– Но я-то навсегда останусь все тем же мужчиной! Я согрешил перед вами, и я не хочу совершать новых грехов. Оставим все как есть, повторяю вам. Жизнь не должна растрачиваться на повторения. Прощайте, Марианна!
– Прощай!– с волнением повторила она.
Ее волнение постепенно превращалось в молчаливую, томительную тревогу.
– Это твое окончательное решение?– спросила она.
– Да.
– И ты не захочешь… увидеться со мной?
– К чему? Подумайте, каким я буду унылым любовником и какой отпечаток на женщину наложит моя любовь!
– Ах, Филипп! Так вот в чем дело! Но ты не знаешь, что я всемогуща, всемогуща если не сама по себе, то благодаря другим! Я могу возвысить тебя – скажи только слово! Я могу осуществить твои самые смелые, самые дерзновенные мечты. Говори же! Для этого у меня есть все средства, есть неограниченные возможности. Я всемогуща, да, всемогуща. Не пожимай плечами: клянусь тебе, что это правда! Скажи мне только одно слово от всего сердца, и все в твоей жизни изменится: самые высокие лица окажут тебе протекцию; двери, которые упорно закрывались перед тобой, мгновенно распахнутся. Филипп, ты можешь снова стать богатым, ибо богатством ты дорожишь больше всего на свете!
– Довольно! – холодно перебил Филипп.– Вы бредите, Марианна!
– Нет… но скоро начну бредить,– пролепетала она.
Внезапно она стала прежней Марианной: и лицо, и манера держать себя мгновенно изменились.
Она подняла голову.
– Врагом или другом, но я вернусь к тебе!– твердо заявила она.
– Тем хуже для вас,– равнодушно ответил Филипп.
– Подумай хорошенько: в последний раз я обращаюсь к тебе с мольбой, в последний раз я пытаюсь спасти тебя!
– Бесполезная попытка!
– Но ты одинок, ты беден!
– Мое одиночество я создал своими руками – я сам того хотел. А моя бедность будет непродолжительной!
– Нет, она будет продолжительной!
Филипп недоверчиво усмехнулся.
– Берегись, Филипп!– сурово и холодно заговорила Марианна.– Берегись! Я могу еще больше унизить тебя, я могу сделать так, что ты опустишься еще на одну ступеньку парижской нищеты!
Он посмотрел на нее с изумлением. Наступила тишина.
– Вы больны, Марианна,– наконец сказал он, качая головой,– и мне остается только пожалеть вас.
– Ты мне не веришь?
– Я никогда не верил в могущество женщин. Я не отказываю им в решительности, но им не хватает упорства. Какого-то пустяка, какой-то мелочи, какого-то каприза достаточно для того, чтобы они отказались от точно рассчитанного плана. Женщины – это птицы, которые прекращают полет и поворачивают туда, куда гонит их ветер или горная цепь. У мужчин есть страсти, у женщин – лихорадочное возбуждение. Следовательно, к ним нельзя относиться ни как к слишком опасным врагам, ни как к слишком благожелательным друзьям. Что же касается их планов, то в них не бывает и не может быть ничего серьезного и основательного. И вот вывод: женщины могут внушать тревогу не больше, чем какой-нибудь несчастный случай; по тем же причинам их можно использовать во благо всего-навсего как какой-нибудь инструмент, который нужен на одну минуту. Вот моя теория!
– Однако за эти два года твоя теория получила немало опровержений!
– Каким образом?
– Знаешь ли ты, кто виноват во всех твоих невзгодах и неудачах?
– Как не знать, черт побери! Виноват случай,– отвечал Филипп.
– Нет, виновата я,– заявила Марианна.
Филипп зашагал по комнате, словно не расслышав.
– Это я, говорю тебе!– повторила она.– И я могу доказать тебе это. Это я оклеветала тебя, чтобы помешать твоей карьере; это моими стараниями госпожа Л., жена советника, рассказала о тебе своему мужу.
Филипп остановился.
– Это я поставила на твоем пути Пандору,– продолжала она,– ту самую Пандору, которая тебя предала, которая над тобой насмехалась, которая пожирала тебя день за днем по кусочку!
– Презренная негодяйка! – пробормотал Филипп.
– Это я устроила так, что ты не смог прийти на прием к министру в тот день, когда ты проснулся только в полдень!
– Марианна!
– Это я назвала твое имя газетчикам, и оно появилось в печати!
– О-о! – бледнея, воскликнул Филипп.
– Это я снимала копии с твоих проектов и докладных записок!
– Это правда? – схватив ее за руку, вскричал он.
– Это я, наконец, терпеливо плела эту темную паутину, в которой ты бьешься без надежды и без выхода, слышишь, Филипп?
– Ты лжешь! Лжешь!
– Ах, ты не доверяешь женщинам, ты отрицаешь их власть! Так смотри: именно женщины сотворили с тобой все это! Ты отказываешь им в упорстве, но разве я не упорна?
