Дело Бремонтье продолжается непрерывно: всходы сосен и дрока должны будут воздвигнуть барьер против вторжений Океана; фашины и береговые укрепления простираются по прибрежной полосе, и благодаря этим сооружениям гасконские дюны если и не закреплены окончательно, то, во всяком случае, их движение замедлено, и разрушение местности отсрочено на несколько веков.
У каждой из дюн есть свое название, которое они получили от рыбаков, виноградарей или от географов.
Среди тех дюн, которые образуют дамбу Аркашонского залива, есть Рыжая, Дюфур, Пен-Тюрлен, Злая и Кошка; эти названия, иные из которых не лишены меткости, были выдуманы, чтобы определить форму, напомнить о каком-то несчастном случае или же почтить имя какого-либо почтенного помощника мэра.
Дюна, к которой направлялись Филипп Бейль, Иреней де Тремеле и господин Бланшар, ведомые Пеше, называлась Жанной Дюбуа.
Она отстояла всего в какой-нибудь полумиле от моря и выделялась среди других дюн своей абсолютной сухостью, режущей глаз белизной и удручающим однообразием. Ее голая вершина, напоминавшая лоб бунтующего мыслителя, обличала бесполезность неоднократных попыток засеять ее.
У этой-то Жанны Дюбуа, в бухте, в песчаных берегах которой были просверлены тысячи ямок, они и высадились.
– Что это такое?– спросил господин Бланшар.
– Это морские блохи проделали такие скважины,– отвечал лодочник.
И в самом деле: на каждом шагу прыгали мириады этих насекомых.
Чтобы подняться на дюну, все стороны которой были крутыми, было совершенно необходимо помогать себе не только ногами, но и руками, что и делали четверо наших героев долгих четверть часа.
Этот подъем не обошелся без затруднений еще и по причине обвалов, которые ежеминутно вызывала эта четверка.
– Если бы пошел дождь,– заговорил Пеше,– пески затвердели бы, но засуха стоит уже три недели, а жара делает их куда какими сыпучими.
Наконец они поднялись на более или менее ровную площадку, откуда взгляд охватывал Аркашонский залив почти целиком; но место это было непригодным для пришельцев: здесь неистовствовал яростный ветер.
– Поищем другое место,– сказал господин Бланшар, прилагая все усилия, чтобы удержать шляпу на голове,– здесь очень уж неприятно даже для…
Он не кончил фразу: порыв ветра не дал ему договорить.
– Закройте глаза! – крикнул Пеше.
Но было уже поздно.
Вихри песка обрушились на путешественников, хлеща их по глазам, по ноздрям, по губам; через какое-нибудь мгновение все уже задыхались.
– Черт бы побрал эти проклятые места! – еле выговорил закашлявшийся Филипп.– Как же случилось, господин Бланшар, что вы завели нас сюда? К чему все эти предосторожности? Это излишняя роскошь в такой пустынной местности. Разве для нашего дела не подошел бы какой-нибудь уголок леса позади гостиницы?
– Вы правы,– отвечал господин Бланшар,– но дело в том, что лес я знаю, а дюны не знаю. И вот человека победил турист… А так как, возможно, мне сегодня придется уехать из Тета прежде, чем всплывет на поверхность наша проделка, я не был бы огорчен, если бы ваша дуэль дала мне возможность совершить последнюю экскурсию по этим местам.
Второй порыв ветра помешал Филиппу ответить.
– Веди нас в какое-нибудь убежище,– обратился к Пеше господин Бланшар, как только смог заговорить.
– Да я и сам не прочь,– отвечал Пеше,– только придется нам снова пройти всю дорогу, прежде чем мы найдем подходящее место.
Он встал впереди всех, и наша четверка тронулась в путь.
Земля была безмолвной, словно по ней шагало само преступление; можно было подумать, что все четверо обуты в домашние туфли. Не раздавалось ни единого звука, даже шуршания какого-нибудь пресмыкающегося. И только сосновые шишки время от времени отрывались от одинокого дерева и тяжело падали на песок.
Они добрались до небольшой долины, где росли только какие-то злаковые растения с ползучими коленчатыми побегами. Эта бесплодность земли, соединяясь с вечной тишиной, пагубно влияет на мысль и открывает широкие перспективы для размышлений о небытии. Печаль сьерры, о которой так много было сказано, ничто по сравнению с печалью этих дюн.
– Хм… скверный ветер… с запада дует…– проворчал Пеше.
На повороте, где долина начинала сужаться, Пеше повернулся к своим спутникам и сказал:
– Идите по следам стада.
– Это еще зачем?– спросил господин Бланшар.
– Э! Зачем, зачем!… Да чтобы не попасться в "летты", черт возьми!
– А что это за "летты"?
Крестьянин пожал плечами и ухмыльнулся.
– Вы это знаете не хуже, чем я,– сказал он.
Постоянное недоверие, которое питают деревенские жители к жителям городским, проявилось здесь во всей своей нелепости.
