Вынимать саблю было некогда, и Володимер, шедший впереди, в отчаянном прыжке настиг преступника и покатился с ним по полу. Арбалет упал, но тетива успела сорваться с крючка, и стрела, дрожа, торчала уже напротив, в деревянной балюстраде кругового балкона, как раз над головой князя.
Сильный и верткий убийца тем временем вырвался из рук Володимера и пытался вытащить что-то из под плаща. Подоспевший в ту минуту Войку приставил к его горлу кинжал. Но лучник вынул за острие вторую стрелу, с силой уколол себя ею в подбородок и испустил дух, корчась и унося с собой в могилу тайну покушения. Стрелы несли яд.
Труп уволокли: сбежавшиеся на шум люди заняли свои места. Штефан даже не поднялся с золоченного кресла, невозмутимо беседуя с синьором Гандульфи. Суд продолжался.
Перед господарем поставили обросшего человека в больших деревянных колодках на руках и ногах. Рядом, ничуть не смущаясь, улыбалась смуглая красотка лет восемнадцати. Следом вышел, ухмыляясь, вооруженный сын земли, нарядившийся ради случая вместо плаща в богатую татарскую накидку, подбитую кротовым мехом и несомненно снятую с плеча неведомого ханского сына или мурзы. Нимало не таясь, смуглянка бойко изложила свою обиду: закованный теперь в колодки парень выследил ее у реки, где она полоскала белье, набросился на нее и обесчестил.
- Пусть скажет вот этот честный хозяин, - обернулась она к мужчине в татарском плаще, - его милость не даст соврать, он видел все.
- Так все и видел, друг? - лукаво усомнился Штефан.
- Все, государь, - осклабился свидетель. - Да и как не видеть, до них от тропы, где я ехал, - камнем докинуть, шагов пятьдесят, может, и было.
- И она, говоришь, отбивалась?
- Чистая правда, твое величество. И верещала к тому же - не приведи господь, на два дня я от ее крика оглох. Но он, государь, от своего не отступил, одолел-таки девку.
- А сам ты ехал в город?
- Истинная правда. В город, государь, на торг.
- И значит - был при сабле?
- А как же! Ведь я вольный войник!
- Так почему же ты, храбрый войник да при сабле, не вступился за девку, не помешал злому делу? Хоть бы закричал на него как следует.
- А я, государь, на него крикнул, не во гнев твоему величеству. Еще как!
- Что же ты ему крикнул?
- Давай, мэй, давай! - крикнул я ему, - мужик радостно потряс в воздухе рукой. - Давай как следует, не робей!
Присутствующие захохотали. Свидетель, недоуменно озираясь, даже попялился: он не мог понять, почему этим важным панам стало так смешно.
- Ну что ж… как тебя, свидетель?!! Гондя, - сказал Штефан, пряча усмешку. - Поскольку ты был при оружии, по вольному состоянию твоему полагающемся, и должен был, как добрый христианин и воин земли своей, остановить злокозненного насильника, поскольку ты этого не сделал и даже поощрил преступника за злодейство непристойным возгласом, а стадо быть, взял его грех и вину на себя, - постольку и надлежит взять тебе, Гонде, в жены девку Панагию перед богом и по закону, дабы неповадно было впредь другим нерадивым свидетелям, а тем самым - соучастникам.
- Почему же я, государь? - опешил Гондя. - А как же он? - Гондя ткнул пальцем в главного виновника.
- А он, - прозвенели металлом, гася улыбки, слова князя, - а он с этого дня для дела, тебе поручаемого, пригоден не будет. Ибо отнимет у него нынче же на площади палач все, чем он согрешил, другим насильникам в науку. Ты недоволен, Гондя, моим судом? Может, хочешь и эту кару с ним разделить?.. Живите лучше, дети, в мире и согласии. Отец Галактион сегодня же обвенчает вас. Я же, коль даст бог, буду у вас крестным.
Суд продолжался. Перед государем проходили все новые и новые спорщики, душегубы, насильники и грабители. Вечерело, когда Штефан-воевода окончил свой трудовой день. Выходя на улицу, он подозвал обоих юношей, на которых, шепча ему что-то на ухо, показывал великан Хынку.
- Ты был прав, витязь, - сказал он Володимеру, - будешь служить мне саблей. И для тебя, парень, - добавил князь, обращаясь к Войку, - тоже всегда будет место в сучавских стягах.
Господарь протянул руку, и оба витязя благодарно к ней приложились.
На пути к замку, пользуясь правом великого боярина старого рода, к Штефану подъехал дородный пан Маноил, владелец больших вотчин и сосед пана Утмоша.
- Не гневайся, государь, - молвил Маноил, - за правду. Не по чину поступил ты с Утмошем, дозволил простоте крестьянской боярина первой руки осрамить.
- Аль не по правде судил? - скосил воевода на пана страшный глас.
- У черной кости своя правда, государь, у белой - своя, - дерзко ответил боярин. - Негоже древние роды, оплот силы твоей, зорить да позорить. Оана, может, тебе и служил, да перед Утмошем он - червь, новый человек.
