- Истинно так, по Земле Молдавской ходят звоны: воеводу видели, мол, тут, видели там, - заговорил Пырвул. - Только все это - брех. Это люди Шендри-портаря воду мутят, запутывают след. Ведомо мне достоверно: Штефан - при войске. С ним уже немало людей; Штефан - на воле, чинит османам всякие пакости, не пропускает обозы с хлебом. А лживые слухи - чтобы нас с вами провести.
- Вот видите, бояре ваши милости! - воскликнул Жупын. - Уже и войско собрал!
Собравшиеся зашумели все сразу. В их речах звенели ненависть и страх, но и голос звериной осторожности.
- Послушайте меня, паны-братья, - молвил Утмош, когда застольщики поутихли, присосавшись к чаркам. - Я не спатарь, не ворник, не чашник. Ваши милости все меня знают; я от государственных дел далек. Моя забота - мой дом, моя землица, мое хозяйство, все, что обретено в трудах нелегких, за целую жизнь. До прочего, по чину моему, мне и дела нет. Но я многое видел, узнал на веку. Видел, каким предстал пред всей землей нашей нынешний воевода, когда сам Матьяш уносил от него ноги со стрелой в заду. Видел, как скатились головы Исайи-ворника и Негрилэ-чашника, даром что Исайя был Штефану родич, а Негрилэ - друг. Как катились иные головы ни за что, ни про что. Как рушилась боярская честь. Помню, как пал позор на мою седину на неправом суде воеводы в Четатя Албэ, видевший славу рода нашего, когда Штефан в великом споре встал на сторону смердов, нанеся мне обиду и бесчестье. И ныне говорю вам, братья: Штефан, сын Богдана, - не наш князь. Уж лучше султан!
- Мухаммед не сядет на наш стол, мал он для такого царя, - сказал Дажбог. - Султан привез нам на княжение сына Петра-воеводы, убиенного князя.
- Рыбнику мунтянскому сын тот щенок! - возмутился Лупул. - Самозванец, ублюдок!
- Чей он, может, и вправду дело темное, - усмехнулся Карабэц. - Только что нам до того, чей бычок там скакал? Теленок-то будет наш, султан-то его признал!
- Вот именно, наш, - кивнул Пырвул. - Телок, щенок - такой и нужен, чтобы не умничал и не чудил, чтобы слушал голос лучших людей земли, из воли лучших не выходил. Пусть ублюдок, но в нем - спасение!
- Пока сей мунтянчик у нас воссядет, туркам надо еще взять Сучаву, - раздался голос молчавшего до тех пор боярина Шлягуна. - Штефан-то при войске, Штефан-то бьется. А Мухаммед, слышно, опять нездоров.
- А наши силы - где? - спросил Жевендел. - По маеткам да по бешлягам, по всем местам, где отцы-деды взимали мыто; поставили заставы, людей ратных, и ждем купцов, а их нет да нет. Слабы мы, паны-братья, для дел великих; каждый к своему дому тянет, а нужно всем вместе, иначе князь нас сомнет.
За столом воцарилось молчанье. Бояре хмуро налегли на жареное и пареное, на вкусные яства и соленья, без задержки сменявшие друг друга на серебряных блюдах. Появились большие, затейливо украшенные резьбой дубовые жбаны; это из погреба вынесли стоялые, крепкие меды.
Карабэц, опершись волосатыми кулаками о край стола, с чуть насмешливой улыбкой оглядывал закручинившихся гостей.
- Полно, братья, горевать, - молвил наконец Ионашку. - Пани Фортуна еще не решилась, кому отдаться, пани фортуна ляжет в постель к тому, кто будет сильней. Наш славный брат, его милость Жевендел изрек нынче истину: мы слабы, ибо нет меж нами единства. Соберемся же вместе, соединим свои силы, и у нас будет войско не хуже княжьего, поболее, чем десять тысяч бойцов. Обопремся о руку могучего союзника, которого сама судьба послала нам на вразумление и помощь, на силу великого войска осман. Знаю, знаю, многим сие претит. Но подумаем трезво, пока не пьяны: что станет с нами, если они уйдут, не сделав своего дела, не свалив с престола князя Штефана.
Новое молчание было ответом. Бояре понимали, как поступит победивший Штефан-воевода с теми, кто покинул его перед боем и увел свои стяги, кто запрещал крестьянам-войникам возвращаться под его знамя, помогал врагам, предавая своих.
- Не устоит Штефан супротив султана, - изрек Лупул. - Все равно что еж супротив быка. Да что потом? Земля наша пуста лежит! Чем кормиться будем?
- Года не пройдет - все опять зацветет, - возразил Утмош. - Так оно всегда на Молдове. Вельможный пан Михул-логофэт недаром все года напоминает: Штефана свалить - главное дело сделать, для этого ничего нельзя ни жалеть, ни бояться; только без Штефана полной чашей станет дом наш и земля.
- Что знает о нашем деле пан Михул, сидя в Польше за крулем! - плаксиво воскликнул Жевендел. - Сколько лет не бывало уже его милости на Молдове!
- Вот и я говорю, - подал голос Жупын, утирая вышитым рушником сочащиеся жиром густые усы. - Вот и я говорю, панове: надо каждому заняться своим хозяйством, на дворе ведь - месяц очага. С чем будем зиму встречать, старики упреждают - суровую? Когда кругом - разор? Пан Лупул прав: Штефаница наш все равно не устоит, уведет его султан на цепи в Цареград. Наше дело - спасти дома, хозяйство, обеспечить семьи кормом.
