Если судить о нем беспристрастно, то смело можно сказать, что он был одним из величайших кимрских вождей со времен Родериха.
- Пусть говорит кто-нибудь из вас, - обратился он к послам. - Что нужно графу Гарольду от короля Гриффита?
- Граф Гарольд говорит следующее, - начал Эван, - слава Гриффиту, сыну Левелина, его предводителям и всему его народу! Мы окружили вас со всех сторон, и приближается беспощадный голод. Не лучше ли вам сдаться, чем умереть голодной смертью? Всем вам, кроме Гриффита, будет дарована жизнь и дано позволение вернуться на родину. Пусть Гриффит отправляется к Гарольду, который встретит его со всеми почестями, подобающими королю. Пусть Гриффит согласится стать вассалом короля Эдуарда: Гарольд, тогда поручившись за его жизнь, отвезет ко двору и попросит помиловать. Хотя Гарольд не может оставить тебя, Гриффита, самовластным королем, но он все-таки обещает тебе, что твоя корона перейдет к кому-нибудь из твоего рода.
Монах замолчал. На лицах вождей вспыхнула радость, а двое заговорщиков, все время с ненавистью смотревших на короля, побежали наверх, чтобы передать слова Эвана.
Модред подкрался поближе к королю, чтобы лучше видеть выражение его лица, которое было сурово и сумрачно, как туча во время дождя.
Эван снова заговорил, высоко подняв распятие.
- И хотя я рожден в Гвентленде, который был разграблен Гриффитом и правитель которого был тоже убит Гриффитом, я, в качестве служителя Божиего, который искренно сочувствует вам, умоляю тебя, государь, умоляю во имя этого символа вечной любви и бесконечного милосердия, чтобы ты поборол свою земную гордость и послушался голоса мира! Помни, что многое простится тебе, если ты теперь спасешь жизнь своих последних приверженцев!
Де Гравиль, заметив, что условный знак подан, и приблизившись к королю, незаметно передал ему перстень и прошептал то, что велел ему Гарольд.
Король дико взглянул на рыцаря, потом на перстень, который он судорожно сжимал в руке… В это мгновение человеческие чувства взяли в нем верх над королевским долгом: он забыл о своем народе, о своих обязанностях и помнил только о любимой жене, которую подозревал в измене. Ему показалось, что Гарольд, посылая этот перстень, смеется на ним.
Речь монаха произвела желаемое действие: придворные начали вполголоса говорить, что королю следует послушаться посла. Но в Гриффите снова заговорили гордость и ревность.
Он сильно покраснел и нетерпеливым движением откинул со лба волосы. Подойдя еще на шаг к монаху, он сказал медленно, но громко:
- Я выслушал тебя, теперь ты выслушай мой ответ - ответ сына Левелина, потомка Родериха Великого: королем я родился, королем хочу умереть. Я не желаю покоряться Эдуарду, сыну разбойника. Не хочу жертвовать правом моего народа и моим правом короля - для того, чтобы искупить одну ничтожную жизнь… Мое потомство опять должно владеть всей Англией, а этого не будет, если я покорюсь. Передай Гарольду от меня: ты оставил нам только камни друидов и гнездо орла, но ты не можешь лишить нас нашего королевского достоинства и свободы: я сойду в могилу свободным королем!.. Даже вы, мои славные вожди, не можете заставить меня сдаться… Не бойтесь голодной смерти: мы не умрем, не отомстив за себя!.. Уходи ты, шепчущий рыцарь, уходи и ты, лживый кимр, и скажи Гарольду, чтобы он получше охранял свои рвы и валы. Мы хотим оказать ему милость: мы не будем больше нападать под покровом ночи, но сойдем с этих вершин при солнечном свете и, хоть он и считает нас истощенными голодом, устроим в его стенах роскошный пир - и себе, и ястребам, уж чующим близкую добычу!
- Безрассудный король! - воскликнул Эван. - Какое проклятие вызываешь ты на свою голову!.. Разве ты хочешь быть убийцей своих подданных? Ты ответишь небу за кровь, которая прольется по твоей вине!
