Твардовский Александр Трифонович - Стихотворения. Поэмы стр 14.

А по свежей по пороше
Вдруг к избушке печника
На коне в возке хорошем -
Два военных седока.

Заметалась беспокойно
У окошка вся семья.
Входят гости:
- Вы такой-то?
Свесил руки:
- Вот он я…

- Собирайтесь! -
Взял он шубу,
Не найдет, где рукава.
А жена ему:
- За грубость,
За свои идешь слова

Сразу в слезы непременно,
К мужней шубе - головой.
- Попрошу, - сказал военный. -
Ваш инструмент взять с собой.

Скрылась хата за пригорком.
Мчатся санки прямиком.
Поворот, усадьба Горки,
Сад, подворье, белый дом.

В доме пусто, нелюдимо,
Ни котенка не видать.
Тянет стужей, пахнет дымом,-
Ну овин - ни дать ни взять.

Только сел печник в гостиной,
Только на пол свой мешок -
Вдруг шаги и дом пустынный
Ожил весь, и на порог -

Сам, такой же, тот прохожий.
Печника тотчас узнал.
- Хорошо ругаться можешь,-
Поздоровавшись, сказал.

И вдобавок ни словечка,
Словно все, что было, - прочь.
- Вот совсем не греет печка.
И дымит. Нельзя ль помочь?

Крякнул мастер осторожно,
Краской густо залился.
- То есть как же так нельзя?
То есть вот как даже можно!..

Сразу шубу с плеч - рывком,
Достает инструмент. - Ну-ка…-
Печь голландскую кругом,
Точно доктор всю обстукал.

В чем причина, в чем беда,
Догадался - и за дело.
Закипела тут вода,
Глина свежая поспела.

Все нашлось - песок, кирпич,
И спорится труд, как надо.
Тут печник, а там Ильич
За стеною пишет рядом.

И привычная легка
Печнику работа.
Отличиться велика
У него охота.

Только будь, Ильич, здоров,
Сладим любо-мило,
Чтоб, каких ни сунуть дров,
Грела, не дымила.

Чтоб в тепле писать тебе
Все твои бумаги,
Чтобы ветер пел в трубе
От веселой тяги.

Тяга слабая сейчас -
Дело поправимо,
Дело это - плюнуть раз,
Друг ты наш любимый…

Так он думает, кладет
Кирпичи по струнке ровно.
Мастерит легко, любовно,
Словно песенку поет…

Печь исправлена. Под вечер
В ней защелкали дрова.
Тут и вышел Ленин к печи,
И сказал свои слова.

Он сказал, - тех слов дороже
Не слыхал еще печник:
- Хорошо работать можешь,
Очень хорошо, старик.

И у мастера от пыли
Зачесались вдруг глаза.
Ну а руки в глине были -
Значит, вытереть нельзя.

В горле где-то все запнулось,
Что хотел сказать в ответ,
А когда слеза смигнулась,
Посмотрел - его уж нет…

За столом сидели вместе,
Пили чай, велася речь
По порядку честь по чести,
Про дела, про ту же печь.

Успокоившись немного,
Разогревшись за столом,
Приступил старик с тревогой
К разговору об ином.

Мол, за добрым угощеньем
Умолчать я не могу,
Мол, прошу, Ильич, прощенья
За ошибку на лугу.
Сознаю свою ошибку…

Только Ленин перебил:
- Вон ты что, - сказал с улыбкой, -
Я про то давно забыл…

По морозцу мастер вышел,
Оглянулся не спеша:
Дым столбом стоит над крышей,-
То-то тяга хороша.

Счастлив, доверху доволен,
Как идет - не чует сам.
Старым садом, белым полем
На деревню зачесал…

Не спала жена, встречает:
- Где ты, как? - душа горит…
- Да у Ленина за чаем
Засиделся, - говорит…

1938–1940

Наступление

Сто двадцать третьей

ордена Ленина дивизии

посвящается

Еще курились на рассвете
Землянок редкие дымки,
Когда полки Сто двадцать третьей
К опушке вынесли штыки.

В лесу, не стукнув, сняли лыжи,
Исходный заняли рубеж.
Был воздух сух, морозом выжат
И необычно детски свеж.

А тишина была такая,
Как будто все, что есть вокруг,
Весь мир от края и до края
Прислушивался…
И вдруг

Земля - вперед! Качнулись сосны,
А иней - точно дым с ветвей.
Огонь рванулся смертоносный
С укрытых наших батарей.

И шепелявый визг металла
Повис над самой головой.
И лес оглох. И ясно стало,
Что - началось, что это - бой.

И небо всех и все пригнуло
К земле, как низкий потолок.
И в блиндажах со стен от гула
Потек песок…

Под канонаду со стоянки
В снегу, как в мельничной пыли,
С разгону вздыбленные танки,
Почти неслышные, прошли.

И вслед за огневым налетом
К высотам, где укрылся враг,
Пошла, пошла, пошла пехота,
Пошла, родимая!
Да как!