- Оплот моей силы - сабля сына земли, а не ваша, всегда к измене повернутая, - ответил Штефан. - И недруги мои это знают! - внезапно вспыхнул он гневом.
Несколько панов поспешили оттащить от князя рвавшегося еще что-то сказать осатаневшего боярина.
Но Штефан уже овладел собой.
- Людям нужны не только земли и хлеб, вельможные паны, - сказал он громко, чтобы слышали все. - Не менее охочи они до правды. Помните об этом, милостивые пане-бояре, творя суд и расправу в отчинах ваших и хоругвях.
- Сегодня все убедились, - учтиво заметил посол Гандульфи, - что его величество палатин Штефан - справедливый государь и судья.
- Ибо не выжил еще из ума, - с улыбкой сказал князь, сдерживая коня, - как ихние милости, вельможные мои бояре, мастера рушить то, на чем стоят. Не думайте, господин посол, вы не раз услышите еще от верных моих панов, что воевода Штефан тиран и зверь. Но тогда прошу вас вспомнить о сегодняшнем суде. И о правде боярина Утмоша.
Господарь и знатный путешественник неторопливо продолжали путь к крепости. Мессер Гандульфи с сомнением покачал головой.
- Вашему величеству, - осторожно начал он, - известно восхищение скромнейшего из слуг ваших перед подвигами и монаршей мудростью властителя этой страны. Не гневайтесь же за дерзость, государь, откройте непросвещенному чужестранцу глаза. Разве землепашец, каждый год с оружием в руках выступающий в военный поход, способен выполнять естественное свое предназначение - возделывать ниву своего барона или князя?
Штефан продолжал холодно усмехаться, посол воспринял это как разрешение продолжить речь.
- Разве не выворачивает это, как корни дуба под злым ветром, святые устои завещанного богом порядка на землях вашего величества? Разве не полезнее и человечнее - ради того же простого сына земли вашей - сложить двойную тягость с его натруженных плеч? А ради этого - перенять обычай иных христианских стран, где земледелец трудится, рыцарь - сражается, а духовный пастырь молится за всех перед господом и наставляет их на путь правды и любви?
- Ваша милость просила открыть ей глаза, - ответил воевода, - и я охотно это сделаю: ведь это также очи светлейшей венецианской синьории, пославшей вас, пан Гандульфи, в столь далекие земли. Знайте же: Молдова вправду не Италия, а окраина христианства - несчастливые края, где, за неимением настоящего противника, без конца дерутся и мирятся между собой бароны, князья, короли и папы. Что ваши войны? Пустые усобицы перед грозным часом, когда мой народ, спасая жизнь и честь, идет на смертный бой. Знайте же еще, - возывсил снова голос князь, - перед лицом сильнейшего врага, а враг перед нами, числом немногими, всегда сильнейший, - нам не дано делить судьбу на доли. Каждая новая рать может стать последней для Молдовы; как же мне, ее господарю, сказать людям: каждому свое, когда спасение у всех - в одном? Как не звать к оружию каждого, могущего его держать в руках?
Посол Гандульфи почтительно слушал. Светлейшая синьория Блистательной республики святого Марка хотела знать, откуда этот маленький палатинат берет силу, чтобы выстоять, надолго ли этой силы хватит. Посол был здесь, чтобы слушать и запоминать.
- Земля, прежде крестьянская, угодья вольных общин по всей стране давно в руках бояр, - продолжал князь. - И дед, и отец мой тому не бывали помехой; напротив, учителя мои и предки крепили лучшие роды земли, помогали им множить богатства и отчины. Так делаю, сколько могу, и я, ибо кем красна и славна страна, как не великими своими родами, не их силой и блеском! Но Молдова, ваша милость, не Бургундия или Наварра, и кто из моих панов не помнит об этом, тот враг себе и мне. Не каждый высокородный мой боярин, конечно, - усмехнулся вдруг Штефан, - бывает рад, встречая на своих нивах опоясанных саблей пахарей, не каждому пану хватит храбрости таких своих данников за горло брать. Не каждый хочет иметь соседом и человека, для них нового, - пожалованного князем верного слугу. Зато в лихую годину мечи этих людей - спасение для всех, от владыки до опинки. Так говорят у нас, господин посол, и от этого никуда не деться на нашем рубеже христианства. Ведь даже если все мужи моего края выйдут в поле, их всегда будет меньше, чем в войске любого из соседних королей, ханов или царей.
Приказав свите проводить Гандульфи в замок на даваемый пыркэлабами прощальный пир, Штефан с Хынку и еще двумя воинами спешились у дома Зодчего. Князь вместе с ждавшим его у дверей хозяином быстро проследовал в кабинет, освещенный дремя бронзовыми канделябрами. Мессер Антонио придвинул светильники, расправил чертежи, и оба надолго углубились в планы крепости, в наброски стен и башен, которые мечтали еще построить вокруг старого Югиного гнезда.