Ранним утром второго из этих незабываемых дней, когда воевода, еще в сорочке, собирался выйти из шатра, чтобы умыться, вбежал, не доложившись, Влад Русич, самый ближний из апродов, недавно назначенный им комисом. Влад с порога повалился на колени, чего не делал еще никогда.
- Великий государь! - дрожащим голосом проговорил москвитин. - Там… там…
Воевода, стиснув зубы, набросил на плечи кафтан, опоясался саблей и лишь тогда шагнул из шатра. И застыл на месте, пораженный небывалым зрелищем. Обширная низина, открывавшаяся перед шатром господаря, покатый склон высокого холма над нею, до самого леса, были черны от народа. В своих простых, бурых и серых суманах, без шапок, воины-пахари Земли Молдавской стояли на коленях, дожидаясь появления князя. Здесь было не меньше пятнадцати тысяч человек; над всей огромной толпой стоял немолчный, напоминающий стон, многоголосый гул.
Такого Штефан-воевода еще не видел. Князь унял невольную дрожь.
- Чего вам, люди добрые? - громко спросил он, поклонившись толпе.
Страшный вой многотысячного людского скопища вознесся к небу. "Отпусти, государь, отпусти!" - проступало смутно в этом жалобном крике.
- Умолкните! Все! - громовым голосом взорвался воевода, расправив плечи. - Пусть говорит один.
Из толпы на коленях выполз седой селянин с иссеченным сабельными шрамами лицом. Штефан сразу узнал Удрю, бившегося под его рукой при Липнике, под Высоким Мостом, во многих других сражениях и стычках.
- Отпусти нас, отец-воевода, - обливаясь слезами, вымолвил старый рубака. - Ради детей наших и жен, ради старцев, над коими ныне ордынская сабля занесена. Дозволь оборонить своих.
- Вы лишились рассудка, безумные, - сдерживая закипавший гнев, сквозь зубы выдавил князь. - Оставить войско в сей грозный час, когда сам турецкий царь восстал и идет на нас с невиданной силой, чтобы обратить всех в рабов, истребить самое наше семя!
- Отпусти, государь, отпусти! - поднялась опять над окрестностью тысячеголосая мольба, в то время как седовласый Удря с силой ударился лбом в траву и продолжал разменно отбивать головой поклоны, словно хотел ее разбить.
- Замолчите же! Встаньте! - поднял обе руки Штефан, в отчаянии потрясая над головой сжатыми кулаками.
Толпа затихла. Ни один человек, однако, и не думал подниматься с колен. Штефан слышал негромкие, негодующие голоса за спиной. Это начали собираться вельможные бояре, его сановники и приближенные.
- Говорю вам, встаньте! - прогремел опять голос князя. В толпе никто даже не пошевелился.
- Вели коннице по ним ударить, - донесся до Штефана голос боярина Пырвула, владельца десятка сел в уезде Фалчу. - Иначе не образумятся.
Скрипнув зубами, воевода резко повернулся и ушел в шатер. Упав на стул возле походного стола, обхватив голову руками, он надолго застыл в неподвижности. Только к полудню, подняв глаза на неслышно вошедшего Русича, Штефан спросил:
- Стоят?
- Стоят, государь, - вздохнул Влад. - Все так же, словно вросли.
То же самое было через два, через три часа. То же самое - под вечер. Крестьяне стояли на коленях молча, не двигаясь с места, словно россыпь темных камней.
Смеркалось, когда Штефан снова вышел из шатра. Крестьяне-воины по-прежнему стояли на коленях, молчали. Мрачно взирая на море склоненных голов, воевода тоже молчал. Да и что могли они друг другу сказать? Что еще между ними не было ясно, какие слова можно было найти для уговоров?
- Вставайте и идите по своим местам, - сказал наконец Штефан твердым голосом, зазвучавшим негромко, но слышимым далеко вокруг. - Мы примем решение. Утром услышите его от меня. А теперь идите.
Крестьяне-воины тяжело и молча, крестясь и кланяясь, начали подниматься с колен.
Бояре на совет к князю собрались не мешкая. На каждого будто свалился камень, но каждый нес его по-своему. Владетельные и сановные входили, крестились на образ святого Георгия, покровителя Молдовы, мерцавший золотом оклада на резной подставке из сандалового дерева, кланялись князю и своему господину. Места занимали по именитости, но и по заслугам: великие - на табуретах за столом, средние - на лавках, за их спинами, прочие - стоя поодаль.
Разговор, как ожидалось, оказался трудным.
- Пан Утмош в это утро добрый совет дал, - высокомерно заявил Ионашку Карабэц, владетель тридцати сел из Кымпулунгского цинута. - И я в этом с ним заодно. Пусти, княже, на смердов куртян, с саблями и копьями, - у черной кости дурь и выскочит.
