II
Кюре, также придав своему лицу серьезное выражение, приготовился внимательно слушать.
- Жак, некогда ты поклялся мне, что рад был бы пожертвовать всей своей жизнью ради меня! - начал незнакомец.
- Да, и готов сейчас же подтвердить эту клятву! - ответил кюре, пожимая руку друга.
- Ну и ручка! - пробормотал Савиньян, изящным жестом встряхивая побелевшие пальцы. - Из нее трудновато будет вырвать что-нибудь, раз она взялась охранять!
- А что, разве ты хочешь дать мне что-нибудь на хранение?
- Да, и ты должен, в случае надобности, как дракон защитить этот драгоценный документ!
Глаза священника заблестели и, указывая рукой на висевшую в углу рапиру, он просто проговорил:
- Вот она, память отцов! Я еще не разучился владеть ею!
- Еще бы; я еще до сих пор помню, как во время детских игр ты задавал мне хорошие потасовки вот этой самой, рапирой! Какая досада, право, что ты не солдат! - с жаром воскликнул Савиньян.
- Господь призвал меня к другому! - ответил кюре, подавляя овладевшее им волнение. - Ну, продолжай, Савиньян! - добавил он после небольшой паузы.
- Жак, сначала мне не хотелось поручать тебе этого опасного дела, достойного воина, а не пастыря. Но где мне, однако, найти такую преданную, неподкупную душу, такое мужественное, благонадежное сердце?! Да, где найти человека, который, не рассуждая и не выспрашивая, взял бы на себя эту обязанность? И вот я пришел к тебе за помощью!
- И прекрасно сделал, Савиньян!
- Так слушай же: дело, которое я тебе вверяю, мне поручено другим лицом, и я поклялся ему добиться благоприятного результата. Тебе ведь хорошо известна моя жизнь, полная всевозможных приключений и случайных опасностей. Не сегодня-завтра я могу пасть от шальной пули или удачный удар сабли отомстит мне, наконец, за все те удары, какие я так щедро расточал другим!
- Да простит их тебе Господь! - набожно проговорил кюре.
- Итак, с моей смертью документ, взятый мною на сохранение, попадет в чужие руки, а еще хуже - в руки лиц, заинтересованных в этом деле. Вот чего я боюсь и чего ты поможешь мне избежать благодаря своему уму и силе Возьми их, - и я могу спокойно умереть, зная, что ты выручишь меня!
- Уж не завещание ли свое ты думаешь дать мне на хранение? - спросил кюре, удивленный таким торжественным вступлением.
- Мое завещание?! Какое, к черту, завещание может оставлять человек, который, подобно философу Биасу, все имущество носит на себе? - с улыбкой возразил Савиньян.
- Что же тогда?
- Ведь я же говорил тебе: я поручаю тебе то, что мне вверено!
Жак с недоумением и любопытством взглянул на молочного брата.
Савиньян молча вынул из кармана бумажный пакет, перевязанный зеленым шелковым шнурком и закрепленный еще совсем свежей печатью Не было ни надписи, ни герба. Лишь на печати на гладком фоне, усеянном звездами, затейливо переплетаясь, красовались две буквы: С и Б.
- Таким образом, вид таинственного пакета ничего не объяснил священнику. Между тем Савиньян приблизил к глазам его пакет и, похлопывая пальцем по печати, серьезно проговорил:
- Здесь хранится судьба человека, участь целой семьи, решение тайны жизни и смерти!
- Давай! - решительно проговорил кюре, протягивая руку.
- Теперь, милый Жак, - сказал Савиньян, отдавая документ и вставая из-за стола, - конверт этот ты будешь хранить до тех пор, пока я сам не возьму его у тебя или пока ты не убедишься в моей смерти!
- Ну а в последнем случае?
- Тогда ты взломаешь печать и найдешь там мою собственноручную рукопись, в которой изложены дальнейшие указания относительно документа!
- Какие же указания?
- Такие, что, следуя им, ты исполнишь точно и последовательно все то, что я обещал. Как видишь, пока я обретаюсь в этой юдоли плача и скрежета зубов, твоя роль дракона не особенно трудна!
- Правда!
- Но ты не унывай, тебе предстоит еще довольно приятная обязанность подобрать мои бренные останки, когда какой-нибудь молодчик всадит мне примерно дюймов шесть железа в грудь и оставит валяться где-нибудь на поле!
- Ну, думаю, не родился еще такой молодчик! - сказал кюре успокоительно.
- Как знать?! Во всяком случае, меры предосторожности приняты, и я спокоен! - прибавил Савиньян, выпивая свою рюмку с видом человека, довольного собой.
- Савиньян, позволь задать тебе еще один вопрос, - проговорил кюре. - Мне кажется, в подобном деле лишний вопрос не повредит. Если бы, например, от твоего имени явился ко мне кто-нибудь за этим документом, то как мне поступить тогда?
