У меня перехватило дыхание - не от его дерзости, а от того, как быстро распространяются новости среди этих негров. Но что-то в его словах заставило меня забыть свой гнев, меня это даже позабавило:
- А что, Самбо, - бросил я, - завидуешь?
Если бы взглядом можно было убить, мой труп уже валялся бы у его ног.
- У меня нет слов, чтобы выразить свое презрение к вам или определить, с чем вы… вы у меня ассоциируетесь, - наконец, проговорил он дрожащим голосом. - Но я не позволю вам подвергать опасности мое освобождение. Эта свинья надсмотрщик, возможно, специально провоцировал меня, в то время как вы предавались пороку. Ваша задача - проводить меня до Канады, и это главное!
Я понял, что подобное высокомерие не пронять ни разумными доводами, ни насмешками, так что уперся руками в колени и резко наклонился прямо к нему:
- Все сейчас имеет значение, ты, черная дворняжка! Я тебе это уже не раз говорил, поэтому придержи свои обезьяньи вопли и отвечай только "Да, масса", как только к тебе обратится кто-нибудь из белых. Только так ты сможешь добраться до Канады - может быть, сможешь. - Я погрозил ему кулаком. - У тебя, видимо, не хватает мозгов в твоем мартышечьем черепе, чтобы понять, что выкидывание штучек вроде сегодняшней - самый верный путь подставить всех нас! Если ты этого не понимаешь, то, клянусь Богом, я тебя научу! Я последую совету этого надсмотрщика, мистер Рэндольф, и задам вам трепку. С вашей спины сорвут пару фунтов мяса сыромятной плетью, мистер Рэндольф! Возможно, тогда вы и поумнеете.
Если вы полагаете, что квартерон не может покраснеть от ярости, то вы заблуждаетесь.
- Вы не осмелитесь! - воскликнул он исступленно. - Меня! Вы, вы…
- Думаете, нет? Не рискуйте своей черной задницей, ставя на это, Джордж, или от нее может остаться лишь половинка. И что ты будешь делать? Заорешь, что, мол я - беглый негр, а этот человек тайком везет меня в Канаду? Подумай над этим, Джордж, и наперед будь умнее.
- Вы… вы мерзавец! - зашипел он. - Про это будет доложено, как только я достигну Цинциннати - вся "Подземка" узнает о том, что за негодяю они доверили…
- Да заткнись ты! Я и гроша ломаного не дам за всю "Подземку". А если бы ты не был прирожденным идиотом, то лучше бы даже и не вспоминал это слово. "Когда я достигну Цинциннати". Да ты вообще не попадешь туда, если я этого не захочу, - так что, если ты не умеешь быть благодарным, Рэндольф, то поберегись! Итак, сейчас же подбери сопли, закрой рот и марш к своим собратьям, да поживей! Попробуй только еще поспорь со мной или с надсмотрщиком - и, клянусь, я живо велю ободрать тебя кошками. Пошел вон, ниггер!
Он стоял, пот стекал по его лицу, а грудь тяжело вздымалась от гнева. С мгновение мне казалось, что Рэндольф бросится на меня, но он изменил свои намерения.
- Однажды, - почти спокойно процедил он, - вы горько об этом пожалеете. Вы посмели издеваться надо мной, когда у меня были связаны руки. Вы оскорбили меня, усилили мое унижение. Бог мне свидетель - вы за это заплатите.
Как видите, с ним было не договориться. Я уже хотел было кликнуть надсмотрщика, растянуть и выбить из мастера Джорджа все его высокомерие - хотя бы только для того, чтобы получить удовольствие, слушая его вопли. Но с таким нежным цветочком никогда не знаешь, куда может зайти дело, если перестараться. В нем было столько злости и самонадеянности, что я просто раскурил сигару, размышляя, как бы уязвить его еще больше.
- Сомневаюсь, что мне придется платить за это, - наконец, произнес я, - но даже если и так, то ты этого точно не увидишь. - Я выпустил струю дыма ему в лицо. - А сам ты вообще никогда не сможешь расплатиться за эту поездку, усек?
