- Меня хотели казнить! Клянусь мадонной! - завопил бывший Зульфикар. - Тем и заставили! Я не принуждал вас, только советовал! Пощадите!
- Еще один ренегат! - громко молвил Форезе и поднял саблю.
- Этот еще не худший, - остановил его сотник. - Пусть живет. Встаньте, ага, стыдно правоверному лобзать пыль перед скверными недимами, - насмешливо сказал Войку бывшему патрону. - Куда вы дели Роксану-хатун, о ага?
- Сейчас покажу! - резво вскочил на ноги новоявленный мессер Веккьетти. - Она в безопасности, клянусь Иисусом! В моей лучшей каюте, клянусь святым Никколо, покровителем путешественников!
Зеноби-Зульфикар побежал вперед, показывая дорогу. Но Роксана сама уже спешила навстречу своему спасителю. Они обнялись среди нового взрыва восторженных криков: на палубу высыпали девушки, выпущенные из второго узилища турецкого невольничьего корабля.
Войку, однако, не завершил еще свой обход. Вместе с товарищами он направился к месту, где провел в заточении трое суток. Связанные патриции, на своих кожах, уже без кляпов, встретили победителей хмурыми взглядами.
- Ты принес мне мою саблю, сотник Войку? - спросил Чезаре, кивнув на обнаженный клинок. Несломленная гордость и призыв к примирению, обида и признание вины - все это звучало вместе в голосе патриция. Войку, взглянув ему в глаза, разрезал путы, стягивавшие тело и руки молодого Скуарцофикко.
- Возьми ее, - великодушно сказал Чербул. - Не прячь более под шкурами, носи с честью!
41
- Ты оставил ему саблю, - сказала Роксана. - Это неразумно.
Пламя морской синевы снова охватывало Войку, сидевшего на носу "Зубейды"; вместе с волей он вновь обрел море, погружавшее его в свою ласковую синеву.
- Законам чести надо учить, - ответил Войку.
- Такому их не понять, - Роксана с неприязнью скользнула взглядом по стройной фигуре Чезаре, картинно державшегося за канаты в нескольких саженях перед ними, на самом острие бушприта.
- Почему же? - спросил Войку.
- Очень просто, - отозвался стоявший рядом Левон. - Такой всегда думает, что, родившись нобилем, обрел благородство вместе с голубой кровью предков. Что он останется рыцарем по праву рожденья, даже если утонет по уши в подлости.
Третий день с тех пор, как турки были сброшены в море, на судне шумел веселый праздник. Смехом и песнями, музыкой и танцами вчерашние узники и узницы славили возвращенную чудом свободу. На судне оставались, правда, тихие уголки, такие, как каюта Роксаны и Войку, как бывшие покои Зульфикара-аги на корме, где жили теперь армяне, сурожане и воины Молдовы, где с ними обосновались генуэзцы Асторе и Давицино, где поселились еще двое феодоритов - грек Константин и гот Гендерик.
В одну из камор на корме был перенесен также и Ренцо. Молодой патриций пришел в себя, но вставать с постеленных ему ковров еще не мог. Камора Ренцо сразу стала уголком философских бесед - к ложу раненного приходили для дружеских споров Левон и Матусаэль. Здесь были собраны немногие книги, найденные на "Зубейде", среди которых - большой коран почившего в аллахе свирепо дравшегося до последнего дыхания корабельного муллы.
Не все, однако, на бывшем португальском наосе предавались веселому безделию. На следующий же день был созван общий сход, на котором избрали капитана; эту должность единодушно доверили Войку. Избрали профоса, обязанного следить на судне за порядком, - сурожанина Данилу. В помощники ему определили армянина Арама, итальянца Форезе, грека Скарлатиса и молдаванина Роатэ. Юноши, знакомые с искусством кораблевождения, умевшие держать руль, ставить паруса, управляться со всем судовым вооружением, образовали команду. Они направили наос к северо-западу и теперь, по указанию Асторе, вели его к Белгороду, единственной на великом море большой гавани, не попавшей в руки осман.
На том же первом сходе мужчин разбили на воинские десятки, назначили над ними начальников. Раздали оружие всем, кто его еще не имел, нашли несколько пушкарей - прислугу к шести орудиям, установленным у носа корабля. Поклялись: если турецкий флот догонит их - живыми не сдаваться. Патрицианские сынки, готовившиеся прежде в янычары, без видимого неудовольствия присоединились к общей клятве.
- Смотрите! - воскликнула Роксана. - Там сирены!
Войку и Левон, сидевшие рядом с ней, взглянули в указанном ею направлении - там действительно кувыркались в волнах какие-то светлые тела.
- Это дельфины, - пояснил Войку со смехом. - Они встречают и провожают добрым напутствием мореплавателей.
Когда морские звери исчезли за кормой, несколько веселящихся юношей и девиц с шумом и смехом окружили уединившуюся троицу. Кавалеры играли на гитарах и пели, дамы били в бубны и плясали. Роксана, нахмурив брови, отвела взор; Чербул отвечал на шутки дружелюбной, но сдержанной улыбкой. Кто-то принес чары, кто-то наполнил их из козьего меха красным солдайским. Все выпили, княжна - лишь пригубила свой кубок.
