- Маркиз, не доводите меня до крайности. Вы ведете себя вызывающе, - воскликнул старый судья. - Я отец, глава семьи и имею полное право - это даже моя обязанность - следить за сохранением доброго имени членов моей семьи, которое пошатнулось вследствие Вашего непростительного равнодушия и легкомыслия. Моя обязанность - вернуть дочь, которую я Вам отдал, с опасного пути, на который толкаете ее Вы, без всяких предостережений, с беспримерным пренебрежением правил семейной жизни, отдавая ее в объятия Вашего распутного друга. Если это будет необходимо, я верну ее силой.
- Да, силой! - повторили сыновья с угрожающим видом.
Маркиз Бренвилье прислонился спиной к шкафу с богатой резьбой и, смахивая пыль с рукавов своей куртки и пощелкивая пальцами, сказал:
- Силой? Господа, подумайте только, - кто - Вы и кто - мой друг Сэн-Круа. Если Вы хотите скрестить свои старые парадные шпаги, красовавшиеся уже на похоронах блаженной памяти Матье Моле, когда Вы, Мишель и Анри были еще мальчиками, да, если вы хотите скрестить их с шашкой поручика или моей, то вам станет ясно, что за фолиантами и кипами актов фехтовальное искусство не процветает.
- Сила, мой зять, - сказал Обрэ-отец, - не всегда заключается в шпаге. Слава Богу, имеются еще и другие средства!.. Наконец и рука короля может порвать союз, заключение которого явилось страшным злом.
- Ах, Вы говорите о короле? Неужели его величество, который нам, тяжелым на подъем мужьям, подает блестящий пример своей любовью к Лавальер, а в последнее время, говорят, - к мадам де Монтеспан, неужели он станет досадовать на невинную привязанность Сэн-Круа к моей жене?
- Вы очень дерзки, маркиз; но найдутся средства для усмирения Вашей дерзости. Нужно кончить разговор, содержание которого заведет нас слишком далеко. Нам остается спросить Вас в последний раз: намерены ли Вы отныне запретить поручику Годэну де Сэн-Круа посещать Ваш дом?
- Моему другу Сэн-Круа запретить посещать мой дом? - засмеялся маркиз. - Черт возьми, как же мне это могло бы прийти в голову? Годэн спас мне жизнь; он не раз разделял со мной часы веселья, он - отличный малый, и я сто раз взвесил бы дело, прежде чем обмолвиться по отношению к нему хотя бы одним словом недоверия или ревности… Во-первых, потому, что не желаю так относиться к нему, а затем, может быть, именно потому, господа, что вы хотите заставить меня сделать это. Посмотрим, кто из нас дольше выдержит: вы со своим наступлением на меня или я со своей защитой, состоящей лишь в том, что я просто смеюсь над вами.
Маркиз разразился громким хохотом. Три посетителя молча глядели друг на друга, только у Анри дрогнула рука и он взялся за эфес шпаги. Увидев это, маркиз де Бренвилье быстрым движением руки также схватил оружие, но старый судья стал между ними и сказал подавленным голосом:
- Оставим этот разговор неоконченным! Послушайте, господин Бренвилье: с сегодняшнего дня Вы и Ваша супруга, моя дочь Мария, будете хозяевами этого дома. Я покидаю эти стены, где мне пришлось бы поддерживать отношения с Вами. Я уезжаю из Парижа, чтобы избежать встречи с Вами, с человеком, который свой позор и позор семьи возводит в заслугу и кичится этим перед всем светом. Продолжайте так жить, я не завидую Вашему украшению на лбу. Что касается моей дочери, то я постараюсь освободить ее от Вашего друга. Я попытаюсь насильно заставить Вас быть порядочными, устранив все препятствия к тому; если я погибну раньше, то мои сыновья довершат это дело, не боясь Вашей шпаги, а также и шпаги Вашего товарища. Существует сила более могущественная, чем сила оружия: это - закон. А если и это не поможет, то я публично опозорю Вас, маркиз, для того, чтобы Вы пронзили мою грудь; лучше обагрите кровью мое платье, нежели покрыть позором все мое семейство.
- Не думайте, господин Обрэ, что я побежден силой Ваших слов, если молча выслушиваю Вас, - спокойно возразил Бренвилье. - Моим спокойным отношением Вы обязаны Вашим преклонным летам. Слушая Вас, я думал о том, как бы я поступил с молодым человеком, который дерзнул бы бросить мне в лицо такие слова; но Вы, господин Обрэ, - старик.
- Анри! Мишель! - воскликнул судья, - пойдемте, дети мои, расстанемся с этим погибшим. Еще раз предупреждаю Вас, господин Бренвилье. Человек, преступной страстью к Вашей жене позорящий Ваше имя, может со временем направить оружие и в Вашу грудь. Он может стать Вашим мучителем, Вашим злым гением. Если когда-нибудь Вас будут терзать стыд и раскаяние; если на Вас будут показывать пальцами и насмехаться, тогда мы дадим Вам приют в нашем доме. Прощайте, маркиз де Бренвилье; дом Обрэ предоставляется в Ваше распоряжение.
