- К чему, пан-боярин, вести со мной недостойную игру? - спросил Войку. - Ведь знаешь ты, без сомнения, кто повинен в крови, на земле твоей пролитой. И коли не хочешь по правде - решай дело силой. А немчина не отдам. То мне не в честь, а значит, и государю, коему служу, бесчестье.
- Зачем слушаешь дерзости, пане-брате? - спросил Гырбовэц. - Свистни, и слуги твои сомнут наглеца и его лотров. И будет он висеть на суку, другим голодранцам в урок.
Боярин Карабэц, однако, не слушал приятеля. Карабэц обдумывал положение, ибо давал волю жестокости и алчности, лишь зная наперед, что это для него не опасно.
Ионашку Карабэц был одним из вождей боярской партии, считавшей, что против утеснений и неправд, чинимых господарем Штефаном великим панам, осталось одно только средство. И средство это - заставить Землю Молдавскую склонить голову перед султаном Мухаммедом, единственно способным поставить нового господаря, покорного во внешних делах Порте, а во внутренних - им, великим боярам и панам. Молдавские паны-туркофилы копили силы, плели нити заговоров, сносились с врагами, готовились к мятежам. Но время для того еще не настало. Штефановы враги с нетерпением ждали большого нашествия на Молдову, которое султан готовил еще с зимы. Пока же не следовало давать господарю повода обрушить на них свой страшный меч.
- Счастливая твоя звезда, государев сотник, - промолвил боярин после долгого молчания. - Ты сын капитана Тудора из Четатя Албэ, и это уберегло тебя сегодня от гнева моего. Пять лет назад капитан Боур спас мне жизнь в бою с татарами, так что я до сего дня оставался его должником.
Войку об этом не знал. Тудор Боур не любил рассказывать о своих подвигах.
- Но только до сегодняшнего дня, - повторил со значением боярин, и лицо его опять исказила жестокая усмешка. - Ты волен продолжать свой путь, с людьми своими и немчином вместе, но с этого часа я сполна в расчете с твоим отцом, ибо прощаю сыну обиду, какую никому не спускал. Так что запомни, сотник: встретишься следующий раз с боярином Карабэцом - берегись его тяжелой руки.
Боярин резко повернул коня и поскакал прочь. Вскоре вся чета магната, снявшись с места, исчезла за поворотом тропы.
Отряд Войку, соблюдая осторожность, двинулся снова в путь.
50
Боярин сдержал слово; путники не встретили в Кымпулунгском уезде новых засад. Вскоре вдали показалась большая трансильванская дорога, петлявшая между гор, и Войку решительно повернул в ту сторону: погони уже можно было не опасаться. По шляху свернули к Родне. Горы становились все выше, над дорогой нависали грозные скалы, кое-где еще увенчанные развалинами рыцарских гнезд.
Семиградская дорога, как всегда, была оживленна. В обе стороны двигались караваны возов, всадники, вьючные лошади и мулы. Пылили стада быков и овец, перегоняемые на продажу за рубежи. На крепких мажах и мажарах, укрытых парусиной, туда же везли сырые и выделанные кожи, медвежьи, волчьи, рысьи, бобровые и иные меха, бочки меда и вина, огромные круги сыра и воска, соленую рыбу. Навстречу им шестерные воловьи упряжки на шести тележных, скрепленных брусьями осях степенно волокли тяжелые мельничьи жернова, изготовленные иноземными мастерами в Брашове. Под охраной дюжих монахов при саблях и буздуганах оттуда же везли новенький колокол.
Роксана и Войку с любопытством рассматривали встречных путешественников и тех, которых нагоняли в пути. К Семиградью и из него ехали купцы и священники, бояре и куртяне, простые воины и люди неведомого чина, обвешанные оружием, как на великую рать. Шумными ватагами тряслись в деревянных седлах свободные крестьяне Молдовы. Ехали греки и итальянцы, мунтяне и немцы, мадьяры и ляхи, москвитины и негоцианты, из далеких ливонских городов. Встречались турки, персы, татары, шемаханцы.
- У каждого свое ремесло, от бога определенное, - говорил Клаус белгородцу Перешу, с которым сразу подружился. - У меня - ратное дело, такое же честное, как и любое иное. Иные парни в немецких землях, дослужившись у хозяина до подмастерья, берут аршин с ножницами или мастерочек с отвесом и идут из города в город и из замка в замок - деньжат подработать, делу своему у славных искусников поучиться да и божий мир повидать. Так и я: взял у отца, оружейника, аркебузу, этот нагрудник и двинул в люди, честно зарабатывать свой хлеб. У многих знатных господ служить, скажу тебе, довелось: немецких и итальянских герцогов, польских и литовских князей… Разве что Большому Турку еще не служил.
- А стал бы? Богомерзкому-то султану?
- А чего ж! - простодушно удивился Клаус. - Ежели щедро платит да сытно кормит - чего ж ему не служить? Наше дело, дело вольных ратников, вроде меня, по свету бродящих, - доброго господина искать да честно за него биться. Кто же он сам, с кем воюет, и за что - то дело уже не наше.
- Экий ты, друг-немчин, недотепа! Так он же, царь турецкий, - диаволу слуга. Стало быть, через него сатановым ратником стал бы и ты.
