65
На резном восточном столике в комнате Роксаны белели, голубели, цвели алыми зорями дивные цветы горных лугов и скал, глубоких карпатских ущелий. Злая бабка Чьомортани, подозрительно поводя по воздуху носом каждое утро ставила цветы в вазу и уходила, недовольно сопя. В горнице появились и иные дары. В один день то было ожерелье из крупных жемчужин, в другой - кусочек животворящего креста, помещенный в золотую ладанку на тонкой цепочке. Роксана не прикасалась к ним, и Цепеш, приходя с ежедневными визитами, не заводил о них разговор. Князь являлся каждый день с ненавязчивой серьезной настойчивостью, был галантен, благороден, любезен. И всегда вовремя уходил - Роксана сама еще не догадывалась, что близилась минута, когда беседа станет для нее невыносимой. Молодая женщина оставалась одна; в это время она читала благочестивые творения отцов церкви, собранные в библиотеке Дракулы, прогуливалась вдоль стены, взирая на окрестные горы и видневшийся меж ними старый Брашов. И предавалась своим мыслям и грусти.
Еще недавно Роксана была юной владычицей забытых тоннелей и пещер в недрах горы, на которой стоял город. Стоя у окна во дворце феодорийских базилеев, княжна с тревогой, но с гордостью слушала вести с городских стен, где храбро бились ее земляки и с ними - юноша Земли Молдавской, которого господь судил ей полюбить и назвать супругом. Потом был трудный путь на Молдову, татарский плен, плавание на мятежной "Зубейде", скорое путешествие по сказочной стране. И вот - новый плен, смертельная опасность для Войку, узкая, как лезвие меча, тропа, по которой Роксана должна пройти, чтобы спасти ему - жизнь, себе же - достоинство и честь.
Что придумают, добиваясь своего, эти люди, в чьи руки они оба попали? Зачем она нужна странному человеку, который твердит, что полюбил ее? Много злого было в князе Владе, но много и человеческого, и при том - глубокая, властная сила. Цепеш-мужчина оставался ей чужим, как ни искусно вел он свою игру. Но Цепеш-человек, с его столь разными чертами, виделся ей все отчетливее. И злое в нем проглядывало все реже.
В тот день князь Влад явился раньше обычного. На обожженной руке белела легкая повязка, на устах сияла улыбка.
- Сегодня в нашем доме праздник, княжна Роксана, - заявил он с порога, - и я пришел просить вас от имени барона Лайоша разделить нашу трапезу.
Пленница покачала головой.
- Воля ваша, моя государыня. - Цепеш поклонился, по челу его пробежала тень. - Праздник будет для меня без солнца. Пусть же озаряет его пламя, которое мы в тот день зажгли!
- Что за день? - спросила Роксана с невольным любопытством.
- Ровно пятнадцать лет назад, - уточнил князь, - наши кони переплыли Дунай. И пошли мои люди гулять - от крепости к крепости, от торга к торгу. Не стало мочи рубить толстые вражьи шеи, не стало коням силы нести мешки с их отсеченными головами.
- И вы празднуете эту кровь! - сдвинула брови Роксана.
- Я люблю вас, княгиня, - с обычной серьезностью сказал воевода. - А потому не хочу обманывать, прикидываясь ягненком. Лучше быть отвергнутым, чем лгать. Я таков, каков есть; таким меня примите или гоните прочь.
- Вы такой, каким, наверное, хотели стать, - заметила пленница.
- Но каким же я должен был сделаться, о боги! - поднял руки Цепеш. - Моисей учил стада людские одному, Христос - другому, Мухаммед - третьему. Каким же быть на самом деле человеку, кто скажет правду о том ему, слабому и темному. Разве солнце, дерево, река? Или волк, сова, заяц, зубр? Я спрашивал всех - и зря. Кому же следовало мне уподобиться? И я решил: единственно льву.
Князь взглянул в пламя очага; глаза Роксаны невольно остановились на перевязанной руке Цепеша, но он этого будто и не заметил. Цепеш встал и, словно зачарованный, подошел к горящим поленьям.
- Пламя, пламя! - князь протянул к огню сильные ладони с длинными тонкими пальцами. - Почему оно нас так влечет? Почему пробуждает порой дикое желание все сжечь, чужое и свое? Чем так туманит и будоражит душу, что даже в своем очаге видишь огонь пожара? Откуда это в нас, моя госпожа? Может быть, от вечной жажды воли, стремления к свободе от всего, чем обрастает человек в благополучии и сытости, что обессиливает его затем и сковывает, и ленивит, и обращает в раба? Ибо хочет быть свободным беспредельно, от всего, что есть у него и чего нет, от себя самого? Мотылек ничего не сжигает; но и он летит на огонь!
- В вечном мире, коий ждет нас за чертой жизни, каждому уготовано вдоволь огня, - напомнила пленница.
Цепеш взглянул на нее с восхищением.
- Мудрые женщины Византа - вот кто говорит со мной вашими устами, княжна Роксана! - воскликнул он. - Их благочестие и вера, глубокая мысль и трезвый ум - всем этим вы с избытком наделены. И верность, святая верность, делающая вас глухой к моим речам, не дающая вам понять, как бесконечно вы мне нужны! Только вы можете меня защищать, княгиня, от ненавистного мира, поклявшегося меня погубить!
