В Лаодикее
Весть об убийстве ромейского посла взбудоражила Сирию. С тех пор как при Магнезии был разгромлен Антиох Великий, его сыновья делали все, чтобы сохранить мир с ромеями, идя на любое унижение и уступки. И вот теперь у Рима был повод начать войну. Призрак войны уже витал в воздухе. Люди побогаче свертывали дела и собирали вещи для бегства в Египет или Пергам. В антиохийском дворце царил переполох. Лисий, фактически правивший страной, не мог выбрать верного решения: то он готовил послов к парфянскому царю для заключения дружеского союза, то сам собирался в Рим, надеясь умилостивить сенат.
В эти дни в Лаодикее откуда-то появился странствующий философ Исократ. Обросший волосами, в потертом гиматии, босой, он бродил по городу, собирая огромные толпы.
Обращаясь на улице к любому прохожему, он умело заводил с ним беседу. Она начиналась с вопроса:
– Что ты думаешь об убийстве ромея?
И как бы ему не отвечали, Исократ спрашивал:
– А ты знаешь, кто совершил благодеяние, принеся нечестивца в жертву подземным богам?
Этого никто не знал. В лучшем случае говорили: "Какой-то апамеец".
И тогда Исократ показывал на своего молчаливого спутника, юношу с гибким телом акробата, с узким лицом и пронзительным взглядом близко поставленных глаз.
– Смотри! Это он со стены бросился на спину ромею и задушил его своими сильными руками. Древние эллины чтили своих героев и ставили им памятники. Теперь испарилась древняя доблесть.
После паузы Исократ продолжал с еще большим азартом:
– Итак, ты хочешь знать имя храбреца. До сих пор его звали Лептином, и он занимался тем, что приносит известность, но не славу: ходил по канату, глотал кинжалы, приручал ядовитых змей. Но узнав, что змеи, страшнее которых не было и нет, прибыли в Апамею, он решился на свой бессмертный подвиг. И это позволяет нам всем называть его Евном. Боги, избрав Лептина из тысяч спокойно наблюдавших, как собираются умерщвлять слонов, оказали ему свое благоволение.
Вокруг философа и его спутника быстро собиралась толпа, и ободренный Исократ горячо продолжал:
– Эти ромеи – враги рода человеческого, коварнее которых не было в круге земель. Вам известно, что они сделали с македонянами и эпирцами. Они ввергнут в рабство и вас, если будете баранами и не последуете примеру Евна. Ведь "Око сената" еще находится в гавани. Давайте же, как хитроумный Одиссей, раскалим на огне кол и проткнем глаз ромейского Циклопа, пожирающего один народ за другим…
Монолог Исократа прерывался восторженными выкриками. Но расчетливые лаодикейцы не торопились последовать совету приезжего философа. Лишь на третий день его бесед несколько сот человек во главе с Лептином, нареченным Евном, бросились в гавань. Но ромейского корабля уже не было. "Око сената" отплыл в открытое море, увозя в наполненном медом пифосе останки Гнея Октавия.
В школьном зале
Андриск на цыпочках прокрался к колонне. Отсюда можно было все слышать, оставаясь невидимым. Юноша тихо опустил с плеч котомку и прислушался. Голос Блоссия звучал ровно:
– Мир – это совокупность всего сущего. Вне его ничего нет. В мире четыре начала: огонь, из которого произошло небо; вода, без которой нет жизни на земле; воздух, который мы не видим, но ощущаем, земля, которой мы принадлежим. Земля обитаемая, или ойкумена, состоит из трех материков – Азия находится между Танаисом и Нилом, Ливия – между Нилом и Столпами Геракла, Европа – между Столпами Геракла и Танаисом. Неоглядное море, омывающее материки, называется Океаном. Там, где он, глубоко прорываясь в сушу, отделяет Европу от Ливии, находится внутреннее море. Дети! Как называется место прорыва?
– Столпы Геракла, – сказал из-за колонны Андриск, стараясь подражать ребенку.
– Кажется, у меня еще один ученик, – проговорил Блоссий. – Заходи, детка, но больше не подсказывай.
– Не буду, – протянул Андриск и, выбежав из-за колонны, бросился в объятия учителя.
– Обманщик! – воскликнул Блоссий, целуя Андриска. – Однако с каким искусством ты изобразил ребенка! Раньше я за тобой ничего подобного не замечал.
Андриск подошел к Элии и, внезапно схватив ее за талию, поднял вверх.
– Воздух, который мы видим, но не ощущаем, – произнес он голосом Блоссия.
– Андриск! – вскрикнула Элия, залившись румянцем. – Ты вернулся? Андриск! Где же ты пропадал почти целый год?
– Смотри-ка, – проговорил он, опуская девочку на землю. – Не боишься…
– Чего мне бояться? – задорно ответила она. – А почему ты говоришь тремя голосами?
– Подожди, все расскажу по порядку. Вот только…
Скользнув за колонну, Андриск вынес оттуда котомку и аккуратно положил ее на стол.