- Забыл, с кем дело имеешь, - скривился в усмешке Кома, сын Шандра. - У этих христиан, коих смердами зовешь, оружие в руках, и владеют они им не хуже иного вельможного пана.
- Бросить воинов друг на друга, половину войска на половину! - поддержал Кому Гоян-ворник. - Когда перед нами - сам султан! Пане Ионашку, в своем ли ты уме?!
- Ежели разумом судить бесерменским, может, это и выход, - осклабился любимец воеводы Федор Кан-Темир.
- Давно ли ты сам, безбожник, на грязную шею татарскую крест святой надел? Давно ли в христианские паны вышел, ордынский изменник? - вскинулся Карабэц.
Кан-Темир и боярин схватились за сабли.
- Утишьтесь, панове, - поморщился Штефан-воевода, и оба противника, словно по волшебству, отступили к своим местам. - Что скажешь ты, вельможный пан Станомир?
- Скажу, государь: пускай эти добрые люди едут к своим домам, - устало промолвил этот родовитейший старый боярин, бывший казначей. - Пускай защитят свои очаги, как того просят.
- Как прикажешь понимать твою милость?! - воскликнул храбрый, но спесивый Мику Край. - Почему это мы, цвет Земли Молдавской, первыми должны сложить здесь головы?
- Потому - что мы богаче, - ответствовал Кома. - Что нам всегда легче жилось и выпало в жизни больше радостей, чем этим нашим братьям во Христе и по отчине. Потому еще, что мы, переимщики повадок ляшских, всегда докучали нашим государям, пусть, мол, будет у нас, как во Франции или Польше, где попы-де молятся богу, черная кость работает, а белая - сражается. Вы сыты и пьяны, живете в тепле, черная кость Молдовы усердно проливает за ваши милости пот. Вот и делайте свое дело, бейтесь сами за нашу землю!
Поднялся возмущенный ропот. Но Штефан негромко хлопнул ладонью по столу, и стало тихо.
- Тем более, что класть кому-то головы и не нужно, - заметил боярин Станомир, как бы продолжая речь. - Мыслю - и мысли сей никогда ни перед кем не скрывал: Большому Турку надобно покориться, выплатить за все годы дань. И не тебе того стыдиться, государь-воевода, - добавил старик со вздохом, - то постыдное дело до тебя у нас учинилось, еще Петр-воевода, прости его господь, начал платить бесермену ясак.
- Покориться! Покориться туркам! - раздалось сразу несколько голосов.
- Этого не будет, - холодно бросил Мику Край. - Под Высоким Мостом отбились, - отобьемся и в этот раз.
- Хо! - воскликнул за его спиной толстый пан из-под Сучавы. - В тот раз на нас шел мерин! А теперь скачет сам жеребец! Сила идет, какой еще не было, вот в чем дело! Может, и не погибнем, но лишимся всего непременно, - продолжал боярин под одобрительные возгласы единомышленников. - А что ему, землянину, имей он даже кое-что за душой? Ссыпал аспры в горшок, зарыл на дне оврага - и все тут. Вернулся в село, когда супостат ушел, - и отстроил свою хату за неделю. А наше добро не спрячешь в кувшин!
Преподобный Михаил, настоятель кымпулунгского монастыря, шевельнул чревом и поклонился князю в знак того, что хочет говорить.
- Прости меня, государь, - заявил со смиренным видом настоятель, - и вы простите, вельможные господа, коли напомню: все в мире сем - от бога, и несть силы, чтобы не была от него. Тако ж и с турками, агарянами и язычниками: коли сила их бесерменская больше нашей, то сие - от разумения господня, нам за грехи. И не склониться пред тем разумением святым и высшим - кощунственный грех богопротивления есть. И безумие також, ибо какой будет божья воля - так свершится и с нами.
Штефан встал, и все в шатре умолкли, поднимаясь на ноги.
- Враг на нас идет, - сказал он, - может быть, и иной, чем полтора года назад, да мы с вами все те же. А что сам царь скачет - так по сану ему и будет от нас почет. Будем встречать царя, иное дело не в честь ни ему ни, тем паче, нам.
Господарь обвел присутствующих спокойным взглядом. Карабэц ответил дерзким взором, Мику Край - восторженным. Отец Михаил с неодобрением опустил глаза.
- Вашим милостям скажу нынче же: каждая капля крови людей из лучших родов земли нашей для нас драгоценна. Но разве не станет она драгоценней стократно, если прольется за отчину нашу и дедину? А земское войско, как нами обещано, услышит наше слово на заре грядущего дня.
Наутро Штефан-воевода отпустил крестьян. С воинов, уходивших к своим селам, была взята клятва - вернуться, когда отгонят татар, к тому же бешлягу возле Ясс. А если это будет невозможно, - к государеву войску, где бы оно не находилось.