– Пойду я, – проговорил Кирилл, поднимаясь с бревна. Он мотнул головой в сторону барж, стоящих ниже по течению: – Тебе хорошо, последнюю партию повезешь, а мне еще баржи из Каргаска ждать суток двое, не меньше. Да пока рассортирую…
"Что верно, то верно!" – довольно подумал Талинин. Ему не пришлось спать в эту короткую июньскую ночь. От зари до зари капитан "Дедушки" составлял новый буксирный караван. Всю ночь мужики-спецпереселенцы разводили и вновь счаливали баржи. Работу закончили поздним утром. С видимым облегчением Талинин приказал начальникам конвоя загнать невольных пассажиров обратно в трюм. Возмущенно ворча, люди стали спускаться. Загремели крышки люков, и все стихло. Баржи обезлюдели.
Талинин тоже поднялся с бревна и протянул руку:
– Счастливо оставаться. – Он снял фуражку, вытер носовым платком потный лоб и внутреннюю часть жесткого околыша фуражки и натянул головной убор на голову. – Мне тоже – неделю придется добираться до последнего поселка. Первые два каравана быстро развезли – рядом было… – говорил Михаил, пожимая руку товарищу.
Вдруг на одной из барж послышались звуки гармони. Ее звонкие голоса прямо выговаривали:
Позабыт, позаброшен
С молодых юных лет.
А я мальчик…
Песню подхватил высокий женский голос. Вплелись в мелодию другие женские голоса. И вот уже баржа загудела мужскими басами. От этой внезапно возникшей песни, доносившейся словно из-под земли, побежали мурашки по спине.
На палубе забегали караульные. Над люком склонился пожилой коренастый милиционер с большими буденновскими усами:
– Кончай, ребята, бузить! Начальство на берегу!
Чей-то громкий молодой голос закричал в ответ:
– Везите скорее, хватит измываться!
– Пока, Кирилл! – криво усмехнулся Талинин. – Моим не терпится. – Талинин быстро сбежал к трапу буксира. Поднявшись в ходовую рубку, он торопливо проговорил:
– Ну что, капитан, с Богом!
Неразговорчивый капитан искоса глянул на молодого коменданта и недовольно пробурчал:
– Бога вспомнили… – хотел еще что-то добавить, но только досадливо тряхнул головой и протянул руку к веревке, которая была привязана к рычагу пароходного гудка. Черная труба окуталась шапкой белого пара. Низкий рев гудка поплыл над рекой. Откуда-то снизу, из-под колес, со свистом вырвалась струя перегретого пара, на минуту заложило уши. Затем в наступившей тишине отчетливо раздалась команда капитана, многократно усиленная рупором:
– Отдать носовой!
Шкиперы и свободные от вахты конвоиры навалились на шесты, отталкивая присосавшиеся к берегу баржи. Колеса парохода нехотя повернулись, плицы натужно ударили по воде, буксирный трос натянулся, и караван тронулся с места.
Талинин примостился в углу рубки и снова достал кальку. Подошел капитан и стал с интересом рассматривать чертеж, комендант свернул кальку и убрал ее в планшетку.
– Я скажу, где приставать. До остановки еще далеко.
Капитан посмотрел внимательно на молодого коменданта и неприязненно буркнул:
– Где скажешь, там и высадим.
– Вечером умерших похоронить надо.
– Не привыкать, пристанем… – И капитан, внезапно озлясь, закричал на рулевого матроса:
– Куда жмешься, куда жмешься к крутояру, раззява! Баржи раздавить хочешь! – и забористо длинно выматерился.
Отбивая заданный машиной ритм, колесные плицы все подминали и подминали под себя черную васюганскую воду. Караван все выше и выше поднимался вверх по реке. Уже давно скрылась за поворотом Чижапка, где был пересыльный пункт.
В трюме было душно. Отупевшие от жары, молча сидели люди. В носовой части трюма, привалившись к переборке, сидел Жамов. Смятая рубаха косоворотка расстегнута, волосатая грудь в поту.
– Попариться бы!.. – мечтательно проговорил Лаврентий, чувствуя, как липкий пот струйками бежит по спине.
– Какой тут пар, в речке помыться бы дали! – со злом ввязался в разговор русобородый Ивашов. – Почитай уже месяц в энтой хоромине.
– Ни седни завтра привезут.
– Быстрее бы везли, – поддержал разговор Прокопий Зеверов и с беспокойством посмотрел на старуху мать, которая после похорон своей новоявленной подруги, Марфы Глушаковой, тоже слегла и не поднималась уже целую неделю.
– А по мне бы, везли бы и везли без конца! – проговорила Настя, крепко прижимаясь к мужу. – Боюсь я, Ваня, с каждым днем все сильнее и сильнее.
Иван нежно гладил рукой Настины волосы и тихо проговорил:
– Страшнее, Настя, поди, не будет, – и задумчиво закончил: -…А можить, и будет…
– Осподи, за что! – заломила руки Анна.