Господин Бланшар удивился, но промолчал.
Время и место были неблагоприятны для перекоров.
И так как Пеше отказался объяснить, что такое "летты", мы сами постараемся познакомить с ними читателей.
Эти озера, глубина которых достигает иногда нескольких футов, образуются после дождей даже среди самых высоких дюн и покрываются тончайшим слоем песка, переносимого сюда ветром, песчинка за песчинкой; потом этот слой затвердевает и становится недвижимым под воздействием жары. Эти маленькие, прикрытые таким образом озера чрезвычайно опасны. Горе неосторожному путнику, который осмелится встать на эту обманчивую поверхность! Песчаная корка рассыпается, проваливается, и путник погружается в эту яму порой до пояса.
Самое лучшее в таких обстоятельствах – не делать торопливых движений. Как только равновесие этих песков нарушается, они уплотняются сами; нужно лишь дать им время для этого уплотнения. Только тогда путник поднимает одну ногу и стоит, не шевелясь, несколько минут. В месте, освобожденном от этой тяжести, происходит следующее уплотнение, и дно становится более прочным. Тогда с теми же предосторожностями путник поднимает другую ногу, затем поочередно обе руки; после этого он ползком – движения его как две капли воды похожи на движения пловца – перебирается на более высокое место.
Животные то ли благодаря инстинкту, то ли благодаря опыту используют этот способ, чтобы выбраться из "леттов".
Эти-то коварные озера и имел в виду Пеше, когда говорил, что не желает попасться в "летты". Время от времени он останавливался и пробовал песок ногой.
За ним следовал Филипп Бейль, который уже снова обрел присущую ему беззаботность.
Последними, держась на некотором расстоянии от Филиппа, шли, разговаривая вполголоса, господин Бланшар и Иреней де Тремеле.
Иреней выглядел мрачнее обыкновенного.
– А знаете ли,– обратился к нему господин Бланшар,– что у вас нет решительно ничего от непринужденных и блестящих манер, какими щеголяют дуэлянты в хорошую погоду?
– Это верно,– пытаясь улыбнуться, отвечал Иреней.– Должно быть, эти угрюмые места так повлияли на мое душевное состояние. Я сам себя не узнаю.
– Сколько раз вы сражались на дуэли?
– Три раза за три года.
– И каждый раз у вас было такое лицо, как сегодня?
– Нет; я был скорее весел, нежели печален; кровь текла у меня по жилам с бодрящей быстротой; по дороге на место встречи я все находил очаровательным, тогда как сегодня…
– А сегодня?
– А сегодня все иначе, дорогой господин Бланшар; рука у меня тверда, как и прежде, но пощупайте ее: она горячая и тяжелая. Глаза у меня словно прикрыты вуалью; но зато я все вижу мысленно, и вижу ясно, ужасающе ясно!
– Черт возьми! Этак мы дойдем и до предчувствий!
– Да, это предчувствия,– отвечал Иреней.
– Вы должны обратить на это внимание; от предчувствий есть несколько средств, например, напевайте про себя какую-нибудь песенку, да не отвлекайтесь от этого занятия.
– Это бесполезно,– возразил Иреней.
– Берегитесь: это может сыграть с вами какую-нибудь скверную шутку!
– Я знаю!
– И поверьте мне, что я бы на вашем месте…
– На моем месте,– подхватил Иреней,– вы думали бы о том же самом, о чем думаю я. Ясновидение пришло ко мне слишком поздно, оно лишает меня мужества. Я вижу пустоту моей молодости… Ах, насколько же лучше отдаться какой-либо мысли, нежели страсти!
Господин Бланшар промолчал.
Иреней продолжал с оттенком горечи:
– Что делал я доселе с моей жизнью, с моим богатством, с моим образованием? Какому делу – не скажу великому, но хотя бы почетному или полезному – отдал я свои лучшие и прекраснейшие годы? Проводя свои дни в праздности, я хотел завладеть жизнью женщины. Превосходное занятие! И если бы еще я преуспел хотя бы в этом!
– Ба! Не думайте больше о потерянном времени, думайте о том времени, которое еще наступит.
– Время, которое наступит, для меня безнадежно испорчено. Какие цветы, какие плоды может принести дерево, лишенное корней?
– Вы только-только начинаете жить,– возразил господин Бланшар.
– Да, я знаю, что я только начинаю жить; но через какую дверь я вошел в жизнь? В скверную дверь, дверь, ведущую в ад, дверь, у порога которой оставляют всякую надежду. Теперь я должен был бы начать все сначала, но, честное слово, у меня для этого нет сил. Приспособиться к новым правилам, растоптать мои прежние чувства, начать учиться у света по-другому смотреть на жизнь – зачем мне все это? Быть может, затем, чтобы обмануться снова! Право же, не стоит труда!
– Вы скверно настроены для утра дуэли!
– О, эта женщина!– прошептал Иреней.
Несколько минут они шагали молча.