- А после нагрянет князь, его куртяне да смерды, и станет все на подворье нашем золой да прахом! - вскричал Утмош. - Подумай, пане, что ты несешь!
- И ты бы думал, даром что старец! - обиделся Жупын. - Головою, не тем, на чем сидишь!
- Ишь, наглец! - взъярился Утмош. - Полтора сельца заимел - и дерзит уже немешам, рвань собачья! Ну-ка, выдь! Я тебе покажу, каков старец доброго рода! - схватился за саблю белгородский боярин.
Обоих забияк, не на шутку схватившихся за оружие, почти силой усадили на место, заставили выпить по-братски. Но споры долго еще не утихали. Лишь тараф звучал согласно да покачивали боками, скользя меж столом и лавками, дебелые рабыни Ионашку.
Ионашку Карабэц более не усмехался. Ионашку с каменным лицом смотрел на своих именитых гостей. И с этими ему предстоит всю жизнь быть в товарищах, в союзниках, в побратимах! Сытые, злобные, жадные, глупые, разве они когда-нибудь поймут гордые замыслы боярина Карабэца? Разве смогут уразуметь, почему он пошел - и ведет их с собой - на договор с диаволом, сиречь - с Мухаммедом, ради чего готов поддержать на княжьем столе Молдовы еще не посаженную султаном куклу - мнимого сына господаря Петра? Разве эти поймут когда-нибудь главное - что боярин Карабэц, давно почуяв, какую силу до сих пор сдерживали в нем не столь уж высокое рождение, тесные границы его владений и прав, еще более утесненных Штефаном, - разве они одобрят проснувшиеся в нем высшие устремления: к власти, к участию в кровавой и пьянящей игре венценосцев и держав, к божьему помазанию и княжеской короне. Как глупо поступил он год тому назад, пропустив в Семиградье сына Боура-капитана, этого опального беглого сотника, не ведая, какое сокровище везет с собой волчонок Войку! Теперь Ионашку знал, что сам Цепеш, венчанный князь, хоть и без земли, едва не расстался с жизнью, пытаясь отбить у щенка красотку, чье имя могло украсить сиянием тысячелетнего царства любой, даже королевский род. Дочь Палеологов Ионашку тогда упустил, как, впрочем, не добыл ее и Цепеш. Но в Хотине, вместе со всем своим выводком, воевода прячет еще одну ягодку благородных кровей, родную дочь Раду Красивого, прослывшую уже прекраснейшей даже в этом роду красавцев. Прячет для себя - он, погубивший ее отца!
Да не спрячет от него, Ионашку, если все пойдет по его задумкам, как и должно пойти.
29
Да, союзники у него, если к ним присмотреться, подобрались не из лучших. Понять Карабэца им не по разуму. Но это и хорошо. Пусть они только поддерживают Ионашку, помогая ему своими связями, богатством, хитростью, коварством, своими собственными стягами. Пусть подпирают его замыслы неистребимой ненавистью к князю Штефану, к простым людям своей земли, своей немешской спесью.
- Ваши милости! - подал громовой голос хозяин усадьбы. - Сегодня вы говорили мудрые речи. Говорили разное, но правы были все. Верно сказано: воевода разбит. Но верно и то, что разбит он не до конца, что собирает наново войско и уже наносит удары. Большой Турок - так зовут его друзья наши, ляхи - одолел Штефана в бою. Но армия осман топчется у стен Сучавы, терпя урон и голод, в ней начинается мор. Есть и иная сторона дела: малый князь Штефан с малым войском - более сорока тысяч в нем никогда не было - ныне один пред лицом бесерменского царства, где стоит наготове еще не одно великое войско; христианские властители оставили его в одиночестве, словно сироту. Но вот приходит весть, увы, достойная веры: за Ойтузом в Семиградье готовы полки, собранные велением круля Матьяша, забывшего Байю и свой позор; их собрался вести в помощь Штефану знающий ратное дело воевода Баторий. Ко всему - болезнь султана: он то недужен, то здоров. Победа и счастье колышатся на весах судьбы, - поднял руку Ионашку, не забывший уроки риторики, полученные в Кракове, - победа и счастье еще не решились, на чью сторону встать. Как же быть нам и вам в таком положении дел? Ведь надо и нам решаться!
- Чего рам решаться, - громко рыгнул Пырвул, - путь у нас теперь один. Мы решились еще там, перед Белой долиной.
- Верно сказано, пане Илья. А потому, бояре ваши милости, бью челом: послушайте еще двоих гостей, без вести прибывших ко мне сегодня. Мнится мне, голос сих мужей прозвучит с немалой пользой перед тем, как будет кончен наш совет и прозвучат последние слова.
Карабэц степенно поднялся по лестнице в дом и вернулся, ведя под руки двоих незнакомцев в дорожном платье. Приблизившись с ними к столу, он собственноручно наполнил вином две большие чаши и вручил их новым гостям.
- Бояре ваши милости! Перед вами - высокородный пан Скуртул из Тырговиште, армаш. Пан Скуртул - слуга и друг его высочества князя Басараба, воеводы Земли Мунтянской. А это - его милость пан Папакоригос, драгоман Блистательной Порты.