- Даю вам три дня, - заявил патрон, - дабы утвердились вы в благом решении своем. И дабы втолковали всем этим, проглотившим язык, в чем для них спасение и слава. Потом с вами будет беседовать наш святой мулла. А вы, - ага погрозил кулаками толпе, - глядите! Возжаждавшие истинной веры для вас, неверных, - святы! Кто тронет хоть одного иль обидит - с того заживо сдеру кожу и таким привезу в Стамбул!
И двери на волю со скрежетом захлопнулись.
- Предатели! - крикнул кто-то среди нарастающего глухого ропота. Многие узники, сидевшие внизу, вскочили на ноги и двинулись к помосту.
Компания Чезаре и Тесты сбилась в кучу, в руках у некоторых блеснули кинжалы и ножи. Теперь ренегатов осталось не более двух десятков. Около тридцати вчерашних обитателей кожаного помоста у перегородки отделились от них и, спустившись вниз, примкнули к простым узникам.
- Шкуры! Слезайте со шкур! - заорал моряк Давицино. - Мы отправим вас прямо в магометанский рай!
- Тихо! - громовым голосом впервые во все легкие крикнул Войку, и многие с удивлением умолкли. - Сошли с ума?! За два десятка отступников - всем погибать? - Взволнованные узники "Зубейды" начали успокаиваться. - Пусть они молятся хоть сатане, - что до этого нам, в своей вере крепким?
- Верно, синьор влах! - откликнулся Чезаре. - Ты говорил о свободе! Если таков ваш выбор, - носите крест на галеях султана, в его рудниках, - вы, молдаване, русы и готы, греки и армяне! Носите крест хоть до ямы, в коей вас, когда не станет силы рубить камень, зароют в горах Анатолии. Но у нас тут есть соотечественники, такие же, как мы, сыны Генуи и Каффы. Кто запретит нам помочь разумным советом этим нашим братьям, за коих мы в ответе? Эй, Чукко! - воскликнул он. - Эй, Форезе! И вы - Нуччо, Чеффини, Дато! Разве вы не работали на наших верфях, не получали плату серебром? Вы можете, конечно, забыть милости, оказанные вам нашей семьей, только я не забываю, что кровь и родина у нас одна! Вот я и спрашиваю тебя, к примеру, Чукко ди Чуккино: что можешь ты против мухаммедовой веры? И знаешь ли, что закон ислама сродни христианскому, ибо учит, что бог един?
Черноглазый Чукко протиснулся вперед.
- К чему мне это знать? - запальчиво спросил он. - Кто отуречиться хочет - тому закон проклятых и учить!
- А я его уже освоил. Занятная вера! Знал бы ты, Чукко, какой у них рай! Полно красоток!
- Хы! - ощерился Чукко. - Такой рай был у нас, в Каффе, его держал у Старого рынка мессер Риньери деи Пульчи.
Вокруг грянул хохот: каждый горожанин знал самый большой в Каффе публичный дом.
- Простая, Чукко, ты душа, - улыбнулся Чезаре, ничуть не сбитый с толку, - бордель для тебя - божий рай. Значит, в турки ты с нами не пойдешь?
- Чтобы я стал как дерево, отгрызшее себе корни? - в сердцах сплюнул честный молодой плотник. - Из Чукко сделаться Селимоном Османом? Так подло осквернить могилы моих предков?
- И прожить остаток жизни в позоре и проклятии? - вставил Левон.
- Вы рабы несуществующего долга! - вскочил на ноги Чезаре. - Рабы обмана, столь давнего, что он кажется всем правдой. Рассмотрите любую веру, проследите за любой связью, скрепленной кровью или клятвой, вскройте правду о любом отцовстве! И вы везде найдете обман, любодеяние, ложь! Ибо этот мир есть мир лжи, на лжи замешанный, на ней стоящий! Наслаждения, богатство, власть - только они не обман, это ждет нас всех в новой вере! Рабы тысячелетнего обмана, чего вы все боитесь? Мир не изменится ни на драхму, если мы примем ислам!
- Ты прав, Чезаре, - кивнул один из патрициев, Ренцо. - Дунай от этого не потечет вспять, и в нашей Генуе не случится землетрясение. Но мой мир - тот, с которым в душе я родился и который рос вместе со мной, - мир моей души, - погибнет. Он разрушится, обратится в пыль. И останется на его месте во мне навсегда пустыня, ибо ничего его уже не сможет заменить.
- Ты, ученый болван! - зарычал Скуарцофикко. - Кто сказал, что я весь свой век обязан быть только генуэзцем и христианином? Почему не вправе вкусить иного хлеба? Что обязывает меня, наконец, до гроба повиноваться любому дураку или лотру, кого слепая судьба вознесет над Генуей или всем христианством? Родина и вера, ха-ха! Власть и сила всегда у тех, кто наложит на них грязную лапу, чьи приказы станут возвещать нанятые судьи и попы. Я хочу, - поймете ли вы меня? - хочу хоть раз в жизни быть от них свободен! Сделать то, чего все вы так страшитесь, переменить разом и веру и родину. Если хотите, и самого себя!
