- Так! - пробормотал Гриффит. - А надежда покинула эту землю!.. Бард, отвечай мне: ведь ты часто славил в моем дворце умерших королей… Будут ли когда-нибудь славить и меня? Будут ли рассказывать потомству о тех славных днях, когда князья повисские бежали предо мной, как облака перед бурей?.. Будут ли петь о том, как мои корабли наводили ужас на всех моряков?.. Хотелось бы знать: будут ли петь о том, как я жег саксонские города и победил Рольфа Гирфордского… Или же в памяти останутся только мой стыд и позор?
Бард ответил:
- Певцы будут петь не о том, как ты разорял чужие страны. В их песнях будет описываться, с каким геройством ты защищал свою землю и какой славный подвиг совершил на пенмаен-маврской вершине!
- Большего мне и не надо… и этим одним увековечится мое имя, - сказал Гриффит.
Он взглянул на Альдиту и серьезно произнес:
- Ты бледна и печальна, моя супруга: тебе жаль трона или мужа?
Не сочувствие или любовь выражались на надменном лице Альдиты, а один ужас, когда она ответила:
- Что тебе за дело до моей печали!.. Ты ведь теперь выбираешь только между мечом и голодом; ты презираешь нашу жизнь во имя своей гордости. Так пусть же будет по-твоему: умрем!
В душе Гриффита происходила яростная борьба между нежностью и гневом, которая ясно отразилась на его лице.
- Но смерть не может быть тебе страшна, если ты любишь меня! - воскликнул он.
Альдита промолчала. Несчастный король неподвижным взглядом смотрел на лицо жены, которое было прекрасно, но не согрето чувством. Смуглые щеки его окрасились румянцем.
- Ты желаешь, чтобы я покорился твоему Гарольду, чтобы я, я, который должен быть королем всей Англии, вымолил у него пощаду?.. О, ты, изменница, дочь танов-разбойников! Ты прекрасна, как Равена, но я не Фортимер!.. Ты с ужасом отворачиваешься от меня - а ведь я дал тебе корону! Ты тайно мечтаешь о Гарольде…
Ревность была слышна в голосе короля и сверкала в его глазах. Альдита вспыхнула и надменно скрестила на груди руки.
- Напрасно вернул мне Гарольд твое тело, если сердце осталось у него! - произнес Гриффит, скрипя зубами. - Я понимаю теперь, что ты желала бы видеть меня у ног моего злейшего врага… Чтобы я полз перед ним, как избитая собака, вымаливая себе прощения… Ты хочешь этого не ради спасения моей жизни, а потому, что будешь иметь случай снова любоваться им… этим саксом, которому ты с удовольствием отдалась бы, если б он только пожелал взять тебя… О, позор, позор, позор мне, бедному!.. О, неслыханное коварство!.. Да! Смертельнее саксонского меча и змеиного жала поражает подобное… подобное…
Глаза гордого короля наполнились слезами, и голос его прервался.
- Убей меня, если хочешь, только не оскорбляй! - сказала Альдита холодно. - Я ведь сказала, что готова умереть!
Она встала и, не удостаивая взглядом мужа, ушла в одну из башен, где для нее была приготовлена комната.
Гриффит долго смотрел ей вслед, и взор его постепенно делался все мягче и мягче: несмотря на ревность, он доверял жене и уважал ее.
Только любовь к женщине способна покорить сердце сурового дикаря. Он подозвал к себе барда, который во время разговора королевской четы отошел в самый дальний угол, и спросил с деланной улыбкой:
- Веришь ли ты легенде, которая гласит, что Джиневра изменяла королю Артуру?
- Нет, не верю, - ответил бард, угадавший мысль короля, - она не пережила его и была похоронена вместе с ним в Аваллонской долине.
- Ты изучил человеческое сердце и понимаешь все его движения. Скажи мне: что заставляет нас желать смерти любимой, а не примириться с мыслью, что она будет принадлежать другому. Что выражается в этом: любовь или ненависть?
Выражение глубокого участия промелькнуло во взоре барда, когда он почтительно склонился пред королем и ответил:
- О государь, кто же может знать, какие звуки извлекает ветер из струн арфы, или какие желания может пробудить любовь в сердце человека?.. Но я могу сказать, - продолжал бард, выпрямляясь во весь рост, - что любовь короля не потерпит мысли о бесчестии, и что та, в объятиях которой он покоился, должна заснуть вечным сном вместе с ним…
- Эти стены будут моей могилой, - перебил Гриффит внезапно, - а ты переживешь меня.
- Ты не один будешь лежать в могиле, - утешал бард, - с тобой будет похоронена та, которая тебе всего дороже… Я буду петь над твоей и ее могилой, если переживу тебя, и воздвигну над вами холм, памятный для потомства… Однако надеюсь, что ты еще проживешь многие годы, вырвавшись от неприятеля!
Вместо ответа Гриффит указал на виднеющуюся вдали реку, сплошь покрытую саксонскими кораблями, и потом обратил внимание барда на истощенных людей и на умиравших у бассейна.