Прежде чем он успел что-то ответить, я отвернулся и отошел, оставляя его переваривать эту простую истину, которая, как я понял, раздражала его больше всего. Это еще больше разогреет в нем желчь, однако я все же сомневался, что мои угрозы окажут желаемое воздействие на его поведение. Ну, что ж, если так, то я выполню их, и он приедет в Канаду со свежими рубцами на спине, которые сможет показывать на своих лекциях в обществе по борьбе с рабством.
Сейчас я полагаю, что больше всего меня возмутила вся глупость его неблагодарности. "Подземка", и я в том числе, работали в поте лица, чтобы только спасти его черную шкуру, но вызывало ли все это хоть капельку его благодарности или хоть на йоту уменьшило его проклятую гордость? Нет, он считал, что имеет право на помощь и сопровождение, а мы обязаны молча терпеть все его капризы, приступы плохого настроения, все его ребячество и при этом продолжать помогать ему, приближая заветный миг свободы. Ладно, в моем лице они поставили не на того человека, я уже был готов выкинуть этого ублюдка за борт - только для того, чтобы доказать, что он ошибается. Я даже приостановился было на трапе, размышляя, не избавиться ли мне от Рэндольфа, продав его какому-нибудь перекупщику на одном из аукционов во время нашего путешествия на север. Это принесло бы мне порядочную сумму, которая пригодилась бы по дороге домой, но я понял, что из этого ничего не выйдет. Он найдет способ утопить меня, а если и не он, так "Подземка" обязательно узнает об этом, а я испытывал слишком глубокое почтение перед мистером Криксом и возглавляемой им организацией, чтобы желать увидеть их идущими по моему следу, чтобы отомстить. Нет уж, лучше я буду выполнять предложенный мне план, надеясь, что Рэндольф со своими проклятыми замашками "белого негра" не заведет нас в еще худшую беду.
У меня мелькнула интересная мысль - о том, что всего за несколько недель я успел поучаствовать как в захвате негров в рабство, так и в борьбе за их освобождение, а несколько сотен черномазых животных на борту "Бэллиол Колледжа", имеющие все основания к недовольству и мятежу, не доставили и десятой доли тех неприятностей, которые мне пришлось пережить из-за одного-единственного квартерона, который на коленях должен был бы благодарить меня, Крикса и остальных. Ну, да, он был цивилизован, образован и просто раздувался от чувства собственной значимости. Линкольн был прав: все негры - проклятое недоразумение.
В первую ночь я еще утешался мыслью, что наше путешествие не будет долгим и мне удастся избавиться от мастера Рэндольфа уже через неделю. Мы самым приятным образом плыли туда-сюда по реке - я говорю "туда-сюда", потому что Миссисипи обладает самым извилистым фарватером, какой только можно себе представить, изгибаясь во всех направлениях. Так что порой полдня приходилось плыть на юго-запад или на юго-восток, чтобы потом снова повернуть к северу. Это огромная река, достигающая местами целой мили в ширину и, в отличие от других известных мне рек, становится тем шире, чем выше по ней вы поднимаетесь. Смотреть было не на что - только низкие берега, за которыми лежали топкие долины, местами покрытые подлеском. Иногда попадались маленькие городки или пристани, но сама река была битком набита пароходами и меньшими судами, а также огромным количеством барж, на которых возвышались груды тюков с грузом, неспешно плывущих по коричневой воде вниз, к заливу.
Это медленная, уродливая река, причем ощущение уродливости вызывает не столько то, что вы видите, сколько то, что чувствуете. Там царит какое-то удушье, запах тлена и разложения. В моем понимании это была очень жестокая река - и сама по себе, и ее люди. Конечно, я мог испытывать предубеждение из-за всего, что тут до этого произошло со мной, но даже когда спустя несколько лет я вновь торжественно плыл по ней в составе армии юнионистов - точнее, солдаты плыли, а я следовал за ними по берегу, - я все равно чувствовал какой-то гнетущий страх. Помню, что сказал о ней Сэм Грант: "Слишком мутная, чтобы пить, и слишком широкая, чтобы через нее переправляться. Да еще и воняет". И все равно пришлось из нее пить, пока из Каира нам не доставили чистейший кукурузный виски.