Чезаре продолжал с жаром проповедовать отступничество. Он рассказывал о знаменитых ренегатах, добившихся высоких должностей в царстве осман, - таких, - как Гедик-Мехмед, как сам тогдашний великий визирь Махмуд-паша, родом - полугрек, полусерб. Но ренегат уже проиграл. Земляки от него дружно отвернулись, и даже несколько молодых нобилей, забрав котомки, покинули помост, где он верховодил. Среди них был Ренцо деи Сальвиатти, ученый сын последнего каффинского судьи. Ренцо, как и многие другие итальянцы на "Зубейде", тоже был моряком, немало поплавав с самой ранней юности на генуэзских галеях.
- Эх, Каффа, Каффа! - вздохнул Левон, устраиваясь поудобнее рядом с Чербулом. - Почему не последовал народ Каффы примеру твоих земляков, друг! Почему торгаш и предатель пересилил в нем ратника!
- Не был этот город ни ратником, ни работником, - привалясь к длинному ящику, заявил Шандру. - Как паук, сидел у моря, ловя людей, словно мух: как паука, метлой его и прихлопнули.
- Плохо знал ты старую Каффу, - возразил Ренцо, - как честно ей ни служил.
И армянин с итальянцем по очереди начали рассказывать о своей погибшей родине, какою ее знали. Не одними ведь невольничьими рынками жил древний город у отрогов крымских гор, главным делом его все-таки были питающие друг друга ремесла и торговля. Здесь строили корабли и ковали мечи, ткали дивные ткани и делали украшения, лили колокола и пушки, чеканили прекрасные сосуды из золота и серебра, меди и бронзы. Шили обувь и платье, обрабатывали кожи и меха, писали книги и фрески. Через Каффу, с помощью ее изобретательных и неутомимых торговцев, Восток и Запад обменивались всем лучшим, что могли произвести; ища в том свою корысть, здешние негоцианты, презрев опасности, отправлялись в далекие путешествия по морю и по суше, открывали и осваивали новые торговые пути, знакомили людей во всех концах света с новыми товарами, прививали им вкус к дотоле неизвестным вещам.
Не одни базары и гавань укрывались за стенами генуэзской крепости; здесь были покойные улочки и тихие садики с каменными фонтанами и скамьями, где собирались для беседы ученые, художники, любители искусства и мудрости всех верований и племен. Люди встречались в излюбленных тратториях и кофейнях, ходили друг к другу в гости, поддерживали всю жизнь друг друга советом и сочувствием, открывали друг для друга скромные кошельки. Так жила старая Каффа трудового люда - мастеровых, живописцев, нотариусов, музыкантов, учителей, мелких чиновников и торговцев. Итальянцев, греков, армян, евреев, татар, славян, германцев и иных языков, кого ни заносила сюда судьба.
Войку слушал, прислонясь затылком к жесткой доске. Что-то твердое мешало юноше, упираясь в бок; сотник протянул туда руку и нащупал замок, висевший на длинном ящике.
- Третий день лежу на этой штуке, - проворчал он шутливо, - и не подумаю, что это есть.
Ящик пытались пошевелить. Позвали тихо Данилу-руса; у сурожанина сохранился от обысков складной нож. Согнув гвоздь, вытащенный из переборки, смастерили отмычку.
- Тяжелый, дьявол, - прошептал Данило, - не иначе в нем главная турецкая казна. У кого рука дюжая? Моя еще с боя ушиблена, болит.
Войку ткнул отмычкой в скважину замка, покрутил; тот не поддавался. Османы, видимо, долго не открывали ящик, забытый в углу. Наконец в руке Чербула что-то щелкнуло и заскрипело.
- Тише, черт! - буркнул русич. - Отворил?
- Кажется, да…
- Наше золото султана! Поднимайте крышку, да осторожнее!
В ящике лежали темные, длинные предметы, пальцы нащупывали то дерево, то металл. Давицино, матрос, опознал их первым.
- Абордажные крючья, - сообщил фрязин. - Сам бог послал. - Юноши радостно обнялись в темноте. Слов не требовалось: у них было оружие, они сумеют воспользоваться им.
- Эти, там, на кожах, замыслили что-то, - прошептал, приблизившись, другой сурожанин, Димитерко. - Будьте настороже.
40
Сотнику, пожалуй, легче было не спать душной ночью на судне, чем его товарищам. Войку, воспрянув духом, загораживал собой бесценное сокровище, негаданно попавшее в их руки, - цепкие крючья на длинных древках, которыми воины цепляют чужой корабль, чтобы, притянув его к своему, броситься врукопашную на вражий борт. Пользоваться такими можно и как копьями, и как палицей. Его товарищи не были безоружны, как прежде, и это сегодня - главное.
Ночь заступила на вахту на Великом море, узники "Зубейды" один за другим забывались в тревожном сне. Товарищи давно уже спали, когда слух Войку уловил какое-то движение у перегородки, где почивали на своих кожах оставшиеся с Чезаре сынки патрициев. Чербул всмотрелся во тьму. Привычное к мраку зрение и чуткий слух поведали: кто-то осторожно пробирается к нему.
Войку нащупал друзей. Легкого прикосновения было достаточно, чтобы прервать сторожкий сон. Притворяясь спящими, молодые воины приготовились встретить гостей.
- Они должны быть здесь, - услышал над собой Ренцо тихо сказанные по-итальянски слова. Тени сгустились, приблизились: ночные гости силились разглядеть, кто где лежит.