В это время послышался громкий крик множества голосов, и к королю приблизился один из часовых; за ним следовали валлийские вожди и принцы.
- Что тебе? - спросил Гриффит вставшего на колени часового, принимая величественную осанку.
- На входе в ущелье дожидаются двое: монах с распятием и какой-то безоружный рыцарь, - доложил часовой. - Монаха зовут Эваном, он кимр из Гвентленда. Рыцарь же, сопровождающий его, не из саксов, насколько я мог понять. Монах, - продолжал часовой, - подавая королю его сломанный обруч и сокола, увешанного маленькими колокольчиками, - просил меня вручить тебе этот залог и передать следующие слова: "Граф Гарольд шлет свой искренний привет Гриффиту, сыну Левелина, и вместе с тем посылает, в знак своей дружбы, самую ценную добычу - сокола из Аландудно, причем просит помнить, что вожди всегда посылали друг другу таких соколов. Сверх этого, он просит Гриффита выслушать его посла - во имя блага его подданных".
Со стороны вождей раздались крики радости, между тем как заговорщики обменялись боязливыми взглядами.
Гриффит с каким-то особым восхищением взял обруч, потеря которого для него была чувствительнее поражения. Несмотря на свои недостатки, он имел великодушное сердце и был способен судить беспристрастно, Гриффит был тронут деликатностью Гарольда, который не отказал в уважении побежденному противнику.
- Что вы посоветуете мне, мудрые вожди? - обратился он, после продолжительного молчания, к стоявшим в стороне валлийцам.
- Мы советуем тебе выслушать их, государь! - воскликнули все, исключая принцев.
- Не следует ли нам высказать и свое мнение? - шепотом спросил Модред своих сообщников.
- Нет, потому что мы восстановили бы всех против нас, - ответили ему.
Бард подошел к королю, и все замолчали, ожидая, что он скажет.
- Я тоже советую выслушать посла, - проговорил он почти повелительным тоном, обращаясь не к королю, а к вождям. - Но вы не должны пускать его сюда: врагу не следует знать - сильны мы или слабы; наше могущество основано на том, что о нас ничего не известно. Пусть король сам пойдет к послу в сопровождении своих предводителей и придворных. На всех выступах скалы за королем должны стоять ратники; таким образом, число их покажется немалым.
- Твой совет хорош, и мы принимаем его, - ответил король.
Между тем Эван и де Гравиль дожидались у входа в ущелье, вокруг которого зияли бездонные пропасти.
- В этом месте сто человек смело могут защититься от тысячи врагов, - пробормотал де Гравиль.
Он с любезностью обратился к часовым, которых выбирали из самых высокорослых и сильных воинов; но они молчали, бросая на него яростные взгляды и скаля зубы.
- Эти дикари не понимают меня, - сказал рыцарь Эвану, который стоял рядом с ним, - поговори с ними на их языке.
- Они и мне не ответят, пока король не прикажет допустить нас к нему… Может быть, он и не захочет выслушать вас.
- Не захочет?! - воскликнул рыцарь с негодованием. - Мне кажется, что даже этот варварский король не так дик, чтобы насмехаться над Вильгельмом Малье де Гравилем… А впрочем, я и забыл, - продолжал рыцарь, покраснев, - он и не знает меня… Не понимаю, как это Гарольд решился подвергнуть меня, норманнского рыцаря подобным оскорблениям, когда мне даже и говорить с королем не придется, ведь роль посла играешь ты, а не я.
- Может быть, тебе поручено шепнуть несколько слов королю, так как ты иностранец, между тем как секретничанье с Гриффитом с моей стороны возбудило бы подозрительность окружающих, и я мог бы дорого заплатить за это.
- Понимаю! - сказал де Гравиль. - А! Вот идут валлийцы… Per peeles Domini! Этот, закутанный в плащ, с золотым обручем на голове, и есть тот самый кошачий король, который ночью, во время сражения, так бешено кусался и царапался!
- Держи язык за зубами, - проговорил монах серьезно. - Разве ты не знаешь, что один благородный римлянин как-то сказал: нет ничего приятнее шутки? Но теперь придется добавить: в виду когтей не следует шутить.
С этими словами рыцарь выпрямился и начал поправлять платье, чтобы как можно приличнее выглядеть перед королем.
Впереди шли вожди, чье высокое происхождение давало право сопровождать Гриффита. За ними показался знаменосец с грязным, изорванным знаменем, на котором был изображен лев, и после него - король, окруженный остатками своего двора. Не доходя до послов, король остановился, и Малье де Гравиль с невольным удивлением залюбовался им.
Каким бы низкорослым ни был Гриффит, как ни была изорвана и испачкана его мантия, - у него была истинно величественная осанка, и во взгляде его выражались властность и достоинство.
Нужно заметить, что он был образован и имел качества и способности, которые при более благоприятных обстоятельствах сделали бы из него великого человека. Страстно любя родину, он променял римских классиков на валлийские хроники, сказания и песни и так основательно изучил все это, как и кимрский язык, что мог потягаться с любым ученым.