– Да, об этом нас известили. Их украл молодой человек, сын коменданта Кокенгаузена. Известили нас также, что некоего московита пригрели в Вавельском замке, и если речь о нем, то письма он отдал Яну-Казимиру. Но человек, который полагает, будто чуть ли не год спустя эти письма кому-то еще любопытны, простите, глупец. Все меняется, друзья ссорятся, враги мирятся – вы посмотрите, какие союзы за последние годы заключали Россия, Польша и Швеция! Так что господин курфюрст назвал этого человека болваном и выгнал, потому что не хотел больше тратить на него время. Аудиенции ждали знатные французы, которые хотели переселиться с семьями в Пруссию. Там, у себя в отечестве, они – гугеноты, их не уважают и притесняют, у нас они будут служить его высочеству, да еще и вложат в замыслы его высочества привезенные немалые деньги.
– Его высочество – мудрый и дальновидный правитель, – согласился Шумилов. – И слабостей не имеет.
– Одну имеет, господин курфюрст – большой любитель тюльпанов. Эту страсть он вывез из Нидерландов. У его высочества в коллекции более двух сотен сортов, и наш придворный медик Эльшольц теперь составляет альбом самых ценных и редких экземпляров. Рисунки заказаны хорошим художникам. Вот на тюльпаны его высочество денег не жалеет – это не завитушки.
– Господин Райфф, давно ли выгнали того человека?
Чиновник задумался.
– Неделю назад? – сам себя спросил он. – Да, пожалуй, так. Вам велено его отыскать?
– Да, господин Райфф.
– Позвольте! Но, если так, он действительно сын коменданта?
– Есть предположение, будто он – сын коменданта, – вывернулся Шумилов. Но Генрих Райфф был человек опытный и понял, что ради одного предположения подьячего Посольского приказа не пошлют в Пруссию.
– Это странно, – сказал чиновник. – О коменданте Кокенгаузена я слышал только хорошее. Не мог он воспитать болвана. Хотя бывает, что сыновья, растущие в тени замечательных отцов, вырастают совершенно неудобоваримыми фруктами…
– Я тоже такое наблюдал. Но я знаю комендантского сына, он не мог вести себя так глупо. Просто нужно понять, какие письма тот человек предлагал господину курфюрсту. И если к самозванцу попали настоящие письма, пусть бы рассказал, где он их раздобыл. Может быть, сын коменданта Кокенгаузена давно погиб или же болен и влачит жалкое существование.
– Весьма разумно… – согласился Райфф, при этом глядя на Шумилова с некоторым недоверием. – Если вам велено найти этого беглеца, то труп ведь тоже можно считать находкой, не так ли?
– И не самой худшей находкой, господин Райфф.
– Я помогу вам, – сказал чиновник. – Не так давно этого болвана выставили из замка. Стража его, возможно, запомнила. Кроме того, Бранденбург не Москва, тут каждый человек на виду. Всего две корчмы, где бы ваш беглец мог остановиться. Приходите дня через два или три. Тогда господин курфюрст уже уедет в Дерпт, кончится суета, и я смогу помочь в поисках.
– Побывать в корчмах я и сам могу, господин Райфф.
– Вы забыли, что наш скромный городок стоит на побережье. Продавец завитушек мог отбыть морем. Рыбаки могли через залив переправить его в Пиллау, а Пиллау – отличный порт, туда заходит немало судов. Вам стоит там побывать! Подумайте – если ваш государь сейчас лишится Кокенгаузена и выхода к морю по Двине, то вряд ли он с этим смирится. Для торговли России нужны порты на Балтийском море, нужны суда, которые можно арендовать. А наш Вислинский залив зимой не замерзает, это самим Господом созданная гавань для зимовки судов, не то что Либавское озеро. Будет очень хорошо, если вы отправитесь в Пиллау и потом расскажете об этом порте своему государю.
Шумилов согласился, после чего Райфф действительно повел себя как лучший друг. Он отправил своих людей опрашивать рыбаков, и через пять дней ему донесли: двое мужчин, возрастом около двадцати пяти лет, были перевезены в Пиллау, причем один был пьян, как сапожник, а другой – вполовину того, и говорили на языке, отдаленно напоминавшем польский.
Ивашке не больно хотелось отправляться в плавание, а вот Петруха вдруг затосковал по морю. Он в ожидании новостей ходил по сырому, почти болотистому берегу и с тоской провожал взором суда, что шли к Пиллау из Эльбинга. Даже рыбацкие лодки под серыми парусами, даже баржи, что везли к Пиллау камень и лес для постройки цитадели, вызывали у него горький вздох – он не то что на барже, на плоту готов был плыть. И при этом он называл залив мелкой лужей, вода в которой – и то пресная. Но от водившейся в заливе пресноводной рыбы, которую добывали здешние рыбаки – леща, судака, налима, окуньков, – он не отказывался, а уж копченый угорь и вовсе покорил его сердце.
Сделал также Петруха попытку попасть в замок, чтобы посмотреть на Вислинский залив и на Пиллау сверху. Он рассчитал, что Пиллауский порт, бывший верстах в двадцати от Бранденбурга, должен быть хорошо виден с замковой башни. Опять же на башню постоянно кто-то лазит, чтобы ночью зажигать большой фонарь, служащий маяком.