Роксана молчала.
- Все проклинают меня, - говорил между тем Цепеш, стиснув руки. - Турки - за прошлые войны, венгры - за мнимое предательство, мунтяне - за то, что учил их законам чести. Простые люди - за лютость мою, знатные - за то, что по правде их карал. Словно я заперт в сердце скалы, и выхода не будет вовек. Я слышал в младенчестве сказку, - усмехнулся Цепеш, - о витязе, вмурованном в гору. Только любовь прекрасной чужестранки открыла ему выход из этой каменной могилы.
- Не одна красавица захотела бы, наверно, стать такой женщиной для вас, - заметила Роксана.
Улыбка князя Влада отразила бесконечную горечь.
- Я полюбил бы и простолюдинку, презренную рабыню и дочь раба, - вымолвил он словно в лихорадке. - Если бы мог любить до того, как увидел вас! Как нужна юыла мне любовь, как хотелось склониться в ее порыве! Но нет, не было встречи, какая случилась теперь. Боже мой, встать на колени! Почувствовать на лице слезы! Я с детства их не знал: только сталь, железо, камень. И кровь, кровь, кровь. Враждебный мир, пустое небо; не было мне прибежища даже в храме; и даже глядя в господне око под куполом храма в Цареграде, не видел я искры, сказавшей бы мне, что голос мой услышан и молитва принята. Сердце чуяло: даже для бога я чужой. А дьявол мелок и глуп, дьявол - жалкий шут с его рогатым воинством и убогим тартаром!
Роксана слушала в каком-то странном внутреннем оцепенении. Кощунства, какие никогда еще не касались ее слуха, не пугали теперь пленницу: пробудившаяся сила духа служила ей от них щитом. Но справедливая ли кара - такое одиночество, даже для зверя, каким, бесспорно, был этот князь!
- Пусть вы осудите меня, княжна, - продолжал Цепеш глухим от страдания голосом, - но знайте правду: я сделал тогда своим богом утес в горах. Огромный утес, схожий с великаном, вросшим в землю по грудь. Из него вытекал источник. Я приходил туда пешком, один, опускался на колени. Иногда чудилось: мой каменный бог тайным голосом отвечает на мои вопросы, отзывается на мольбы. Мой утес казался мне живым, особенно под снегом или в грозу. Но однажды, на заре, когда солнце осветило то, что казалось мне ликом, я увидел, что мой кумир - простой камень. Я ушел; был бы счастлив заплакать, но слезы не шли.
- Это прозрение дал вам истинный бог, - сказала Роксана.
- Может быть, - кивнул Цепеш. - Если бы он тогда подал мне более явный знак! С тех пор у меня не было больше перед кем склониться, существа или духа, к чьим стопам я мог бы припасть. Недолго, увидев вас в брашовской церкви, я тешился надеждой, что спасение мое - в вас. Но вскоре узнал - вы замужем, судьба показала мне вас в насмешку. Было больно осознать: вы счастливы не со мной.
- И это для вас оказалось достаточно, чтобы принести в мой дом несчастье?
- Я думал: со мною ваше счастье будет полнее, истиннее. Я думаю так, моя госпожа, и теперь, - с новой силой сказал Влад.
- Зачем вы опять об этом, князь? - прервала его пленница. - Какой я была тогда, такова и сейчас: жена простого воина. И эту судьбу я избрала себе сама.
- Знаю, - сказал Цепеш. - Говорят, этот молдавский сотник благороден и храбр, и я охотно этому верю. Но разве этот юноша достоин любви такой женщины, как вы, моя государыня? Ведь вы - ветвь от корня, правившего некогда миром. Из тех женщин, чей удел - вдохновлять великие души и умы. Могучие, хотя бы и во зле.
- Видно, тяжесть содеянного стала для вас слишком велика, - жестко сказала узница Дракулы. - И вы хотите разделить ее со мной. Я приняла бы, поверьте, это бремя; такое деяние было бы милосердным. Но этот подвиг, увы, не для меня.
- Вы правы! - воскликнул Цепеш. - Правы, видя во мне только злодея: откуда вам знать меня другим??
Воевода в волнении вскочил на ноги и зашагал по горнице.
- Я был рожден для лучшего, для большего, чем содеял! - с силой сказал он. - Для такого, чего не назовешь просто добром или злом, чего мир и не сумел бы сразу понять. А поняв, - испытал бы, может, ужас, но непременно - восторг, ибо переменился бы тотчас и сам. Всю жизнь, княгиня, всем существом я бился в эту дверь - к моим истинным деяниям. Но не смог открыть - не было ключа.
- И он есть теперь?
- Да есть, это - любовь! Это вы! Я потрясал когда-то державы, моя госпожа, обо мне слагали песни, меня боялся сам султан Мухаммед. И я еще молод. Зачем же мне отказываться от того, что могу еще свершить, не стать тем, кем могу, не развернуть во всю ширь крылья над этим миром? А сила моя ныне гаснет, ибо нет в ней выхода, душа пустеет, ибо не вижу в сей вселенной опоры. Я гибну, и вы одна на свете можете меня спасти.
- Какой же ценой? - невесело усмехнулась пленница.