На берегу лежали два обласка, перевернутые вверх дном. Их просмоленные бока с наклепанными металлическими заплатами, невысоко горбились над густой травянистой щетиной. От обласков тянулась натоптанная тропа к узкой поляне, на которой вросла в землю тунгусская карамушка. Недалеко от входа в избушку – старое кострище, около которого стоит на коленках сгорбленная женщина. Она одета в безрукавку из оленьего меха, на голове ситцевый платок, застиранный и закопченный до того, что бывшие когда-то голубые цветочки едва проступали на грязном поле косынки. Тут же около костра свернулась клубочком черно-белая лайка, по кличке Тайжо. Приоткрыв один глаз, она внимательно следила за руками хозяйки, которые быстро и ловко разжигали потухший с вечера костер. Убедившись, что огонь набрал силу, женщина распрямилась. Только сейчас стал заметным ее маленький рост и неестественно сгорбленная спина. Из-под косынки выбивались жесткие черные волосы, обильно прихваченные сединой. Она пристально смотрела куда-то за речку узкими зоркими глазами, широкое скуластое лицо ее было каменно-неподвижным.
Вот уже неделю Анисью охватывало смутное, беспокойное чувство. Какая-то непонятная тревога витала в летнем воздухе.
Это чувство не пропадало, а, наоборот, с каждым днем усиливалось все сильнее и сильнее; с далекого Васюгана нет-нет да доносились пароходные гудки. В них слышалось ей что-то грозное, предостерегающее.
Над поляной вдруг жестко прошумела крыльями пара воронов, отливающих на солнце фиолетовой чернотой. Они громко протрубили, их голос далеко раскатился над тайгой, и, точно эхо, в ответ донесся хриплый голос далекого парохода. Анисья вздрогнула и, повернув голову на звук, долго смотрела в ту сторону, где за тайгой, укрытой синей дымкой, неспешно протекал Васюган – черная вода.
"Рано горит тайга, шибко рано! – думала старая тунгуска. – Однако, не помню такого! Худо будет, шибко худо!" – Незаметно ее мысли переключились на повседневные дела. Она пошуровала костер, следя за закипавшим чайником, и стала думать о дочери.
Точно подслушав материнские мысли, дверь карамушки скрипнула, и на пороге показалась молодая девушка, лет двадцати. Невысокая ростом, крутобедрая и высокогрудая, она крепко стояла на кривоватых полных ногах. Широкоскулое лицо с маленьким носиком и продавленной переносицей, заливал здоровый румянец. Девушка сладко потянулась. Мать залюбовалась дочерью:
"Хорошая девка, шибко хорошая! Мужика – надо!" – Анисья с сожалением вздохнула, вспомнив, как года три назад отказалась кочевать в енисейскую тайгу. Звали ее дальние родственники с собой – не пошла. Как ни убеждали ее: и места плохие здесь – одни болота, там лучше – белку прямо верхом с оленя стрелять можно. Не уговорили, а как уговоришь: здесь родовые охотничьи места, здесь Агашку родила, здесь Ивана своего похоронила…
"Зря отказалась, – продолжала думать старуха. – Кто Агашку топтать будет; спортится девка! Одна кочевать на Енисей – не пойдешь. Здоровья совсем нет. Спину скрючило".
Агафья подошла к костру и присела на корточки рядом с матерью. Две толстые косы, как змеи, спустились до самой земли. Косы явно мешали девушке, она недовольно тряхнула головой и косо посмотрела на мать.
"Не дает мама косы обрезать! Как с косой в тайге!" – раздраженно думала Агафья.
Анисья посмотрела на дочь, сняла с обгоревшего тагана вскипевший чайник и позвала Агафью:
– Пошли чай пить!
Сидя на нарах за грубо сколоченным столом, старуха задумчиво говорила:
– Однако, на Васюган надо. Ворон плохо кричит, тайга шибко рано горит, беда идет на Васюган!
Агафья согласно кивнула головой и недоуменно закончила:
– Пристани нет – пароход гудит! Белая церковь – совсем другой сторона. – Она посмотрела на мать. Старуха кивнула головой и стала увязывать в узелок пресные лепешки. Потом набила махоркой почерневшую, обкусанную трубку и с наслаждением закурила. Агафья не курила. Недовольно сморщив лицо, она вышла из карамушки и спустилась по тропинке к воде. Перевернула обласок, столкнула его в воду и стала поджидать мать. Солнце уже высоко поднялось над горизонтом, сизая дымка поредела, но в воздухе ясно ощущался горьковатый привкус дыма. Несмотря на дым, кругом звенели полчища комаров.
По узкой таежной речке неторопливо скользит обласок, равномерно погромыхивают весла о деревянный борт посудины. Слабое течение вяло клонит тонкие ветви тальника, под зелеными листьями которого черными струйками толчется гнус.
