Так она и стояла там - темный силуэт на фоне огня с тлеющими искрами, летящими над головой - прикусив губу, как она делала всегда, когда волновалась. Действительно, она любила меня больше, чем я заслуживал. Сказать, что на нее было просто приятно смотреть, было бы преуменьшением, потому что она была настоящей красавицей, и мне очень повезло заполучить такую женщину, как она. С волнами густых каштановых волос, мелодичным смехом, упругой грудью, она имела мало соперниц среди девушек что в Англии, что за морем.
Никаких соперниц, за исключением одной. Которую я даже спустя год так и не смог изгнать из своих мыслей.
Я опять услышал голос Леофрун, и то ли из чувства вины, или из привязанности или чего-то еще, на этот раз я заставил себя подняться на ноги и присоединиться к ней.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
В последующие дни от валлийцев не было ни слуху ни духу. Каждое утро мы с Эддой седлали лошадей и объезжали округу в поисках их следов: свежих кострищ, или троп, возможно, проложенных группой разведчиков, но ничто не указывало на их присутствие. Сам не знаю, что бы я делал, столкнувшись с ними лицом к лицу, но, по крайней мере, так мне казалось, что я занимаюсь чем-то полезным.
Даже после года практики я чувствовал себя неловко, исполняя обязанности господина, во всяком случае, так, как их понимал отец Эрхембальд. Я был гораздо счастливее в седле, с ножнами на поясе и щитом за спиной. Именно так я прожил последние тринадцать лет жизни, и именно так надеялся провести тринадцать следующих. Некоторые лорды, получив имение и богатство, рабов и слуг, быстро забывали о ратных трудах и боевых походах. Вместо этого они предпочитали толстеть от жирной пищи и густого пива, лишь изредка оставляя свои залы, чтобы посмотреть на мир за пределами своих владений. Я был полон решимости не идти по этому пути и потому день за днем поднимался на рассвете, надевал кожаную куртку и шлем и выезжал в чащобы.
И тем не менее, за все то время, что мы прочесывали одни и те же холмы, одни и те же леса, мы так и не обнаружили признаков противника. Очевидно, Риваллон, их так называемый царь, передумал посылать против нас еще один отряд. Может быть, он услышал историю о том, как я расправился с последними налетчиками, а, может быть, и нет. В любом случае, он сделал правильный выбор, потому что я твердо решил, что в следующий раз, когда он вздумает угрожать моей усадьбе, я не буду так добр. В следующий раз я не оставлю в живых ни одного человека. Так я и сказал Эдде, когда мы возвращались домой после одной из наших утренних вылазок.
- А если вас не будет здесь, господин, что тогда?
- Что ты имеешь в виду? - спросил я, нахмурившись.
Мне показалось, что в его словах скрыт некий тайный смысл.
- Когда вас и ваших людей позовут служить королю на его войне, кто будет защищать нас?
За годы, прошедшие со времени вторжения я научился доверять только нескольким англичанам. Эдда был одним из тех, кто завоевал мое расположение, и, признаться, я был ошеломлен его словами. Конюх имел независимый и гордый характер, совсем не расположенный к шуткам, но это был первый раз на моей памяти, когда он высказывался так откровенно.
Он был лет на десять старше меня, и я полагал, что он давно потерял счет своим зимам. Его кожа обветрилась и задубела за многие годы, проведенные под солнцем, ветром и дождем, и он выглядел, как человек, много испытавший на своем веку. Очень может быть, что когда-то он и сам был воином, потому что хоть и не был высок, но идеально скроен для пешего боя со щитом, с широкими плечами и мощными руками. Я не сомневался, что в свое время он отправил на тот свет немало противников.
- Их мог бы защитить ты, - сказал я.
Я довольно быстро заметил, что он был не просто способным бойцом, но исключительным.
Эдда был по-особенному ловок в доспехах и шлеме и одинаково опытен и с копьем и с длинным английским ножом, который они называли саксом. Большинство английских бойцов могли только мечтать о такой технике.
- Значит, собираетесь отказаться от нас? - спросил Эдда.
Я взбесился от его прямоты, но успел обуздать свой нрав и только бросил ему предупреждающий взгляд.
- Если мой король позовет меня сражаться, у меня не будет другого выбора, как пойти. Ты это знаешь.
Он вызывающе уставился на меня своим единственным взглядом, но я прямо смотрел ему в лицо, и в конце концов он отвернулся.
- Ты хорошо сражался тогда, - сказал я, и был абсолютно честен. В тот вечер он убил валлийцев больше, чем любой из его соплеменников. - Если они снова нападут, мужчины пойдут за тобой.
Действительно, он пользовался странным уважением среди крестьян Эрнфорда, отчасти из-за своего утраченного глаза и изуродованного лица, которое, казалось, в равной мере интриговало и пугало их. Но он прочно вбил себе в голову, что люди боятся его уродства.
