А тому приходилось тяжко. Петруха был к судам привычен, Ивашкино несокрушимое здоровье не подвело, а Шумилов, хороший наездник, был не так крепок и силен, море его не полюбило, и шторм едва не выполоскал из него все внутренности. Но он молчал, показывая то самое упрямство, за которое Ивашка с Петрухой его уважали. Только хмурился, сдвигал брови, от чего появлялись на переносице две глубокие морщины – по мнению Петрухи, примета гордости.
Плавание через Балтийское море было, как сказали Петрухе приятели-матросы, обыкновенным. Сплошной туман, когда, стоя на палубе, не видишь уже нижнего рея с зарифленными парусами, никого не удивлял. Ночная гроза с проливным дождем и беспрерывным сверканием молний, бьющих в воду чуть ли не в трех шагах от "Нептуна", вызывала у матросов странное желание спорить, будет ли это буйство природы до рассвета или кончится раньше. Но однажды случилась опасная неприятность.
Лошади – беспокойный груз, а флейт строился явно на не гольдингенской верфи, где сам герцог Якоб мог, войдя на склад, исследовать качество досок. В одну прекрасную ночь московитов разбудили и не слишком любезно позвали на помощь. Петруха переговорил с матросами и объяснил Шумилову с Ивашкой:
– Долго шли правым галсом, волна била в правую скулу. Течь открылась, вода в трюм пошла, кони стали буянить. Вычерпывать надо, а насос – дедушке моему ровесник. Молодцы с ведрами в трюм полезли. Так что извольте, Арсений Петрович, становиться в ряд и утрудить белые рученьки.
– А не утонем? – забеспокоился Ивашка.
– Не должны!
Шумилов беспрекословно встал в ряд, принимал и передавал кожаные ведра с плескавшейся водой, и так – до утра. Утром выяснилось: доска виновата.
– Бракованную поставили, а она, дура, ниже ватерлинии пришлась, – объяснил Петруха. – От волны крепление болтов к шпангоуту ослабло, тут она и не выдержала. Пластырь заводить надобно.
– А по-русски объяснить можно? – сердито спросил Ивашка.
– По-русски – и слов таких пока что нет!
Шумилов сидел на палубе и молчал. Обеспокоенный Ивашка присел рядом на корточки и увидел, что начальник побледнел и на лбу у него капли пота. Именно пота, а не забортной воды.
– Арсений Петрович! Это что ж с тобой такое?!
– Ничего. Отстань.
К счастью, Карлскруна была уже близко. Там, пока выпроводили с судна лошадей, пока погрузили невесть сколько пудов железа и меди, Шумилов сидел на берегу и понемногу приходил в себя. Когда Ивашка с Петрухой предложили поискать врача, он запретил, сказал, что с ним такое иногда случается, что это с детства и незачем устраивать переполох.
Потом "Нептун" пошел через Балтику с севера на юг, попал в шторм, капитан велел искать спасения на острове Борнхольм. К счастью, флейт подошел к берегу утром. Когда Петруха увидел на мелководье гикор, лежащий на боку и потерявший мачты, судя по суете возле него, выброшенный морем как раз ночью, он перекрестился. Матросы же, довольно скоро очухавшись от ночных страхов, потащили московитов на берег, обещая им такую копченую борнхольмскую селедку с луком, что язык проглотишь.
Следующим местом, где искали убежища, был остров Рюген. Убежище нашли – и попали из ледяных дождей в адскую жару.
– Тут летом – как в Тобаго, – сказал капитан Франц Вирих. Из чего московиты поняли, что он раньше служил герцогу Якобу и водил его суда в курляндские колонии; может, даже колонистов туда перевозил.
В Драгере он взял на борт лоцмана, Бендта Иверсена, чтобы успешно пройти проливы Каттегат и Скагеррак. Петруха, обрадовавшись, все время крутился возле сурового седобородого лоцмана, – учился и потом пересказывал Шумилову с Ивашкой свежеобретенные познания.
Добирались до Амстердама почти полтора месяца. И то еще матросы говорили: могло быть хуже.
Высадившись в порту, московиты изумились – они и представить себе не могли столь обширный порт с таким количеством кораблей. Более кораблей, которых, как врали матросы с "Нептуна", в день приходило до тысячи, поразили московитов зазорные девки, без которых ни один порт не живет, а уж такой богатый – тем более.
Московиты в Кракове уже спокойно смотрели на открытые платья шустрых паненок и статных пани. Они знали, конечно, что и в Москве бабы торгуют собой, но даже в страшном сне бы не увидели, чтобы такая баба, голая чуть ли не по пояс, вдруг вывалилась с визгом на Красную площадь и стала хватать мимоходящих за рукава. Тут же бы ярыжки и сволокли ее в Земский приказ. А в Амстердамском порту никто не удивлялся, слыша со всех сторон соблазнительные предложения. Кое-кто из матросов с "Нептуна" тут же с радостью согласился – и был подхвачен под руку, утащен в какие-то закоулки.
Иверсен отмахивался от девок, которым понравилась его хорошая одежда, а одной даже показал увесистый кулак.