- Замолчи… Перестань каркать, лживый ворон! - воскликнул король, сверкая глазами. - Было время, когда жрецы шли впереди нас, чтобы ободрять на битву, а не запугивать… Друиды научили нас восклицать: "За Одина"! в тот день, когда саксы напали на масгерменские поля… Проклятие падет на голову завоевателя, а не тех, кто защищает свои дома и жертвенники. Именем страны, разоренной саксами, и пролитой ими крови, именем древнего кургана на этой вершине, призываю проклятие угнетенных на детей Горзы и Генгиста! Наступит время, когда и они, в свою очередь, увидят сталь чужеземцев, царство их обрушится, и рыцари их станут рабами на родной земле! Род Сердика и Генгиста будет стерт со скрижалей власти, и отомщенные тени наших предков будут носиться над их могилами. Мы же - мы хоть слабы телом, но дух наш будет тверд до последней минуты. Соха пройдет по нашим городам, но только наша нога будет ступать на нашу почву, и дела наши сохранятся в песнях бардов. В великий день суда Одина никакое другое племя, кроме кимрского, не встанет из могил этого края, чтобы дать ответ в прегрешениях!
Голос короля был так оглушителен, выражение его лица так величественно, что не только монах почувствовал благоговение, но и де Гравиль склонил голову, хотя не понял его слов; даже неудовольствие вождей угасло на минуту. Другое происходило между ратниками, оставшимися наверху: они не слышали слов своего государя и с жадностью внимали речам двух заговорщиков, которые говорили им, что Гриффит не соглашается на мирное предложение Гарольда. Мало-помалу люди взволновались и начали спускаться вниз, к королю.
Оправившись от изумления, де Гравиль снова подошел к Гриффиту и повторил свое мирное увещание. Но король сурово махнул рукой и сказал вслух по-саксонски:
- Не может быть секретов между мной и Гарольдом. Вот и все, что я тебе скажу и что ты должен передать в ответ. Я благодарю графа за себя и за свой народ. Как противник он поступил благородно, и я благодарю его, но в качестве короля отказываюсь принять его предложение… Венец, который он возвратил мне, он увидит еще до наступления сумерек. Послы, вы получили мой ответ: идите теперь назад и спешите, чтобы мы не обогнали вас.
Монах вздохнул и окинул окружающих взглядом сострадания. Он заметил с радостью, что король один упорствует в своей безрассудной гордости.
Как только послы ушли, все вожди подошли к королю и стали его горько упрекать. Этим и воспользовались заговорщики, чтобы приступить к делу.
Яростная толпа с неистовством бросилась на Гриффита, которого заслонили бард, сокольничий и еще несколько верных слуг.
Монах и де Гравиль, спускаясь с горы, услышали громкие возгласы множества голосов и остановились, чтобы посмотреть назад. Они видели, как толпа устремилась вниз, но потом могли различить только концы пик, поднятые мечи и быстрое движение голов.
- Что это все значит? - спросил де Гравиль, схватившись за меч.
- Молчи! - прошептал монах, страшно побледневший.
Вдруг над невнятным говором толпы раздался голос короля, грозный и гневный; затем наступило молчание, потом воздух огласился звоном оружия, криками, ревом и шумом, которые невозможно описать.
Но вот снова раздался голос короля, но уж неясный. Что это было: смех или стон?
Опять все смолкло. Монах стоял на коленях и молился, между тем как рыцарь вынул из ножен меч. Воцарилась мертвая тишина, концы пик неподвижно застыли в воздухе… Вдруг снова послышался крик, но уж не такой громкий, как прежде, и валлийцы начали приближаться к тому месту, где стояли послы.
- Им приказали нас убить, - пробормотал рыцарь, прислонясь к скале, - но горе первому, кто подойдет ко мне на расстояние моего меча!
Толпа быстро шла вперед. Среди нее виднелись три предателя-принца. Старик держал длинный шест, на конец которого была насажена отрубленная, истекавшая кровью, голова Гриффита.
- Вот, - сказал он, подходя к послам, - вот ответ Гарольду. Мы идем с вами.
- Хлеба, хлеба! - кричала толпа.
А три предателя прошептали злорадно:
- Мы отомстили!