Еще орудья не остыли
От краткой яростной пальбы,
Еще стволы деревьев ныли,
Как телеграфные столбы,-

Бойцы уже едва виднелись
На сером вспаханном снегу.
Бежали в рост, у самой цели,
Шинели сбросив на бегу.

Одни из тех, что шли вначале,
На полпути еще легли.
Живые знамя расправляли
В дыму, вдали.

И к тем живым - свои, живые
Бежали, шли, тянули связь,
И даже кухни полевые
В тылу подвинулись, дымясь.

Вперед, вперед катилась лавой
Дивизия. Была она
Своей сегодняшнею славой
Еще в тот день озарена.

1939–1940

"Не дым домашний над поселком…"

Не дым домашний над поселком,
Не скрип веселого крыльца,
Не запах утренний сенца
На молодом морозце колком, -

А дым костра, землянки тьма,
А день, ползущий в лес по лыжням,
Звон пули в воздухе недвижном,
Остекленевшем - вот зима…

1940

Танк

Взвоют гусеницы люто,
Надрезая снег с землей,
Снег с землей завьется круто
Вслед за свежей колеей.

И как будто первопуток
Открывая за собой,
В сталь одетый и обутый,
Танк идет с исходной в бой.

Лесом, нолем мимолетным,
Сам себе кладет мосты,
Только следом неохотно
Выпрямляются кусты.

В гору в гору, в гору рвется,
На дыбы встает вдали,
Вот еще, еще качнется,
Оторвется от земли! -

И уже за взгорьем где-то
Путь прокладывает свой,
Где в дыму взвилась ракета,
Где рубеж земли,
Край света -
Бой!..

1940

Жеребенок

Гнедой, со звездочкой-приметой,
Неровно вышедшей на лбу,
Он от своих отбился где-то,
Заслышав первую стрельбу.

И суток пять в снегу по брюхо
Он пробивался по тылам.
И чуть живой на дым от кухонь,
Как перебежчик, вышел к нам.

Под фронтовым суровым небом
Прижился он, привык у нас,
Где для него остатки хлеба
Бойцы носили про запас.

Бойцы ему попонку сшили -
Живи, расти, гуляй пока,
И наши лошади большие
Не обижали стригунка.

И он поправился отменно,
Он ласку знал от стольких рук,
Когда один из финских пленных
Его у нас увидел вдруг…

Худой, озябший, косоротый,
Он жеребенка обнимал,
Как будто вечером в ворота
Его шутливо загонял.

А тот стоит и вбок куда-то
Косит смущенно карий глаз.
Его, хозяина, солдатом
Он здесь увидел в первый раз.

1940

"То к сыну старик, то к шинели сыновней…"

То к сыну старик, то к шинели сыновней,
То сядет за стол, то к порогу опять.
- Нет, шутка ли слово такое: полковник!
Полковник! Герой! Это надо понять.

И смотрит на сына с тревогой любовной,
И снова встает, не уймется отец.
- Полковник! А скажем и так: ну, полковник,
Ну, даже полковник! А я вот кузнец.

Ну что ж, повстречались. Ну, выпили вместе
За милого гостя в отцовской избе.
А то, что касается службы да чести,
Ты - сам по себе, я - сам по себе.

1940

"Пускай, до последнего часа расплаты…"

Пускай до последнего часа расплаты,
До дня торжества - недалекого дня -
И мне не дожить, как и многим ребятам,
Что были нисколько не хуже меня.

Я долю свою по-солдатски приемлю,
Ведь если бы смерть выбирать нам, друзья,
То лучше, чем смерть за родимую землю,
И выбрать нельзя.

1941

Рассказ танкиста

Был трудный бой. Все нынче, как спросонку,
И только не могу себе простить:
Из тысяч лиц узнал бы я мальчонку,
А как зовут, забыл его спросить.

Лет десяти - двенадцати. Бедовый,
Из тех, что главарями у детей,
Из тех, что в городишках прифронтовых
Встречают нас, как дорогих гостей,

Машину обступают на стоянках,
Таскать им воду ведрами - не труд,
Приносят мыло с полотенцем к танну
И сливы недозрелые суют…

Шел бой за улицу. Огонь врага был страшен,
Мы прорывались к площади вперед.
А он гвоздит - не выглянуть из башен,-
И черт его поймет, откуда бьет.

Тут угадай-ка, за каким домишкой
Он примостился, - столько всяких дыр.
И вдруг к машине подбежал парнишка:
- Товарищ командир, товарищ командир!

Я знаю, где их пушка. Я разведал…
Я подползал, они вон там, в саду…
- Да где же, где?.. - А дайте я поеду
На танке с вами. Прямо приведу.

Что ж, бой не ждет. - Влезай сюда, дружище!
И вот мы катим к месту вчетвером.
Стоит парнишка - мины, пули свищут,
И только рубашонка пузырем.