Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго…
Сцена пятая
Темно. Постепенно становится светлее. Звучит уже другая молитва, ее читает диакон, сидящий над гробом отца Эро́са. Недалеко сидит Ефросинья.
Диакон (читает молитву). Помяни, Господи Боже наш, в вере и надежде живота вечнаго преставившегося раба Твоего, брата нашего Эро́са, и яко Благ и Человеколюбец, отпущаяй грехи и потребляяй неправды, ослаби, остави и прости вся вольная его согрешения и невольная, избави его вечныя муки и огня геенскаго, и даруй ему причастие и наслаждение вечных Твоих благ, уготованных любящим Тя: аще бо и согреши, но не отступи от Тебе, и несумненно во Отца и Сына и Святаго Духа, Бога Тя в Троице славимого, верова, и Единицу в Троице и Троицу во Единстве, православно даже до последняго своего издыхания исповеда. Темже милостив тому буди, и веру, яже в Тя, вместо дел вмени, и со святыми Твоими яко щедр упокой: несть бо человека, иже поживет и не согрешит. Но Ты Един еси кроме всякого греха, и правда Твоя, правда во веки, и Ты еси Един Бог милостей и щедрот, и человеколюбия, и Тебе славу возсылаем, Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно, и во веки веков.
Молчание.
Ефросинья. Спасибо, тебе, отец диакон.
Диакон (негромко, глядя в пол). За что же спасибо?
Ефросинья. Что не оставил нас.
Диакон. Да как же я мог вас оставить… (Смотрит в гроб.) Как живой лежит. А еще совсем недавно и правда живой был.
Ефросинья. Удобно ли ему там?
Диакон. Должно быть, удобно. Тело теперь ничего не чувствует, одна душа осталась.
Ефросинья. Я все-таки гляну – чтобы ручка, ножка не затекла.
Смотрит на Эро́са.
Диакон (тихо). Отец Василиск что?
Ефросинья (тихо). Да бродит тут по дому, аки зверь несытый.
Оба смотрят на Эро́са.
Диакон. Ах, отец Эро́с, за что же ты нас оставил? Чем мы тебя прогневали? Это все я… Страху поддался, твердости не проявил. Прости меня, прости…
Диакон заходится в тихом плаче.
Ефросинья. Ну, что ты, отче? Что ты? Не горюй, простил он тебя, ни в чем ты ныне не виноват.
Диакон (сморкаясь в платок). Да уж я знаю, что простил… Только я себя не прощаю. Знаешь ли, матушка, о чем больше всего жалею?
Ефросинья. О чем же?
Диакон. Что уж вместе не встретимся мы больше никогда – ни на этом свете, ни на том.
Ефросинья. Что ты, отец диакон? Почему не встретитесь?
Диакон. Да потому что он будет там со святыми упокой и праведниками, а меня скинут в преисподнюю – задницей сковородки охлаждать…
Ефросинья. Перестань ты глупости говорить, честное слово! Да еще над гробом. Бог милостив, каких он грешников прощал! А уж твой грех и вовсе ничего…
Диакон. Это правда, милосердие Божие границ не знает… Я помню, однажды с ним разговаривал…
Ефросинья. С кем?
Диакон. С отцом Эро́сом. Так он мне и говорит: "Бог милостив, отец Михаил. Что бы ты ни сделал, он тебя простит". Вот, говорю, радость. Значит, делать можно все, что захочешь? Да, говорит, можно. Но имей в виду, что после смерти тогда увидишься не с Богом, а с дьяволом. А вот он прощать не станет. И как в воду смотрел!
Ефросинья. Ну уж ты, отец Михаил, уймись, наконец…
Диакон. Точно вам говорю, матушка… Я ведь когда из армии пришел, совсем дурной был. Только и знал, что баб еть, водку кушать, да в карты резаться. Окрестился уже, исповедаться ходил, причащаться, а старых привычек все оставить не мог. Нет, говорю, у меня воли от грехов избавиться. Сколько ни бросал, сколько ни зарекался – еще сильнее хочется. Тут он меня и научил. Есть, говорит, путь избавления от греха для таких, как ты, слабых духом…
Сморкается в платок, Ефросинья гладит его по голове.
Диакон. Путь это вот какой – не упорствовать во грехе. Многие грехи – они по привычке грехи. Вот вдруг чувствуешь – не хочется тебе пить. А ты по привычке наливаешь. А ведь это Господь тебе шанс дает. Не хочется – не пей. Вот здесь, сейчас. Один раз не выпил, второй, третий – глядишь, уже и не надо. Так и с остальными грехами. И поверите ли – подействовало!