- Долго ли будете вы, благородные спутники, лишать всех вашего драгоценного общества? - с насмешливым поклоном спросил Чезаре, одним прыжком спустившийся с бушприта. - Ваша милость, синьор капитан? И ваше высочество, герцогиня? Мы ждем!
- Мы и так с вами, - ответил Войку.
- Рядом, да не вместе, возразил патриций. - Не танцуете с нами, не поете. Как и те ученые мужи, - Чезаре сотворил поклон в сторону Левона, - которые все мудрят вокруг непонятных книг да говорят на тарабарских наречиях.
- Разве вы, Чезаре, не знаете древних языков, - спросил армянин.
- Может и знал, - отвечал тот. - Но теперь забыл. С такими друзьями, среди таких красавиц мне хочется только петь. А кто поет на латыни, на эллинском, на древнееврейском? Одни попы да раввины! Вы позволите, мадонна, - обратился он к Роксане, - спеть для вас песенку.
Чезаре взял из рук Тесты гитару и запел приятным баритоном:
В старом замке близ столицы
Где проездом он гостил,
Трубадур - певец и рыцарь -
Герцогиню полюбил.Герцогиня, герцогиня,
Трубадура пожалей!
Герцогиня, герцогиня,
Улыбнись ему скорей!Каждый день к ее порогу
Возлагает он цветы,
О, не будь к нему жестокой,
Полюби его и ты!Герцогиня, герцогиня,
Луч божественной зари!
Герцогиня, герцогиня,
Сердце песне отвори!
- Давайте, друзья, никогда не расставаться! - Чезаре схватил в объятия двух ближайших к нему девиц и закружился с ними вместе. - Пусть праздник нашей дружбы длится вечно.
- Да здравствует воля! - поддержал его Теста. - Давайте станем морскими разбойниками! Поднимем черный флаг! А пока выпьем за это как следует! За нами, друг Левон! Разве не видишь, что ты здесь третий, а значит - лишний?
Увлекая с собой армянина, компания с шумом двинулась дальше.
- Надо же, - вполголоса возмутился Теста, замыкавший шествие. - Какую красотку добыл себе этот молдавский простолюдин! До чего ж хороша!
- Не то слово, простофиля, - поправил Чезаре. - В этой девице видна порода, превращающая порой и простую селянку в богиню. Хорошеньких женщин в мире много, породистые - редки. А в ней порода, к тому же - особенная.
- Еще бы! Принцесса царских кровей! Я этого самозванного капитана вижу насквозь, - прищурился Теста. - Из осажденного Мангупа он сбежал. Своему государю герцогу Алессандро он изменил. А девочку просто украл.
- Скажем честно: даже если так, он - молодец, - ухмыльнулся Чезаре. - Но еще большим молодцом будет тот, кто ее у него уведет.
- Не ты ли совершишь этот подвиг?
- Как знать! Если мы с тобой, милый Теста, будем действовать умно…
- Мы разделаемся с этим грязным капитаном варваров, посмевшим вмешаться в нашу судьбу, - заявил Теста. - Я жажду этого не меньше твоего. Но что ты станешь с девчонкой? Ну позабавишься, а потом?
- Я на ней женюсь!
- Ты сошел с ума! После всех ночей, которые провел с ней этот мужик!
- На него мне плевать, тем более, что он будет мертв, - ответил Чезаре. - Такая грязь к девице царского рода не пристанет. Зато наградой мне будет двуглавый орел Палеологов в фамильном гербе Скуарцофикко. Вся Генуя, вся Италия от зависти лопнут, милый Теста! И сойдут с ума от ее красоты!
- Эге! - присвистнул Чочи. - Никак ты влюблен! Вот этого я не ждал!
- Я тоже, - признался его приятель. - Только верь мне, глупая Теста, эта женщина стоит того. Наконец, орел Палеологов - не курица, ему не место на птичнике мужика Войко, или как там его зовут!
Чербул проводил веселую процессию внимательным взглядом, Роксана - негодующим.
- Ты был неразумен, вернув этому латинцу саблю, - повторила княжна. - Видел, с какой наглостью смотрел он на меня! А эта песня! Он пел ее обо мне!
- Песня в честь дамы - не обида, Сана, - обнял ее сотник. - Будь он вправду с тобой непочтителен, разве я бы ему дозволил продолжать!
- Ты долго жил с итальянцами в своем Монте-Кастро, - упрямо проговорила княжна. - Поэтому и мыслишь, как они. Я из божьего страха еще не вышла, как ни грешна!
Войку молчал. Византийское воспитание базилиссы давало себя знать, как и родовое упрямство Палеологов и Комненов.
- Впрочем, о чем говорить! - продолжала она. - Разве мы не плывем в юдоли греха! В юдоли разврата! - в голосе девушки послышалось отчаяние. - О, лучше бы я умерла!
Войку крепче прижал к себе подругу. Это продолжалось, возрастая, с их первой остановки в пещерном монастыре. Неистовый нрав вкупе с неистовой набожностью травили ее, словно яд.
- Ступим на сушу - обвенчаемся, - сказал Чербул. - И бог нам все простит.