– Ну, ну, – пробасил Лаврентий. – Опять глаза на мокром месте!
– Не буду, отец, не буду! – виновато проговорила Анна, вытирая ладонью слезы.
Мимо барж плыли черемуховые берега, низко над водой беззаботно летали кулички-перевозчики, истошно голосили в воздухе серебристые мартыны. Июньский день клонился к концу. Красное солнце уже цеплялось за горизонт. Караульным на барже был милиционер Широких. После того как Иван Кужелев отказался нести караул, Широких Илья Степанович частенько поднимался на мостик к старому шкиперу, где они подолгу и обстоятельно вели беседы. Поступок Ивана Кужелева их сблизил, но они, словно по уговору, о нем не вспоминали.
– Ты скажи, какая жара, будто у нас на Алтае! – говорил Илья Степаныч, вытирая платком потное лицо.
– Жарит! – соглашался Кузьмич и задумчиво добавил: – А места здесь, по всему видать, богатые! Зверья и рыбы невпроворот!
– Богатые-е, – Широких смял в руке носовой платок и сунул его в карман галифе. – Только богатство такое… – милиционер запнулся, подбирая слова, и закончил: – Которое под кнутом – не в радость.
– Твоя правда, радости мало! – подтвердил вполголоса старый шкипер.
Натужно шлепая колесными плицами, буксирный пароход километр за километром устало поднимался вверх по реке. Все сильнее густели и удлинялись тени, пока не перекинулись с берега на берег. Помаленьку начала спадать жара, от воды потянуло ночной свежестью. Для спецпереселенцев закончился еще один длинный до бесконечности день.
В рубке буксира молча сидел комендант. Наконец он поднял голову и, мельком оглядев речные берега, проговорил:
– Давай приставать, капитан; похоронить покойников надо.
Капитан взялся за веревку, протянутую в рубке над головой, и потянул. В низких берегах, заросших тальником и черемушником, забился густой бас пароходного гудка.
– Однако, приставать будем! Хоронить… – проговорил шкипер. Подтверждая его слова, с буксира прогремел металлический, усиленный рупором голос.
– Эй, на барже, хороните жмуриков! Только быстро, быстро!
– Жмуриков, прости господи! – заворчал Илья Степаныч. – Слышь, Кузьмич, жмуриков, словно и не люди.
– Так оно и есть, Степаныч. Нешто с людьми так можно. Со скотиной и то лучше! – У шкипера зло заблестели глаза.
– Придется докладать. Спят поди уже! – Широких забросил винтовку за спину и ступил на ступеньку лестницы. Пока Илья Степаныч спускался вниз, открылась дверь каюты и на палубе появился Стуков с заспанным лицом.
– Че, хоронить? – спросил он у милиционера.
– Хоронить, – подтвердил караульный.
Стуков аппетитно потянулся, громко зевнул, широко открывая рот. Затем посмотрев на Широких, строго приказал:
– Выводи своего дружка, Кужелева, с мужиками! Да пусть не тянут…
Милиционер вошел за ограждение и склонился над полуоткрытым люком.
– Иван! – громко позвал Илья Степаныч. – Выводи свою команду! – и стал прислушиваться, глядя в полумрак трюма.
Ответа не было.
– Слышишь, что ль?!
– Слышу! – донеслось в ответ из глубины баржи.
Иван отстранил от себя жавшуюся к нему Настю и встал.
– Пошли, дядя Лаврентий! – парень остервенело чертыхнулся. – Нашли работу… Сволочи!
Следом за Лаврентием поднялся Николай Зеверов и еще несколько мужиков. Опять заголосили бабы…
– Осподи, да когда же придет этому конец! – побледневшая Настя смотрела на мужа испуганными глазами.
И часа не прошло, как подневольная команда управилась с привычным делом. Гражданских панихид "врагам народа" не полагалось, их, как заведено на Руси, не предавали земле, а покидали в вырытую наспех яму и так же небрежно забросали землей. Стоящий над душой конвой все торопил и торопил, где уж тут все сделать по-человечески.
Примерно через час снова натянулся буксирный трос, и старый пароход покряхтывая и астматически вздыхая, потянул караван вверх по реке.
Наступила прозрачная северная ночь. На вершинах таежных великанов пурпурным заревом горела заря, окрашивая в красный цвет широкую ленту на отливающей тусклым металлом водной поверхности. Казалось, что буксир мешал плицами колес не воду, а саму кровь. Человеческую кровь…
Как бывает на Севере, вечерняя заря переросла в утреннюю. Белые сумерки незаметно превратились в серебристо-прозрачное летнее утро. Над вершинами деревьев показалось солнце.
Раннее утро. Над тайгой стелется сизая дымка. Солнце, пробившись сквозь разлапистые ветви деревьев, высветило неширокую заводь таежной речки, густо заросшую по берегам молодой осокой.