Сильно взволнованные, они вышли из комнаты, а затем вскоре покинули дом. Целая вереница слуг сопровождала их. Маркиз де Бренвилье следил из окна за этим шествием. На лбу у него залегла глубокая складка и он тихо произнес про себя:
- Приют у Вас? Возможно ли это? А, что, если старик сказал правду? Я поговорю как-нибудь с Годэном.
* * *
В то время как в доме Обрэ происходили вышеописанные события, в доме старого химика Гюэ, на площади Мобер, разыгрывалась семейная сцена совершенно иного рода. Перед стариком стоял молодой герцог Ренэ Дамарр со шляпой в руке и оживленным голосом рассказывал, как вчера в Сорбонне он удостоился получить звание доктора. Старик Гюэ был так сильно поражен этим известием, что чуть не разбил своей стеклянной реторты, в которой только что приготовлял какую-то новую, дорогую микстуру. Да и было чему удивляться! Человек такой молодой и уже получил право носить докторский берет!
- Ну, а теперь, господин Гюэ, - произнес Ренэ несколько нерешительно, - я имею к Вам особую просьбу.
- Говорите, доктор, - сказал старик, - я почту за удовольствие оказать Вам какую-нибудь услугу.
- Вам, вероятно, известно, - продолжал новоиспеченный доктор, - что каждый, получивший право носить докторскую шапочку, обязан устроить пирушку. Вам известно также, что студенческие собрания происходят обыкновенно в улице Лабурб. Вот мы, четверо молодых докторов, порешили сложиться и устроить совместный докторский банкет. Так вот, многоуважаемый господин Гэю, я хотел просить Вас…
- Принять участие в пирушке? - перебил его старик. - Охотно, очень охотно! Я очень люблю общество веселых молодых людей.
- Вы… Ваше чрезвычайно ценимое присутствие… - произнес Ренэ запинаясь, - очень обрадует нас. Однако это еще не все. Я собственно хотел просить Вас… Ведь Вы знаете обычай, что каждый, участвующий в банкете, может привести с собой даму, причем она должна быть безукоризненной нравственности, только при таком условии это разрешается распорядителем. Кто мог бы более соответствовать этому условию, как не Ваша прелестная, добродетельная, любезная дочь, мадемуазель Аманда? Поэтому я решаюсь просить: разрешите мне ввести Вашу дочь на наш банкет.
Старик поднял голову и с удивлением смотрел на молодого доктора.
- Гм… - сказал он после некоторого молчания, - это не дурно, это очень лестно для моей дочери; но, не знаю, согласится ли она?
- Я надеюсь.
- Да? Вы в этом уверены? К тому же, господин Ренэ, я не слишком осведомлен в правилах приличия; не находите ли Вы, что не совсем удобно появляться молодой девушке без отца, без матери (если таковые имеются) среди такого многочисленного общества веселящихся молодых людей?
- Наука все освящает, господин Гюэ.
- Конечно; я отношусь к науке с полным уважением, Вы в этом не можете сомневаться; но во время пирушки вино очень скоро вытесняет науку. Вы, любезный господин Ренэ, по собственному опыту знаете, чем, нередко, кончаются подобные пирушки в улице Лабурб.
- Ваша дочь будет находиться под моим покровительством.
- Несомненно я убежден, что Вы оградите ее от всего неприятного; но подумайте, что, если произойдет какой-нибудь скандал?
- Господин Гюэ! Между докторами, между людьми науки скандал?
- Ах, мой юный друг, еще не изобретены такие нравоучения, которые имели бы столь могучее воздействие, что заставили бы умолкнуть все порывы страсти. Моя Аманда чрезвычайно строга и щепетильна в вопросах, касающихся приличия и благонравия. Пока она любит только своего отца; а как я посмотрю на других девушек…
В этот момент в лабораторию вошла Аманда, более красивая, чем когда-либо; она покраснела, увидев герцога, поклонилась ему и в смущении остановилась против своего отца.
- Сокровище мое, - сказал Гюэ. - Я должен задать тебе один вопрос.
Так как Гюэ казался очень серьезным при этих словах, то Аманда сочла необходимым разыграть комедию, хотя заранее знала, с какого рода вопросом обратится к ней отец.
- Боже мой, что случилось? - воскликнула она.
- Ну, успокойся, дитя мое, ничего страшного, - сказал отец. - Вот господин Ренэ, вчера удостоенный звания доктора в Сорбонне, устраивает со своими товарищами обычную пирушку. Он был так добр, вспомнил о тебе и просит моего разрешения позволить тебе быть на этом пиру его дамой. Какого ты мнения об этом? А? Ответь мне, моя рассудительная дочурка. Вот посмотрим, - шепнул он, обращаясь к Ренэ.
Аманда обратила свой взор на молодого герцога, посмотрела на него многозначительно, так что он едва мог скрыть свою веселость, а затем сказала спокойно, с очаровательной улыбкой:
- Ах, на докторскую пирушку? Я уже давно мечтала о ней. Как я рада!
Старый Гюэ стоял безмолвный и неподвижный, точно один из его кристаллических препаратов. Придя немного в себя, он произнес:
- Ну, что же, дитя мое, ты хочешь этого? Но только подумала ли ты об этом? Ведь там будут одни молодые люди?
- Неужели я буду единственной женщиной в этом собрании?
- Нет, но ведь там одни молодые мужчины.