- Они не пойдут за калекой, - сказал Эдда. - Они презирают меня.
- Пойдут, если я прикажу. Кто еще сможет вести их, если не ты?
Англичанин насмешливо фыркнул.
- Эти дни позади, господин.
Мгновение я смотрел на него, размышляя, что же он имел в виду. Если он дал мне понять, что когда-то уже вел людей в бой, то меня это не удивило. Возможно, это было еще до того, как он потерял глаз. Насколько я знал, он никому не рассказывал эту историю, и никто из местных так и не осмелился спросить. Я тоже не собирался выяснять, так что весь остальной путь мы проделали в молчании, словно Эдда и так сказал мне слишком много.
* * *
Впервые за долгое время жизнь в Эрнфорде начала возвращаться в нормальную колею, и со временем память о валлийском набеге стала казаться чем-то нереальным, как сон. Деревенские жители ухаживали за соей скотиной и посевами, которые зрели с каждой неделей, вскоре их перестало интересовать все вокруг, кроме их урожая. За неделю до конца лета по ухабистой дороге из Леоминстера и Херефорда к нам пришел усталый коробейник. Он привел с собой такого же усталого мула, запряженного в хлипкую тележку, украшенную алыми и зелеными лентами. Как обычно, тележка была нагружена больше, чем она, казалось, была в состоянии вместить: деревянные доски, крючки, железные горшки для приготовления пищи, фляги с маслом, свечи и множество других полезных вещей, в том числе кувшины с медом и благовонными травами, бочонки вина, горки с мазями, травами и другими средствами, которыми, как он обещал, можно вылечить все болезни сразу.
Разносчика звали Бартвалдом, и он был хорошо известен как мне, так и всем людям в Эрнфорде, потому что неоднократно посещал мою усадьбу в прошлом году. Наряду с различными товарами, которые возил в тележке или таскал в мешке за спиной, самые мелкие и ценные вещицы он сберегал в кошеле или под рубашкой, и среди них на этот раз оказался бронзовый медальон в виде украшенного золотом креста, который висел на кожаном ремешке у него на шее.
- Что это? - спросил я, заметив крест.
Он снял ремешок через голову и протянул мне.
- Я купил его несколько лет назад у фламандского купца, который приобрел его во время паломничества в Святую землю. Я верю, что он защищает меня в моих долгих странствиях.
Я осторожно расстегнул замочек и раскрыл обе половинки подвески. Мне в ладонь выпал сверток ткани размером чуть больше желудя с чем-то твердым внутри. К ткани, тонкой как шелк, скорее всего это и был шелк, была прикреплена узкая полоска пергамента, исписанная такими крошечными буквами, что трудно было разобрать слова.
На мой вопросительный взгляд Бартвалд ответил:
- Это кость святого Игнатия.
Я понятия не имел ни об этом святом, ни о том, когда и где он жил, и потому послал одного из слуг за отцом Эрхембальдом, который, конечно, лучше разбирался в таких вопросах.
- Епископ Игнатий Антиохийский, - пробормотал он мне, когда реликвия из медальона была показана ему. С осторожным благоговением он вертел ее в руках, щурясь на мелкие буквы. - В детстве он был благословлен самим Христом, а потом замучен римским императором, который скормил его львам, насколько я помню. Он был одним из первых святых. - Он пристально посмотрел на Бартвалда. - Сколько ты хочешь за это?
- Вы же не попросите меня расстаться с таким ценным имуществом? - вполне правдоподобно ужаснулся разносчик. - Святой Игнатий со мной повсюду, а я хожу по дорогам уже больше семи лет.
- Прости нас за грубость, - сказал я.
Он бы не позволил ни мне ни священнику рассматривать свою реликвию, если бы не имел намерения продать ее. К тому же я не видел на нем этого креста во время прошлогодних посещений и, несмотря на рассказ о фламандском купце, сделал вывод, что святой Игнатий совсем недавно попал ему в руки.
- Сколько?
- За него? Два фунта серебра.
- Целых два фунта? - переспросил я. Столько стоила отличная боевая лошадь, если не меньше. - Откуда мне знать, может, это простая овечья кость.
Бартвалд выглядел оскорбленным.
- Я когда-нибудь прежде обманывал вас, милорд?
Этот вопрос не требовал ответа, и мы оба это знали. Но я подумал, что до сих пор он был честен во всех отношениях, и потому, возможно, говорил правду и в этот раз. Я отвернулся, чтобы посоветоваться со священником.
- Танкред, - сказал Эрхембальд, стараясь говорить тихо, чтобы не выдать очевидного волнения, - эта древняя реликвия заключает в себе огромную силу. Я думаю, что этот святой разговаривал с самим Иисусом Христом. - Он перевел дух. - Наш друг не может знать, сколько в действительности стоит эта вещь.
Я постарался подавить смех.
- Держу пари, он точно знает, сколько это стоит.