыш? Мне бы только погреться да обсохнуть чуток… Ты не бойся.
- Я и не боюсь, - мальчишка поднял на него удивлённые глаза, чёрные, как вороньи ягоды. - И я не малыш. Грейтесь, если желаете, капитан.
- Спасибо, ма… - Дидье в замешательстве кашлянул и, оглядевшись, подпихнул к огню берёзовый чурбачок, на который и присел, искоса рассматривая парнишку. Тот, в свою очередь, с таким же нескрываемым интересом уставился на него.
Что может предполагать мальчуган, обнаружив его вымокшим в реке сразу же после посещения дома старейшины?
Palsambleu!
Дидье едва не покраснел и торопливо осведомился:
- Как тебя зовут?
- Габриэль, капитан, - степенно отозвался тот, продолжая рассеянно ворошить светящиеся алым жаром угольки.
- Сколько же тебе лет?
Дидье и вправду стал интересен этот одинокий и совершенно независимый мальчуган.
- Двенадцать, - так же неспешно отозвался Габриэль и опять умолк.
- Ты сирота? Где ты живёшь? - Дидье сосредоточенно сдвинул брови. В этом ребёнке ни на гран не было детской непосредственности или озорства. Пожалуй, слово "малыш" и впрямь совсем ему не подходило.
- Все мои родные умерли, - парнишка пожал плечами. - В своём доме я только зимую. Я люблю, когда у меня над головой небо. - Голос его смягчился.
- Я тоже люблю небо, - искренне признался Дидье. Его одежда мало-помалу высыхала, и по мере этого у него из головы выветривались постыдные воспоминания о том, что произошло на кухне у Жозефины. - А море ты любишь?
- Реку люблю, - Габриэль снова пожал худыми плечами. - А море… я его никогда не видел.
- Если захочешь, - негромко сказал Дидье, внимательно глядя в его остроскулое большеглазое лицо, - можешь уйти отсюда со мной… с нами, на моём судне, когда завтра в полдень мы отправимся в море.
Чёрные глаза Габриэля на миг вспыхнули, но, помедлив несколько мгновений, он твёрдо ответил:
- Благодарю вас, капитан, но я нужен здесь.
- Кому? - вырвалось у Дидье, и он покаянно прикусил язык.
- Мадам Жозефине, - ответил парнишка спокойно и серьёзно. - Она добра ко мне… и даёт мне всякие поручения… доверяет мне.
- М-м… - промычал Дидье, поморщившись при одном упоминании о мадам Жозефине. - Что ж, как знаешь, ма… Габриэль. Но я бы с радостью принял тебя в свою команду.
Улыбка на миг осветила смуглое лицо мальчугана, но он больше ничего не сказал.
А Дидье, недолго думая, растянулся на песке, подложив под голову всё тот же чурбачок, и уставился в звёздное небо, щедро рассыпавшее над ними свои бриллианты. Тепло от костра согревало ему бок, речная вода мерно всплёскивала, - видать, у берега гуляла немаленькая рыбина, - какие-то птахи коротко поцвиркивали в кустах…
Дидье и сам не заметил, как провалился в глубокий и крепкий, без будоражащих сновидений, сон.
Проснулся он, согретый уже не костром, а солнцем. Он и забыл, какими долгими бывают здесь рассветы, не то что в южных широтах, где солнечный шар выстреливает вверх, будто из гигантской пушки. Покосившись на Габриэля, который, завернувшись в одеяло, безмятежно посапывал по другую сторону от погасшего костерка, Дидье спустился к заводи и старательно умылся, пригладив мокрыми ладонями торчащие вихры - так, как бывало, ему приглаживала их Даниэль, смеясь и тормоша его.
Дидье точно знал, что ему сейчас надо сделать.
По дороге к церкви он собрал целый сноп блестящих от росы цветов, которые тонко и медвяно благоухали: сиреневые и тёмно-лиловые колокольчики, белые с лимонными сердцевинками ромашки, выглядевшие, как девчонки-скромницы, и пурпурные полевые лилии.
Боже, как же давно он не приносил цветов своей матери…
- Прости, мам, - с трудом выговорил Дидье, неловко рассыпая букет по серому, чуть потрескавшемуся от времени надгробному камню.
Он знал, что виноват перед ней и перед Мадлен, но так же твёрдо знал, что теперь всё будет по-другому.
- Случается только то, что должно случиться, - с болью прошептал Дидье, глядя в невидящие глаза каменного ангела, украшавшего могилу.
Даниэль должна была пожертвовать собой, чтобы дать жизнь Мадлен.
