Мощеная дорога продолжалась к западу и мы пошли по ней, так как здесь должен был находиться выход из долины. Поднявшись на значительную высоту, шоссе расширялось и по обеим сторонам было обставлено каменными статуями бога Чак-Мооля. Янг тотчас начал взбираться поочередно на каждую из них с самым деловым видом и с презрительной миной на лице. Но какова ж была его досада, когда ни одна статуя не пошатнулась, пока он сидел, болтая ногами, на ее голове. "Нет, эти не качаются", – сказал он, слезая с последней и посматривая на нее с упреком. Но его лицо просияло, когда мы, пройдя немного далее, увидали другую, более крупную статую идола в сидячем положении; фигура эта помещалась в гроте, высеченном в скале у конца мощеной дороги. Чтобы соорудить этот грот, понадобилось много труда и смелости. Он имел, по крайней мере, сто футов вышины и столько же ширины, глубоко вдавался в утес и был закруглен сверху, а снизу к нему вела высокая лестница, также высеченная в скале. В центре ниши, на ровном полу стояла громадная каменная глыба кубической формы, служившая седалищем для каменной фигуры Чак-Мооля. Отверстие ниши было обращено прямо на восток, и, когда мы приблизились к ней, каменная фигура была чуть видна в темном пространстве грота, заслоненного тенью гигантского утеса, простиравшейся далеко в длину. Поднявшись на ступени к большому алтарю, мы увидали перед собой всю долину, и, прежде чем ее затопило озеро, с этого места был ясно виден весь город. Пока мы приближались к идолу, я заметил, что Пабло остался немного позади, как будто в глубине его сердца была затронута какая-то струна или в нем заговорил инстинкт крови, наполнивший его душу благоговейным трепетом.
Но Янг, конечно, не проявил никаких благоговейных чувств к каменному истукану. С проворством обезьяны, какого я никак не ожидал от его толстых ног и коренастого тела, взобрался он на алтарь, а потом с важностью сел на голову статуи. Однако нашего весельчака постигло новое разочарование: идол не подался ни в ту, ни в другую сторону. Тут мы принялись рассматривать его подробно и поняли причину этой неподвижности: как фигура, так и самый алтарь, на котором она сидела, были высечены из цельной массы, составлявшей часть утеса, где была вырублена ниша. Это было замечательное произведение; я рассматривал его, удивляясь искусству и терпенью людей, создавших такое диво. Между тем Янг спустился из грота, страшно рассерженный. Он проклинал народ, нарочно дурачивший путешественников.
– Ну, и к чему они понаставили истуканов этого Джека Муллинса? Какие-то безобразные фигуры, которые не качаются, когда они должны качаться! Это такая же подлость с их стороны, как и то, что они спрятали свое сокровище в такое место, откуда его нельзя извлечь без водолазного колокола.
Позади алтаря грот был вырублен так глубоко, что в его глубине при наступлении сумерек царил полнейший мрак; бедняга Янг чуть не сломал себе шею, провалившись в небольшое отверстие в полу, тем менее заметное, что оно было скрыто выступом скалы. Однако он своевременно ухватился за этот выступ и не упал, после чего торопливо зажег восковую спичку, чтобы взглянуть, можно ли здесь пройти. Из отверстия спускались вниз каменные ступени, сильно истертые, как будто здесь прошли тысячи ног. Янг быстро спустился туда, держа перед собой восковую спичку, – мексиканские восковые спички горят, как свечи, – захватив их целую коробку на всякий случай. Через минуту мы услыхали его голос, окликавший нас, но не могли понять, откуда он раздавался, потому что Янг спустился вниз, а звук, слышанный нами, исходил как будто сверху. Прислушиваясь с удивлением, мы снова увидели свет внизу, и наш товарищ поднялся по лестнице, громко смеясь.
– Вот так штука! – сказал он. – Я думаю, что старые жрецы набросились бы на меня всей компанией, если б знали, куда я попал. Ведь истукан-то этот пустой, а в нем могут поместиться шесть человек, и в голове у него щель, так что оттуда можно все видеть и очень удобно возвещать разные пророчества, как будто от имени самого идола. Еще бы! Да с такими средствами можно заставить сделать что угодно тысячную толпу, которая искренне верит в Джека Муллинса.
Однако любопытное открытие, сильно заинтересовавшее меня и фра-Антонио, не подвинуло ни на волос решение вопроса, как нам выйти из долины. Мы все еще питали слабую надежду найти царский символ со стрелой, указывающей путь; этот знак убедил бы нас в том, что город, погребенный в глубине озера, был не тот, который мы искали. Впрочем, и без того следовало непременно найти выход. Не могли же мы оставаться в этом замкнутом месте! И вот мы принялись тщательно осматривать утесы па западной стороне. Ни один дюйм поверхности скал, насколько их можно было окинуть взглядом, не ускользнул от нашего внимательного осмотра; но, даже смело карабкаясь на выступы утесов в некоторых местах, мы не открыли ни следа тропинки. Таким образом мы медленно прошли вдоль утесов до северного края озера, потом также медленно вернулись обратно, а затем взяли вправо к южному краю, после чего вернулись снова к пункту отправления и сели в большом унынии перед статуей Чак-Мооля.