Когда Шумилов сказал, что следы нужно искать в Пиллау, Петруха чуть не заплясал.
Лошадей оставили в конюшнях бранденбургского замка, благо после отъезда курфюрста были пустые стойла. Райфф посоветовал богатого рыбака, имевшего большую новую лодку. После ночного лова рыбак с сыновьями отдохнул до полудня, и, выйдя в залив после обеда, московиты через три часа были в Пиллау.
Там они довольно быстро выяснили, что Ордин-Нащокин-младший с Васькой Чертковым погрузились на флейт "Дары волхвов", который повез их в Амстердам.
– Прямиком в Амстердам? – удивился Ивашка, а Шумилов послал Петруху знакомиться с моряками и лоцманами, которые могли знать, где по дороге будет причаливать флейт. Петруха ушел к молам и пропал.
Шумилов с Ивашкой, раз уж выпала такая удача, пошли осмотреть цитадель Пиллау, еще не достроенную до конца.
Впервые они увидели укрепление такой формы, поставленное нарочно, а не сделанное вокруг города и кое-как приспособленное к его особенностям. Цитадель была пятиугольником со стороной в сорок сажен, каждый угол завершался раскатом (московиты уже знали слово "бастион", поскольку видели рижские бастионы, но "раскат" был как-то привычнее). Очень их удивило, что раскаты имели имена: Альбрехт, Пруссия, Кёниг, Кёниген, Кронпринц. Меж ними в широком рву располагалось пять равелинов: Людвиг, Шторхнес, Фальвинкель, Кронверк и Шинкеншанц.
– Ишь ты! – сказал Ивашка. – Как разумно устроено! Вот что хорошо бы срисовать и показать государю.
– Да, – согласился Шумилов. – Я запомню, потом нарисуем.
Потом Шумилов и Ивашка изловили пьяненького Петруху на молу. Оказалось – повстречал знакомца, лоцмана, с которым поладил еще в Гольдингене. Как было не выпить! Этот лоцман и объяснил, что "Дары волхвов" идет, не теряя из виду берега, чтобы в случае приближения шторма укрыться в ближайшей бухте.
– Значит, слезть они могут где угодно, – сообразил Ивашка.
– Слезут, а дальше что станут делать?
Предположить, что могло взбрести на ум Воину Афанасьевичу и Ваське, было сложно: для этого следовало начать с самого начала, вообразить себя перебежчиками, придумать, какого черта эти двое сбежали из Кракова, и вспомнить все, что известно про Амстердам.
– Королевского двора там нет, – сказал Шумилов. – Но это порт, откуда ходят суда в иные страны.
– Точно ли им так уж нужен королевский двор? – усомнился Петруха.
– Если сперва они поселились у Яна-Казимира, а потом пытались пристать к курфюрсту, то для чего-то нужен.
– И как же быть? – уныло спросил Ивашка. Он достаточно знал Шумилова, чтобы догадаться: тот, получив приказание отыскать беглеца, будет преследовать его хоть до Африки.
– Петруша, надо найти в порту человека, который отвезет нас обратно в Бранденбург. Заодно узнать, какие суда выходят в море с тем, чтобы дойти до Амстердама. Ступай! – приказал Шумилов.
Ивашка совсем затосковал.
Очень уж он скучал по жене и деткам.
Дальше все получилось очень быстро. Шумилов написал письмо и оставил у Райффа – на случай, если в Бранденбург приедет московский посланник, так чтоб передали либо Ордину-Нащокину, либо в Посольский приказ. В письме он был осторожен: "…и что его царским величеством велено, то исполняется в точности…" Потом Шумилов уговорился о продаже лошадей – продешевил, понятное дело, но хоть какие деньги за них взял. Наконец, Ивашка сбегал к рыбакам и на рынок, притащил две корзины с продовольствием. И московиты, вернувшись в Пиллау, успели к отходу флейта "Нептун".
Этот "Нептун" имел обширный трюм, приспособленный для перевозки скота, и доставил в Бранденбург породистых коров и телят. В плавание же отправлялись крепкие и выносливые бранденбургские лошади. Их ждали в Карлскруне. Путешествие через Балтийское море было длительным, и когда судно могло прийти в Амстердам, никто не знал, но в порту Петрухе сказали: если ждать другого флейта или гукора, капитан которого имеет приказание идти в Амстердам, то можно и месяц просидеть на берегу, а кончится это сидение беспробудным, истинно моряцким пьянством.
Плавание началось хорошо, погода благоприятствовала, дул попутный ветер, и "Нептун" шел под всеми парусами. Петруха, стосковавшись по морскому делу, помогал матросам и с большой радостью карабкался по вантам.
Потом двое суток штормило, весь экипаж был на палубе, а экипаж у флейта невелик – полсотни молодцов. Они то убирали, то поднимали паруса, и особенно тяжко приходилось ночью, когда ветер особенно холоден и дождь отчего-то особенно силен. Когда небо прояснилось, Петруха прибрел в тот угол кубрика, где поместились московиты, мокрый насквозь и, едва не валясь от усталости, разделся догола. Ивашка завернул его в одеяло и уложил спать.
– Ишь, уморился, – сказал он Шумилову.