– Что тут? – спросил Блоссий.
– Учитель! – ответил Андриск.
– Да, я учитель.
– Но это твой учитель! – торжествующе произнес юноша, развязывая котомку, из которой показался мраморный бюст. Узкая голова. Тонкая шея. Нос с горбинкой, высокий лоб.
– Зенон! – воскликнул Блоссий. – Дети! Смотрите! Перед вами величайший из мудрецов, – Блоссий восторженно всплеснул руками. – Отыскать Зенона! Как тебе удалось?
– Очень просто. Постучался в дверь. Скульптор провел меня в перистиль, где ко мне обратились сотни каменных и бронзовых лиц. В одном я узнал Курносого и не смог скрыть радости. "Тебе Сократа? – спросил скульптор. – Два денария". – "Нет, Зенона". Он осмотрел меня с ног до головы и исчез. Появившись с бюстом, он сказал: "Пять денариев". – "Почему дороже? – спросил я. – Шейка у этого тонкая, щеки впалые, нос узкий. А у Сократа шея, как у мясника, а носище – во какой". – "Не за материал берем, – ответил хитрец, – по спросу. До войны с Персеем любая голова стоила денарий. А теперь все хотят иметь Зенона. Время-то какое беспокойное". Дал я ему пять денариев, а Зенона – в мешок.
– Денарии-то откуда взялись? – спросил Блоссий. – Ведь деньги на дороге не валяются.
– Не валяются, – согласился Андриск. – А умеючи подобрать можно. Однажды еду я, посвистываю, вдруг вижу: горит костер, вокруг какие-то люди сидят. Время между тем позднее…
– Испугался? – спросила Элия.
– Не без того. Слышу, однако, зовут меня к костру. Невежливо, думаю, отказываться. Ну, подсел к ним. Поговорили о том о сем. И пригласили они меня в свою компанию. Оттуда и деньги.
– Ты меня пугаешь, – протянул Блоссий. – Честные люди, когда стемнеет, дома спят. Только разбойники…
– Нет! – запротестовал Андриск. – К разбойникам я бы не пошел.
– Пастухи?
– Вот еще! С пастухами мне не по пути, да и скучно. А тут и дело мое не пострадало – Филонику я три повозки шкур отвез, – и мне интересно, и всем весело.
– Весело? – удивился Блоссий. – Да скажи ты наконец, что это за люди?
– Макк, Буккон, Доссен. А сам я Паппом был.
– Так ты был бродячим актером! – воскликнул Блоссий. – Что ж! Могу тебе сказать, театр – хорошая школа. Он развивает наблюдательность, сообразительность. Актер, меняя маски, живет не одной, а несколькими жизнями, перевоплощаясь в своих героев…
– Можно посмотреть, как ты играешь? – спросила Элия.
– Ты уже видела! – возразил Блоссий. – Андриск, прервав наш урок, сыграл несколько сценок. Первая – встреча, вторая – на дороге, третья – в мастерской скульптора. Думаю, этого хватит.
В таблине Катона
Обещая написать римскую историю на латыни, Катон утаил, что работает над нею много лет. Ему, как никому другому, были понятны трудности, заставившие Авла Постумия излагать историю Рима по-гречески. Когда Катон изучал написанные греками агрономические труды, ему было легко вместо греческих слов найти подходящие латинские – сошник, саженцы, перегной, хворост, пар. Но каким латинским словом можно передать греческое "история"? Многие латинские авторы давали своим сочинениям название "летопись". Однако Катон не собирался излагать события год за годом, а ставил целью выяснить, как возник римский народ и как он достиг могущества, сначала в Лациуме, затем в Италии, наконец во всем мире.
Ближе всего к "Истории" было латинское "Исследование". Но назови он так свои писания, его примут за какого-нибудь медика или астронома, наподобие Сульпиция Гала, и спросят: "Ну что ты там, Катон, наисследовал?"
Можно, конечно, назвать проще: "Молва", – ведь он собирает предания, древнейшие и достоверные, а не сочиняет, как греки. Но ведь тогда скажут: "Ты, Катон, всяких слухов понабрал, а мы хотим истину знать!" – "Истина – неплохое название, ведь слова "история" и "истина" одну основу имеют. От этого же корня возникли слова "истый" и "истец". Исследуй, пытайся, узнаешь истинную историю. Но назвать "Истина" нескромно. Скажут: "Ты, Катон, один истину знаешь, а до тебя, что, враками пробавлялись?"
После долгих раздумий, сомнений и колебаний Катон решил назвать свой многолетний труд "Начала". Ведь он первым начинает писать историю Италии.
Бездумные изложения событий год за годом, по правлениям консулов, – не в счет.
Шесть книг "Начал" уже написаны. Для седьмой сделаны выписки из греческой "Летописи" Фабия Пиктора, переполненной изречениями Фабия Максима, которых тот не произносил, и изложением вещих снов Сципиона, которых Долгогривый никогда не видел.