Отец должен был ввести в свой дом Инес и Адель, чтоб те присмотрели за его осиротевшими детьми.
Инес, запуганная властной Аделью, должна была обратить на него, мальчишку-шалопая, весь пыл своего сердца и тела - так горный родник торит себе дорогу в скале, прорываясь к морю.
И он сам, Дидье Бланшар, должен был с позором оставить родную деревню по навету, который сам же на себя возвёл - для того, чтобы вернуться сюда через много лет совершенно другим человеком… пиратом и капитаном… вернуться за своей сестрой.
Всё было справедливо.
Всё было предопределено.
Круг замкнулся.
"Но мы жаждем, чтобы на Страшном Суде нас судили не справедливо, а милосердно"…
Буквы, чётко выбитые на надгробии, - имя матери, - вдруг расплылись у Дидье перед глазами, и он досадливо моргнул.
Останься он здесь, он никогда не увидел бы огромный, волшебный, сияющий и прекрасный Божий мир.
Никогда не узнал бы Тиш и Жаклин.
Не зачал бы дочь.
И не встретил бы Грира и Морана.
Нежданное тепло, похожее на тепло вчерашнего костра, разлилось у него в сердце, когда он вспомнил о том, как запер этих двух волков в своей каюте.
- Надеюсь, они не разнесут мою несчастную берлогу вдрызг, mon chien sale! - пробормотал Дидье вслух, улыбаясь во весь рот и невольно оглядываясь туда, где мирно покачивались в фарватере реки "Разящий" и "Маркиза".
Mon hostie de sandessein, ему ведь ещё предстояло выпустить Морана и Грира из каюты!
Пресвятая Дева, и куда же ему потом бежать? Отсиживаться на нок-рее, пока те не остынут?
Решив, что подумает об этом попозже, Дидье наклонился и порывисто подобрал с надгробия несколько пурпурных лилий. И, осенив себя крестным знамением, повернулся туда, откуда, как ему казалось, на него кто-то упорно смотрел.
К могиле Инес Бланшар, жены своего брата.
- И ты прости меня, Инес, - выдохнул он, роняя цветы на надгробие, которое оказалось совсем рядом. - Прости меня, и я прощу.
Он запнулся.
Эта полубезумная от страсти женщина-девочка, которую он сперва боялся, потом ненавидел, а потом старался не вспоминать, встала перед ним, как наяву. Такой, какой она была в ту ночь, перевернувшую всю его жизнь - с залитым слезами отчаянным лицом, с растрёпанными, чёрными, как смоль, волосами, в разодранной ею самой сорочке, бесстыдно обнажавшей грудь.
Он был слишком мал тогда, чтобы понять, как надо поступить.
И поплатился за это.
Что ж…
Всё было немилосердно… но справедливо.
Лилии каплями крови сверкали на сером граните.
Дидье снова перекрестился и снова почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд.
Он рывком обернулся - перед ним стояла Мадлен.
Его сестрёнка.
Уже не в уродливом чёрном балахоне, который напялила на неё Адель, а в мужских штанах и рубахе, босая. Светлые её кудри короткими завитками топорщились вокруг круглого серьёзного личика.
- Ты что сделала?! - ошалело простонал Дидье, указывая пальцем на эти кудряшки.
- Обрезала свои дурацкие патлы, а что? - Мадлен беззаботно пожала плечами и залихватски присвистнула. - Я же теперь пират, а не девчонка!
Дидье в отчаянии закатил глаза, подавив, впрочем, невольную улыбку. Что за егоза!
- Ты пират, но ты теперь в моей команде и должна слушаться меня, - строго отчеканил он, глядя, как в зеркало, в бирюзовые, будто море на рассвете, лукавые и смущённые глаза сестры. - И учти, рука у меня тяжелая. Ты поняла?
Он машинально заправил ей за ухо растрёпанные кудряшки, живо представив себе, каких верёвок она навьёт из беззащитных Марка с Лукасом, и опять чуть не прыснул.
Мадлен горячо закивала, хватая его за пальцы и нетерпеливо их сжимая:
- Я поняла, поняла! Я буду твоим матросом и должна тебя слушаться! Тебя и того страшного капитана… - Она указала подбородком в сторону "Разящего". - Но пожалуйста, пожалуйста, сейчас ты послушай меня, Дидье!
Что такое?
Дидье нахмурился:
- Чего ты хочешь, малышка? - тревожно спросил он, всё так же не отрывая взгляда от её глаз, в которых вдруг блеснули слёзы.