Чертовски сложный вопрос, когда его задают такие уста, но прежде чем я успел прикинуть варианты ответов, моя маленькая Покахонтас была уже тут как тут. Сжав кулачки и сверкая очами, она накинулась на него, как болонка на мастифа.
– Потому что он – мой избранник! Потому что он сражался за меня и спас меня, и был добр ко мне! – Девушка смотрела то на отца, то на меня, а по щекам у нее ручьями текли слезы. – Потому что он второй мужчина в моем сердце после отца, и я выйду или за него, или ни за кого больше!
Да, для меня это была новость, хотя ее поведение в викупе позволяло предположить наличие неких замыслов. И если энтузиазм с ее стороны вам покажется несколько скороспелым, замечу, что и впрямь защитил ее, да и очень походило на то, что в том сезоне среди североамериканских женщин распространилось поветрие ходить под венец с Флэши. Надежда колыхнулась во мне, чтобы ухнуть опять, стоило дорогому папаше встать на свои гигантские ходули и притопать ко мне, желая рассмотреть поближе. Это было все равно что наблюдать приближение каменного истукана с острова Пасхи. Вождь навис надо мной, обдав изо рта ароматом сильно ношенных сапог. Добавьте к портрету еще и налитые кровью глаза.
– Что скажешь, пинда-ликойе? – спрашивает он, и в каждой складке ужасного лица читалось угрюмое недоверие. – Ты знаком с ней лишь несколько часов: что может она для тебя значить?
Будь передо мной цивилизованный кандидат в тести, я, смею заметить, нес бы какую-нибудь лирическую чепуху и адресовал бы его к своему банкиру, но в настоящем случае позволь себе одно лишнее слово или чрезмерное проявление чувств – и через миг запоешь: "Кто кинуть дом готов и висеть в глуши лесов". Так что я придал себе вид простой и мужественный и, не сводя с Сонсе-аррей решительного взгляда, перевел на испанский фразу, которую Дик Вуттон использовал в разговоре с шайенами:
– Когда я смотрю на нее, сердце мое парит в небесах.
Она прямо завизжала от удовольствия и забарабанила кулачками по коленкам. Толпа шумела, а Мангас не мигая глядел на меня.
– Это слова, – проскрипел он, как гравий под ногами. – Но что нам известно о тебе, кроме того, что ты – пинда-ликойе? Как узнать, что ты достоин ее?
Не имелось, похоже, особого смысла говорить, что я учился в Рагби у Арнольда или что сбил пять калиток из двенадцати в матче против сборной "Англии XI", поэтому я избрал наиболее подходящую, на мой взгляд, линию и поведал ему, как служил с солдатами Снежной Женщины в далеких странах и посчитал "ку" на воинах юта и кайова (и это было правдой, хоть и противоречило моему намерению). Вождь слушал, а Сонсе-аррей с гордостью озирала примолкнувшую толпу. Вдруг один молодой детина, обнаженный, если не считать мокасин и набедренной повязки, зато с ожерельем из серебряных украшений, выскочил вперед и принялся лопотать что-то по-апачски. Как я потом узнал, это был Васко, отвергнутый ухажер, наружность и аромат которого без обиняков прокомментировала Сонсе-аррей. По племенным стандартам, он был женихом состоятельным – шесть лошадей, дюжина рабов и все такое – и обещающим сделать хорошую карьеру. Полагаю, Васко был до глубины души уязвлен тем, что какой-то презренный белоглазый преуспел там, где он потерпел фиаско, и хотя я не понимал ни слова из его речи, смысл ее явно не выражал симпатий к пленнику. Истощив запас ругательств, воин воткнул свой томагавк в землю прямо у меня под ногами. Значение этого жеста понятно на любом языке. Наступила гробовая тишина, все взоры устремились на меня.
Вам прекрасно известно, каково мое мнение о смертельных поединках. Я бежал от них больше раз, чем мог сосчитать, и ни разу в жизни не пожалел об этом, а эти десять стоунов мускулистой, тренированной ярости – притом что юноша наверняка был проворен, как белка, да и сложен, как чемпион в среднем весе – были последним, с чем я хотел бы померяться силами. Ничего доброго из этого не выйдет. Но, помня, что налитые кровью глаза Мангаса неотрывно наблюдают за мной, я понимал, как будет воспринят отказ. Нет, это случай, когда спасти может только расчетливый блеф, когда сердце едва не выскакивает из груди, а на лице не дрогнет и мускул. Так что я поглядел на топор, на разъяренного Васко, Мангаса и пожал плечами.
– А стоит ли? – говорю. – Ради нее я убил уже человека получше, чем он. Да и скольких еще придется убить?