Только одно открытие сделали мы во время нашего обхода и оно послужило нам ключом к загадке: каким образом несчастный город был так внезапно затоплен водой? Как раз у северной окраины долины мы увидели высоко над нами громадную выемку более чем в тысячу футов ширины. Земля под ней была прорыта в виде глубокой канавы и усыпана громадными обломками скал. Очевидно, вода хлынула этим путем из горного озера сверху и город был моментально затоплен. Вероятно, жители были предупреждены о грозившей им участи оглушительным шумом обвала и увидели издали блеск воды, устремившейся сверху водопадом. Прежде чем вода затопила улицы города, они еще успели взобраться на высокую насыпь, где стоял их храм. Обезумев от ужаса, эти люди, вероятно, осаждали просьбами своих жрецов принести поскорее человеческую жертву для умилостивления разгневанного божества. Но надо полагать, что раньше, чем жертвоприношение совершилось, и народ, и жрецы, и обреченная жертва погибли вместе, настигнутые наводнением.
– Да, – заметил Янг, – катастрофа на Миль-Ривере – ничто в сравнении с этой, хотя и там произошло ужасное бедствие. Я проезжал с железнодорожным грузом в старую колонию, когда это случилось, и заехал посмотреть на место катастрофы. Но при мысли о том, что здесь случилось, кровь стынет в жилах. Это все равно, если бы на Бостон излились все воды Массачусетского залива.
Леденящая тоска закралась нам в душу: мы оказывались пленниками в пустынной местности, где смерть свирепствовала с такой жестокостью. Но к мрачному настроению, навеянному безвременной гибелью стольких тысяч людей, прибавился у нас еще более существенный страх, что и нам в скором времени предстоит присоединиться к этим умершим в давние времена. И смерть, подстерегавшая нас, грозила быть еще безжалостнее; те, по крайней мере, после короткой борьбы бессознательно перешли в вечность в волнах, сомкнувшихся над ними. Но наш конец обещал быть медленным и страшным! Мы были обречены умереть с голоду.
Лишившись мулов и лошадей, наш караван был принужден оставить в пещере большую часть своего багажа; из боязни встречи с дикарями и в надежде найти в горах изобилие дичи мы оставили там почти всю провизию, захватив только боевые припасы и оружие. Но в этой долине, такой улыбающейся и прекрасной с виду, не оказалось живых существ, кроме нас самих. Ни одного четвероногого, ни птицы не видали мы в этой обители смерти; в озере даже не было рыбы; единственный след животной жизни, существовавшей здесь некогда, были иссохшие останки женщины, найденные нами в заброшенном доме, да кости, белевшие в озере. Действительно, это была долина Смерти, как мы прозвали ее. Во время постройки плота, мы не думали о сбережении провизии, тем более что тяжелый труд еще сильнее возбуждал наш аппетит. Теперь же, осмотрев свои запасы, мы убедились, что их достанет всего на три дня. Конечно, в случае крайности мы могли зарезать и съесть Эль-Сабио, хотя решиться на такое отчаянное средство нам было бы нелегко; мы привыкли видеть в этом животном своего товарища, терпеливо делившего наши труды и лишения; что же касается Пабло, то он счел бы нас тогда настоящими каннибалами. Да, наконец, если б мы и съели бедного ослика, то его мяса хватило бы нам едва на неделю, самое большое – на две. А что же потом?
Если б наши сердца могли вместить еще более горя, то оно прибавилось бы от мысли, что все предпринятое нами последовательно приводило к неудачам. Если долина Смерти была в самом деле местом, которое мы искали, то мало пользы было нам в этой находке. Фра-Антонио не мог найти здесь ни одной души для обращения в христианство. Я в качестве археолога, правда, сделал здесь немаловажные открытия, но опять-таки они были ничтожны по сравнению с тем, что было скрыто под водой; да и то немногое, что я открыл, останется неизвестным миру, если я сам не выберусь живым из этой западни. Что же касается Рейбёрна и Янга, то и они не могли воспользоваться соблазнявшим их кладом, если б даже он был под руками; будь несметные богатства насыпаны перед нами грудой, они не дадут нам ничего, если мы не выберемся отсюда. Сверх того, меня удручала мысль, что я погубил Пабло, пустившегося из любви ко мне в эту опасную экспедицию. Горько упрекал я себя в том, что позволил мальчику следовать за собой; я должен был предвидеть, что наш караван может попасть в такое положение, при котором всякий путь назад будет отрезан и моему слуге поневоле придется делить с нами все опасности и, пожалуй, пожертвовать жизнью в этом смелом предприятии. На самом деле так и случилось: нападение индейцев загнало нас в западню, а выйдя оттуда, мы сами заперли за собой выход; Пабло остался с нами и теперь ему грозила самая ужасная смерть, какую можно только себе представить.