В одной из излучин речушки, на низком топком берегу, собрался кучкой высокий кочкарник. Вдруг послышалась резкая трескотня. Анисья посмотрела на берег. Под кочками возбужденно метался темно-каштановый зверек. Красиво изогнув спину, он стремительно проскакивал метра два по берегу и, столбиком присев на задние лапки, скалил острые зубки, без остановки стрекотал, злобно поглядывая на движущуюся лодку.
Анисья пыхнула трубкой и скупо улыбнулась:
– Сердится, холера!
– Однако, выводок! – Агафья мотнула головой в сторону злобно стрекочущей норки.
– Выводок, – согласилась мать, привычно замечая место. (Сейчас зверьки были в полной безопасности.) Обогнув крутую излучину, обласок выплыл на длинный, широкий плес, с одной стороны которого близко к берегу подступала угрюмая пихтовая тайга с редким могучим кедрачом; с другой стороны – на обрывистом крутояре стоял звонкий, отливающий золотом сосновый бор, под ногами которого стелился темно-зеленый ковер сплошного брусничника. У Анисьи потеплели глаза. Она любила это место. Хорошее место – богатое…
Ни звука, ни малейшего дуновения ветерка, слышалось только сонное журчание воды за кормой обласка. Вдруг в темном пихтаче послышался громкий треск. Ломая сучья, на топкий берег выскочила лосиха. Следом за ней, на тонких высоких ножках, выбежал маленький лосенок. Зверь не раздумывая кинулся в реку, вспоров грудью тяжелую воду. Лосенок смешно и неуверенно топтался на илистом берегу, жалобно поглядывая на мать. Лосиха, не обращая на него внимания, с наслаждением погрузилась в воду. На поверхности торчали только горбатый нос да напряженно вздрагивающие уши. Гнус, этот безжалостный бич васюганской тайги, с остервенением накинулся на беззащитного тогушенка. Он взбрыкивал ногами, мотал головой, наконец, жалобно всхрапнув, тоже полез в воду вслед за матерью. Измученные гнусом звери совсем не замечали присутствия людей.
Женщины, замерев, смотрели на лосиную семью. Слабое течение тихо несло обласок. Анисья, не вытаскивая весла из воды, неслышно подруливала обласком, держа его носом по течению.
Агафья, положив весло поперек бортов обласка, инстинктивно потянулась за ружьем. Едва слышно стукнуло дерево о дерево. Чуткий зверь насторожился. Повернув тяжелую голову, лосиха испуганно косила влажным взглядом на приближающийся обласок. Обеспокоенно взмыкнув, она стремительно поплыла на противоположный берег. Легкая волна побежала по водной поверхности. Обласок легонько качнулся. Следом за матерью поплыл лосенок. Агафья положила ружье на место. Анисья недовольно пробурчала:
– Пошто ружье берешь! Зачем зря зверя пугашь!
Агафья смущенно улыбнулась, передернула плечами и ничего не ответила матери. Между тем лосиха с лосенком переплыли речку. И в два, три прыжка выметнулись на высокий крутояр, распугав по пути глухариный выводок. Суматошно квохча, копалуха шумно взлетела на невысокую сосенку. Следом за ней уверенно взлетели, полуголые, почти неоперенные глухарята и расселись на нижних сучьях дерева. Эта картина привычной таежной жизни немного успокоила старую тунгуску. Она довольно хмыкнула, посасывая потухшую трубку. Вытащив ее изо рта, она сплюнула за борт обласка желтую табачную слюну и задумчиво проговорила:
– Хороший год, однако, будет! Комара многа, зверя многа! – и снова сунула трубку в рот.
Где-то далеко за деревьями хрипло загудел пароходный гудок. И рассыпалась спокойная таежная жизнь… Над Васюганьем расправила крылья непонятная тревога.
Обласок все плыл и плыл, подгоняемый дружными усилиями двух весел, по таежной речке, которая лениво петляла среди необразимой тайги, то прижимаясь к высоким крутоярам, то растекаясь среди низких болотистых берегов. В самом устье река заметно сузилась и, вильнув крутым поворотом, вырвалась на широкий речной простор. Анисья навалилась кормовым веслом и повернула нос обласка к берегу. С тихим шелестом легкая лодочка врезалась в глинистый берег Васюгана.
Бездонное голубое небо смотрелось в бескрайнюю васюганскую ливу. Среди воды причудливыми островами разбросаны темные урманы, да кое-где высокие гривы – веретья радовали глаза свежей зеленью молодой травы. Утренний ветерок развел слабую волну. Разбиваясь о смолевые борта баржи, они, точно встретившиеся на базаре подружки, вели нескончаемую болтовню.
Талинин поднялся из каюты в ходовую рубку, поеживаясь от утренней свежести.
– Че, не спится? – спросил молоденький матрос, крепко держа руками штурвальное колесо.
– Не спится!
– Где уж тут спать, – посочувствовал матрос. – Вон какое на шее хозяйство.