- Будь то сам папа или сам король, ты расквитаешься с ним, как с обманщиком!
- Ну а если он употребит в дело силу?
- Тогда ты прикончишь его! - мрачно проговорил Савиньян, указывая глазами на рапиру, висевшую в углу.
Не нужно думать, будто эти грозные слова смутили почтенного пастыря: он жил в ту эпоху, когда требник и сабля мирно покоились у изголовья духовных лиц.
Жак молча пожал руку молочного брата, как бы скрепляя их дружеский союз, и Савиньян понял, что ему можно спокойно ехать.
Часы на башне пробили одиннадцать. Савиньян взялся за свой плащ.
- Ты уже покидаешь меня?
- Да!
- Куда ты теперь?
- Туда! - ответил Савиньян, указывая рукой в окно, где на противоположном берегу Дордоны на совершенно ясном небе рельефно вырисовывалась темная масса фужерольского замка.
III
Когда топот лошадиных копыт совершенно стих, кюре молча вернулся в свою комнату и направился к кровати, где у изголовья стоял маленький дубовый шкаф. Спрятав в него пакет и тщательно закрыв тяжелые двери, он благоговейно преклонил перед образом колена, весь погрузившись в горячую молитву за дорогого друга и брата. Добрый священник молил Всевышнего защитить его брата от опасностей, и без того часто встречавшихся на его пути, а теперь и подавно, благодаря таинственному делу, ради которого Савиньян только что приезжал к нему.
Между тем наш путешественник быстро приближался к цели своего путешествия. Пробило двенадцать часов, когда он очутился у ворот фужерольского замка, но, несмотря на такое позднее время, там еще не спали: везде мелькали огни, прислуга сновала вдоль длинных коридоров, о чем-то таинственно перешептываясь и группируясь у дверей, ведущих в барские комнаты.
Въехав в большой двор и бросив поводья подбежавшему конюху, Савиньян быстро направился к лестнице, ведущей на первый этаж, и здесь столкнулся с управляющим поместьем.
- Ну что, как дела, Капре? - спросил он.
- Эх, сударь, скверно, очень скверно! - грустно вздыхая, ответил старик.
Не слушая дальше, Савиньян, шагая через несколько ступенек, вбежал по лестнице и очутился в комнате, переполненной народом. Посередине возвышалась огромная кровать из черного дуба, полузакрытая шелковым шитым пологом; на ней теперь умирал старый граф Раймонд де Лембра, владелец Гардона и Фужероля.
Бескровное, желтое лицо графа покоилось на белоснежных подушках; худые, словно окоченевшие руки сплелись на впалой груди; посиневшие веки полузакрывали потухшие глаза, и только вздрагивавшие синие губы указывали на то, что это изможденное временем и болезнью тело еще дышит, еще не замерло навеки… У ног умирающего замковый капеллан читал отходную, а рядом стоял статный молодой человек высокого роста с гордым выражением красивого лица.
В этих глазах, по временам останавливавшихся то на лице умирающего, то на столпившихся у кровати - молящихся слугах, было что-то холодное, острое. В резко очерченных углах губ, в подвижных, часто хмурившихся бровях выражалась непоколебимая воля и властолюбие. Ни одной мягкой черты, какими так богато было лицо старика, нельзя было заметить в красивом лице его сына и наследника.
Увидав вновь прибывшего, молодой человек быстро направился к Савиньяну.
- Мой отец давно уже ждет вас, дорогой Савиньян! - проговорил он вполголоса.
- Я принужден был отлучиться на несколько часов из Фужероля! Может ли он выслушать меня теперь?
- Да, кажется, хотя его положение сильно ухудшилось!
- В таком случае, прошу вас, Роланд, сообщить ему о моем приходе!
Подойдя к кровати отца, Роланд де Лембра наклонился над ним и тихо произнес имя Савиньяна. Старик быстро открыл глаза и еле заметным жестом подозвал к себе прибывшего.
Савиньян, подойдя к кровати, молча остановился здесь.
Взяв его за руку, умирающий одно мгновение молча смотрел вперед, как бы собираясь с силами для разговора, но, заметив устремленные на него глаза сына, еле слышно проговорил:
- Отойди на минуту, Роланд, и вы тоже, отец мой! - обратился он к священнику.
Густо покраснев и еле сдерживая досаду, граф удалился со священником в глубь комнаты, оставив умирающего наедине с Савиньяном.
- Слушай! - прошептал старик.
Молодой человек низко наклонился над кроватью, так что синие губы графа касались его уха. О чем говорил граф, какие тайны сообщал он своему молодому, другу, этого никто не мог знать или слышать. Только когда Савиньян выпрямился, все могли заметить крупные слезы, блестевшие в потухающих глазах старика.
- Неужели же он будет моим наследником? - прошептал он, грустно глядя на сына. Подняв затем отяжелевшую седую голову и указывая глазами на сына, он слабо прошептал: "Заботься о нем, а главное, не забудь о другом…"