- Ну нет, Клаус - не дурак! Клаус дал бы присягу Большому Турку, а с кем у того дела - за то уже в ответе не я, а он!
- За худое дело биться мужу - не в честь, - нахмурился молодой белгородец. - Пан Тудор Боур, знаменитый воин и отец сотника Чербула, не раз нам об этом говорил.
- Его милость, пан Боур, может, и прав, - сказал немец, подумав. - Только та правда - для вас, кто на своей земле воюет. А наша честь, честь бродячих ратников, - верность господину и храбрость на поле битвы. За что нас во всех странах господа любят и на службу берут.
- И много ты с таким чином наслужил? - насмешливо спросил Переш. - Стал князем? Или хотя бы важным воеводой?
- Стать военачальником? Или герцогом? К чему это мне? - искренне удивился наемник. - Клаус - не дурак. Клаус хочет всегда простым ратником оставаться. Не ломать голову над всякими хитрыми делами, от коих так рано седеют знатные господа. Спать на свежем воздухе, а не в душных дворцах или шатрах. Ходить на собственных ногах - на своих двоих оно лучше, чем на чужих четырех. Ведь бьемся мы, как я говорил, пешими.
- Это и видно, - усмехнулся Переш, глядя, как неловко сидит в седле честный немец. - Накопил ты хотя бы в своей службе золота?
- Кое-что есть, отложено в родных местах, - осклабился Клаус. - Но много его - к чему? Чтоб над ним не спать?
- Ну, а девушки? Разве ваши начальники не берут себе лучших, как возьмете вы город или крепость?
- Может быть, - хитро рассмеялся Клаус. - Только попадают они в их руки уже после нас!
- Это все - пока ты таков, как есть, - рассудительно заметил Переш, - пока молод и силен как бык. Вот состаришься - что тогда?
- Вернусь домой, в вольный Нюрнберг, - мечтательно протянул Клаус, - выну из тайника, что припас, добавлю, может, что еще наберется. И открою свою лавку. Нет, лучше - кабак. Поставлю за прилавок хозяюшку - пригожую да работящую. - Клаус снова кинул взгляд на округлые плечи Гертруды, ехавшей с Роксаной впереди. - И заживу в свое удовольствие…
Приближаясь к Сухарду, нагнали большой караван. Сзади, зорко поглядывая за поклажей, ехал верхом в сопровождении десятка воинов благообразный господин в немецком платье, заговоривший с ними тем не менее на чистом молдавском языке. Это был семиградский сас Иоганн Гютнер, ведавший делами личных земель и усадеб Штефана-воеводы, давний житель Сучавы. Гютнер вез в вольный город Брашов большой груз столичного льна из государственных вотчин; вместе с ним ехали с товарами другие молдавские купцы.
Немец не стал допытываться, зачем следует в Семиградье сотник Чербул и кто его люди. Пан Гютнер был слишком увлечен беседой, развернувшейся между торговыми гостями и почтенными мастерами, ехавшими с ним в соседнюю страну.
- Да плевать на нас воеводе Штефану, - с горечью говорил кожевник из Романа, - на нас и на всех мастеров-ремесленников Молдовы. Привилегии, которые он дает брашовянам и львовянам, разорили уже нас вконец, а он подтвердил их недавно опять! Купцы Брашова и Львова торгуют у нас беспошлинно, с нас же казна дерет и за то, что дышим на торгу.
- Эти привилегии вашим соседям дали еще отец его и дед, - напомнил итальянец из Сучавы. - Не так просто для князя положить им конец: мадьярский и польский короли сразу вступятся за своих ремесленников и негоциантов.
- Вот-вот, сразу вступятся! - подхватил кожевник. - За нас же и собственный государь не вступается никогда!
- Вы не справедливы к воеводе, - улыбнулся армянин, торговец хлебом из Килии. - Князь Штефан - первый молдавский господарь, вызволяющий из беды своих торговых людей в чужой земле. Он первым приказал брать под стражу товары иноземцев, если молдавских купцов в их стране ограбили, отвечать на конфискации конфискациями.
- И поддерживает своих людей в зарубежных тяжбах, - отозвался скорняк из Орхея.
- Все равно, - не унимался кожевник, - он дал им снова право вырывать у нас кусок изо рта. Мастера на Молдове разоряются, идут по миру, в разбойники. Глядите, что везу я в Брашов: сырые шкуры! Выделывать их до конца для нас: прямое разорение: с какой бережливостью ни работай, товар соседей все равно будет дешевле!
- Понимаю вас, почтеннейший, понимаю, - сказал Гютнер. - Но подумайте, можно ли его милости князю в канун великой войны ссориться с брашовянами и львовянами, от которых страна получает оружие, порох и все, что нужно для ратных дел!
- Ладно бы князь! Еще более грабят нас его паны! На каждом вотчинном готаре - мыто плати! А то и просто - налетят с холопьями да пограбят начисто или даже убьют! - закончил кожевник.
- И в этом деле, - учтиво пропел итальянец, - у молдавского герцога заслуги есть. Он - первый господарь земли вашей, начавший урезать боярские мытные поборы, утверждающий по всей стране единые пошлины от казны.