Ефросинья утирает глаза платком. Диакон трубно сморкается.
Диакон. Или вот тоже была история. Прихожу как-то к вам в Светлое Христово воскресенье, а он на огороде тяпкой машет. "Что же это вы, говорю, отец настоятель, в воскресенье работать нельзя. Сам Господь Бог в день седьмой почил от дел". А он выпрямился, посмотрел на меня как на дурака, и говорит: "Да Бог-то за предыдущие шесть дней создал небо и землю. А ты что создал такого, что тебе отдохнуть надо?"
Ефросинья. Верно, лучше и не скажешь…
Диакон смотрит на нее. Появляется секретарь.
Ефросинья (ворчит). Явился, нечистая сила… Зачем припожаловали, отец секретарь?
Секретарь. Проститься хочу. Все ж таки мы с отцом Эро́сом знакомцы были… Хотя и имели разногласия по некоторым научным вопросам.
Ефросинья. Эва, куда хватил… Разногласия! Да если бы не эти ваши разногласия, он бы, может, еще и жив был.
Секретарь (смиренно, но непреклонно). Грешен, знаю… Однако прошу, матушка, не отказать мне в христианском милосердии.
Ефросинья смотрит на него сурово. Тот стоит к ней спиной, опустив голову.
Диакон. Пойдемте, матушка… Пусть уж его, в самом деле, простится…
Ефросинья и отец диакон выходят. Секретарь смотрит на Эро́са, лежащего в гробу.
Секретарь. Ах, отец Эрос, что же ты натворил? Все упрямство твое глупое и гордыня! Так было бы распрекрасно – в космос бы слетали, потом в митрополиты, а там и в патриархи. Очень нам нужен был тут свой человек: слабый, недалекий, управляемый… Идеально ты для этого дела подходил. И вот, на тебе – уперся, как осел. В гроб лег, лишь бы дела не делать… Но только знаешь, отец Эрос, разговор-то не закончен. Как это там говорят: у нас длинные руки. Мы везде до тебя дотянемся, так и знай…
Диакон(внезапно появившийся). Это что за прощание такое, отец Василиск?
Секретарь (вздрогнув). В чем дело? Тебе чего, отче? Почему без доклада?!
Диакон. Это где вы до него дотянетесь? Уж не на том свете ли?
Секретарь (отступая к гробу). Ты чего, отец Михаил… Пошутил я… Пошутил, понимаешь… Шутка это была…
Диакон. А насчет космоса – тоже шутка была?
Секретарь. Тоже… Каюсь… Пошутил я, а он возьми и умри.
Эрос (страшным голосом, поднимаясь в гробу). Ну, так и я пошутил!
Вцепляется секретарю в горло. Тот хрипит.
Секретарь (хрипит). По… помогите… убива… ют!
Эрос. Держи его, отец диакон!
Диакон (вцепляясь в секретаря). Не уйдет!
Эрос. Пошутить хотел, нечистый?! Ничего, русский поп тоже шутит умеет!
Они запихивают секретарю в рот кляп и заталкивают в гроб. Крестят гроб и садятся сверху. Заглядывает Ефросинья. Смотрит на одного, на другого.
Ефросинья. Где сатана-то?
Эрос. Там, где и положено.
Секретарь бьет изнутри в крышку. Ефросинья подходит и садится на крышку рядом со священником и диаконом.
Ефросинья. Не вырвется?
Эрос. Не должен. Мы его святой водой еще окропим, да гвоздями забьем покрепче.
Секретарь стучит изнутри.
Ефросинья. Стучи – не стучи, ничего не выстучишь.
Диакон (Эро́су). Как же это вы догадались про него, отец настоятель?
Эрос. Уж больно наглый. Даже для архимандрита чересчур. Но, конечно, полной уверенности не было. И тогда матушка мне совет дала умный – позвонить прямо самому владыке, да спросить.
Диакон. Не испугались?
Эрос. Боязно, конечно, было. Но выбор-то не богатый: или черт, или епископ. Я епископа выбрал. Привычнее, знаешь ли… Он мне все и обсказал. Что нет, дескать, в природе никакого секретаря отца Василиска. Остальное уж было делом техники.
Диакон. Как это вы так ловко умерли – как натуральный. Мне уж матушка сказала, да я не поверил, пока своими глазами не увидел, как вы из гроба порскнули, и ну его душить.
Эрос. А ведь идею-то ты мне подсказал, помнишь?
Диакон. Насчет удушения?
Эрос. Да нет, насчет мертвым притвориться.
Диакон. Так вам же не понравилось тогда.
Эрос. Ну, всему свое время.