– Увидят они мои денежки, как же, – сказал он. – Какого черта с ними путаться, когда ждет своя подружка? А вам, господа мои, если хотите что-то узнать про "Дары волхвов", придется не только с девками разговаривать.
Прежде чем проститься и идти к амстердамской подружке (еще у него, невзирая на седую бороду, были копенгагенская, гетеборгская, хальмстадская и гаагская подружки), лоцман показал московитам небольшую гостиницу – правда, была она далековато от порта, но в тихом месте, по-настоящему тихом: в городе копали и благоустраивали каналы, строили мосты, и найти уголок, где, с одной стороны, не орут бабы, а с другой – не грохочут кувалды, которыми забивают сваи, было мудрено.
В первую ночь московиты спали как убитые. Они познали истинное блаженство – лежать на постели, которая под тобой не ходит ходуном и не встает на дыбы.
Утром они пошли в порт – искать моряков с флейта "Дары волхвов". Оказалось – этот флейт пришел всего два дня назад, сильно потрепанный. Капитан не всех отпустил на берег, а добрую половину команды оставил чинить судно и шить новые паруса. Московиты нашли "Дары волхвов" и поднялись на борт, к капитану. У них еще не было при себе здешних золотых флоринов, но польские золотые дукаты тоже отменно развязывают языки. Так, они выяснили, что Воина Афанасьевича довезли чуть живого – его в шторм волной с палубы смыло, чудом вытащили. Услышав, что все-таки вытащили, Ивашка с Петрухой мрачно переглянулись. По их мнению, морское дно было для беглеца самым подходящим местом.
В порту было немало мест, где за небольшие деньги могли предложить пять-шесть рыбных блюд, пиво, особо утонченным натурам – даже кислое французское вино и девицу в грязном фартуке, разносящую пивные кружки, на закуску. Капитан велел пожилому матросу, родом из Амстердама, Яану Питерсу, пройти с господами по всем этим заведениям, поискать пропажу.
– Не думаю, что они ушли далеко от порта, – сказал капитан. – Этот ваш приятель еле на ногах держался. А раз тут у них ни родни, ни друзей, то дня два-три они уж точно поживут в кабаке. Потом сообразят, как дальше быть. Так что торопитесь, мои господа. Может, еще застанете их живыми! Здешнюю стряпню не всякое брюхо выдержит!
И капитан расхохотался.
Что он имел в виду, московиты поняли, когда проголодались и решили поесть, угостив заодно и Яана. В Амстердам прибывало немало кораблей из южных морей с грузом диковин и пряностей. Само собой, матросы это добро воровали и сбывали прямо в порту. Острые приправы вошли в моду, и не было хуже упрека для владельца заведения, как если бы кто назвал его хютспот или олипотриго пресными.
Питерс всюду имел знакомцев и приятелей. Видно, нравом он был легок и дружелюбен – встречали его радостно, на вопросы отвечали охотно. Даже две портовые девки подошли к нему без своих обычных замашек, поздоровались чинно. Девок он угостил пивом, на закуску – по ломтю хлеба с дорогим делфтским маслом и лейденским сыром, причем велел отрезать им два пласта в палец толщиной.
– Я их знаю, они с утра еще не ели, бегают, ищут, кто бы покормил, – объяснил моряк московитам. – Но нам от них не женская услуга нужна.
Получив описание Воина Афанасьевича и Васьки Черткова, а также обещание хорошей платы, если приведут этих двух страдальцев, девицы ушли. Отправил также на розыски Питерс мальчишек, которых в порту было множество, – иные подрабатывали при разгрузке, иные воровали. Потом он повел московитов к старухе, скупщице краденого. Воин Афанасьевич с Васькой могли попытаться продать в порту что-то из своего имущества, и их бы направили прямиком к этой Гертье Госсенс по прозвищу Молочница, отчего Молочница, никто уже не помнил. Словом, старый моряк честно зарабатывал обещанные два флорина.
Искали пропажу три дня. И даже путных следов не нашли.
Ордин-Нащокин-младший и Васька Чертков как сквозь землю провалились.
Глава шестнадцатая
Если бы нашелся добрый человек и за шиворот отвел Воина Афанасьевича в храм Божий, к исповеди, да если бы спросил строгий батюшка: "Для чего ты, чадо, в тот Амстердам потащился?", то ответ был бы:
– Бес попутал!
И было бы очень хорошо, если бы воображаемый батюшка задал вопрос, как звали того беса.
Если расспросить бабок-ворожеек, в заговорах призывающих не только ангелов, но и нечистую силу, они назвали бы страшные имена: дед Смердочет, бес Трясовик, Велигор, Верзаул, Аспид, Енаха, Индик, Мафава и многие иные, не к ночи будь помянуты. Воин Афанасьевич об этой нечисти не подозревал – голова иным была занята. Однако вопрос иерея нельзя оставлять без ответа – и он бы хоть задумался.
Безымянный бес появился в покоях воеводского сына, когда стало ясно, что он у батюшки с матушкой – единое чадо, других нет. Этот бес, совсем еще кроха, принялся нашептывать мамкам и нянькам: любите чадушко, нежьте чадушко, балуйте чадушко! Маленькому же Войнушке он нашептывал иное: тебя все любить должны, тебя все нежить должны, тебя все баловать должны.