– Ты сумасшедшая! – борясь со своим гневом, отвечал Филипп.– И однако то, что ты сейчас мне сказала… это странно… это похоже на саморазоблачение… Так это ты, ты – виновница моего разорения?
– Да!
– Но как тебе это удалось?
Марианна иронически рассмеялась.
Он не отпускал ее руку.
–| Ага! – сказал он.– Ты сама видишь: тебе нечего мне ответить, ты просто издеваешься надо мной, ты лжешь!
– Повторяю: ты под ногами женщин… Под моими ногами!
– Неправда! Это невозможно!… Меня победили женщины?…
– Да! Да! Женщины! И я!
– Полноте!
– И если сегодня ты не обедал, то это потому, что так угодно было мне!
– А-а!
Это был вопль ярости. Филипп схватил свой хлыст, валявшийся на кресле, и ударил Марианну по лицу.
Она подскочила, словно собираясь броситься на него. Казалось, она стала выше ростом; ее глаза, мокрые от слез, мгновенно высохли и, страшно расширившись, ярко засверкали.
– Горе тебе, Филипп! – произнесла она.– Горе тебе: ты сам подписал свой приговор чернилами, которые не смываются!
Ее взгляд, ее движения вызывали ужас. Опустив вуаль на лицо, на котором остался след от удара хлыстом, она вышла из комнаты. Филипп Бейль на мгновение встревожился, но тут же переоделся и отправился на бал.
VII
КОНТРМИНЫ
Филипп вернулся домой после бала позднее обычного.
Часов в одиннадцать утра, когда он, все еще полуодетый, лежал в постели и спал, его внезапно разбудил звонок.
Он встал и отворил дверь.
– Я имею честь разговаривать с господином Филиппом Бейлем? – спросил посетитель.
– Да, сударь.
– А я – граф д'Энгранд.
Филипп узнал его, поклонился и предложил ему сесть.
– Сударь,– с улыбкой заговорил граф,– нас с вами преследует один и тот же судебный исполнитель.
– Это большая честь для меня, граф,– тем же тоном отвечал Филипп.
– Вчера в пришедшем на мое имя пакете с актами я обнаружил бумагу, которая касается вас. Должен признаться: я понял свою ошибку только после того, как уже прочитал часть этого заблудившегося уведомления о решении суда. Я решил, что доверить такой документ не могу никому на свете, и счел нужным самолично принести его вам. Вот он!
– Я смущен вашей деликатностью.
– Не стоит благодарности: на моем месте вы поступили бы точно так же, господин Бейль. Это я должен буду считать себя счастливцем, если буду обязан нашим сотрудничеством печальному случаю, благодаря которому я смог оказать вам услугу.
– Нашим сотрудничеством, граф? – переспросил Филипп.– Мне кажется, что вы чересчур учтивы. Наши обстоятельства несравнимы. Мое скромное имущество могли развеять бури за несколько тяжелых дней, это верно; но ваше состояние, граф, слишком велико, чтобы вы могли страшиться кратковременного урагана.
– Вы ошибаетесь,– ответил граф д'Энгранд тоном, в котором сквозила скорее горечь, нежели раскаяние,– за последние годы я растратил огромные деньги. За исключением нескольких тысяч луидоров, я прожил все свое состояние.
Граф говорил правду, и это его признание вынуждает нас дать некоторые необходимые пояснения.
При всех преимуществах своего происхождения, своего облика, своего ума и богатства (бесценные дары, которые все реже и реже посылаются одному и тому же лицу), при том, что граф Луи-Анри д'Энгранд за заслуги своего отца и деда был любимцем двора при Реставрации, при том, что за изысканные манеры и любовь к охоте он был обласкан Карлом X, при том, что его как одного из виднейших вождей некоей весьма сильной партии побаивался король Луи-Филипп, граф д'Энгранд не умел или же не хотел использовать свое положение ни при каком режиме.
Он мог достичь всего; он не сделал для этого ни одного шага.
Это превосходно и в то же время это плохо, ибо виной тому были лень и сластолюбие.
Когда он лежал в колыбели, на пиршество в честь его рождения явился целый хоровод фей, но одну фею позабыли пригласить, и она явилась последней, дабы огласить свое зловещее, хотя и чарующее предсказание судьбы новорожденного. Да не подумает читатель, что та фея была уродливой и ворчливой, с серыми глазами, с крючковатым носом, напоминающим клюв хищной птицы, и в платье цвета сухих листьев, напротив: то была фея в высшей степени кокетливая и молодая, одетая в модное прозрачное платье, в короне блестящих белокурых волос, а волосы ее венчала другая корона, в которой трепетно мерцающие бриллианты выглядывали из травинок и самых скромных цветочков. Это была фея Наслаждения, фея, которая околдовывает и парализует, которая опьяняет и убивает.