За спиной у меня что-то скрипнуло – это засмеялся Раззява. Легко было догадаться, что имя ее отвергнутым возлюбленным – легион. По лицам некоторых собравшихся тоже пробежали улыбки, но моя леди оставалась совершенно серьезна. Кто такой Васко, спросила она, чтобы встревать? И с какой стати такой прославленный воин, посчитавший "ку" и убивший ради нее, должен принимать вызов какого-то выскочки, только-только совершившего свой четвертый военный поход? Она буквально визжала, наседая на него, и толпа заволновалась, явно не симпатизируя ей, как я подметил. Раззява буркнул, что любой дурак способен сражаться, и люди одобрительно закивали. Апачи, да будет вам известно, прирожденные бойцы и храбрость почитают как само собой разумеющееся качество, особенно для таких здоровенных свирепых парней вроде меня (вот придурки), и вызов Васко их совсем не впечатлил – его сочли за дурной тон со стороны ревнивого любовника. Но змеиные глаза Мангаса ни на секунду не отрывались от моего лица, и, охваченный ледяным ужасом, я понял, что должен продолжать игру, причем без задержки, хотя отдавал себе отчет, что блеф может обернуться западней, стоит сформировавшемуся в моем уме плану пойти наперекосяк. Никто не успел и слова вымолвить, как я выдергиваю томагавк, оглядываю его и говорю Мангасу спокойным таким тоном:
– Есть у меня право на выбор оружия?
Народ заволновался, Сонсе-аррей разразилась протестами, а Васко диким воплем изъявил согласие, на что толпа ответила одобрительным рокотом. Мангас кивнул, и я запросил копье и своего коня.
Это была отчаянная, опасная игра, но я понимал: если в итоге дойдет до драки, это будет мой последний шанс. Я был еще слаб после болезни, но и в лучшей своей форме вряд ли мог устоять перед Васко в бою на ножах или томагавках. Зато с пикой обращаться умел, тогда как он – вряд ли, ибо индейцы держат ее обеими руками, вскидывая над головой, и понятия не имеют, как правильно пользоваться этим оружием. Однако при удаче и изворотливости до драки и не дойдет – изображая из себя хладнокровного, опытного вояку, я могу победить без боя.
Пока посылали за копьями и лошадьми, а обезумевшая Сонсе-аррей проклинала папашу, давшего добро на эту преступную забаву, – тот прогудел в ответ, что она сама во всем виновата, – я подошел к Раззяве и невозмутимо спросил, не может ли он разыскать три деревянных колышка такого-то размера. Апач вытаращился на меня, но ушел. Тем временем привели моего араба, явно не потерпевшего урона за время пребывания в плену, и принесли копье. Оно было короче и легче пики уставного образца, зато с остро заточенным наконечником. Васко уже сидел на мустанге, потрясая копьем и оглашая толпу криками – явно обещал сородичам, что скоро сделает фарш из этого пинда-ликойе. Те завопили в ответ, он издал клич и порысил, изрыгая проклятия в мой адрес.
Я не обращал на него внимания, разговаривая со своим арабом. Я гладил коня и дул ему в ноздри на счастье; потом убрал индейское седло – оно без стремян, тогда уж лучше на голой спине. Уздечка, представлявшая собой простой кожаный ремень, вполне годилась. Я тянул время, игнорируя недовольство толпы и Мангаса, продолжавшего стоять в молчаливой задумчивости. Тут подоспел Раззява с тремя колышками в руке.
Я их взял и, не говоря ни слова, пошел и воткнул в землю с интервалом шагов в двадцать друг от друга. Зрители разразились удивленными криками. Васко же гарцевал, криками вызывая меня. Все так же невозмутимо я вернулся к коню, взял копье и, обратившись к Мангасу, заговорил так, чтобы слышно было всем. Внутри у меня все сжималось, но ценой невероятных усилий я старался держать фасон. Я посмотрел гиганту прямо в глаза, уповая на то, что предположение мое верно и вождь никогда не слышал об упражнении с кольями.
– Я не хочу сражаться с твоим воином, Мангас Колорадо, – говорю, – ведь он еще так молод и глуп, и, убив его, мне не удастся доказать ничего, чего я не доказал бы раньше, когда защищал твою дочь. Но если ты желаешь, чтобы я покончил с ним, то изволь. Но сначала разреши мне продемонстрировать тебе кое-что. Ты посмотришь и потом решишь, должен я убить Васко или нет.
Потом я отвернулся, и хотя тело плохо слушалось меня и ныло, запрыгнул на спину арабу. Тронув коня, я принял из рук Раззявы копье и рысью отъехал ярдов на пятьдесят, после чего развернулся и галопом поскакал к колышкам. Сердце мое готово было выскочить из груди – хоть в Индии я мастерски обращался с копьем, отсутствие практики не могло не сказаться, а тут еще гул в голове и слабость в мышцах. А если промажу и выставлю себя дураком, то смело могу записываться в покойники.