- Болезни эти, - продолжал он после глубокого вздоха, - казнокрадство, хищения, продажность - охватывают всех, начиная от тайных советников до регистраторов, ибо каждый хочет питаться, но питаться не для удовлетворения голода, а в силу традиций - до пресыщения, до разврата. Ну, это дело пятое. Шут с ним. С этим мириться можно. Плохо то, что не дают хода лучшим силам государства, способным на частную инициативу, на деятельный, а не канцелярский патриотизм.
- Тэк-с, - протянул Макаров, подбирая бороду в руки и пряча в нее улыбающееся лицо.
А негоциант торопился выкладывать свои сумбурные, сбивчивые мысли:
- Корея и Манчжурия - это ведь не башкирские земли, не Черноморское побережье, которыми мы вольны распоряжаться у себя дома, разделывая их по-своему. Манчжурия как-никак все же часть - и очень большая - иностранной территории, а Корея - независимое государство.
- Как, кстати, в этих краях сейчас? Спокойно? - как бы невзначай перебил Макаров.
- На Ляодуне особых событий нет, ну, а в северной части Манчжурии китайское население неспокойно. Недовольство замечается во всех слоях.
Досужие люди уверяют, что для ведения весьма странных дел на Дальнем Востоке стихийно возник малый департамент, не значащийся в списках никакого министерства. Чиновников этого департамента, как и строителей железной дороги, китайцы называют "машинка-капитан", производя этот титул от слова "мошенник".
- Я вижу, золотые россыпи у вас там.
- Для некоторых - да. Все крупные строительные работы на железной дороге, в Дальнем и в Порт-Артуре сдаются за крупные взятки китайскому подрядчику Тифонтаю.
- А это что за фигура?
- Самая загадочная. Бывший китайский генерал. Несомненный японский шпион. Владелец на Ляодуне опиекурилен и публичных домов. Строит в Порт-Артуре все крепостные сооружения, а в Дальнем - и порт и доки. Самолично рубит головы китайцам. Закупает в России цемент, но русский цемент достигает Дальнего Востока с подменными коносаментами и направляется в Японию, а японский низкопробный цемент сбывается нам под русскими этикетками…
- Тэк-с. Чем же, собственно, я могу быть вам полезным?
- Я, ваше превосходительство, прошу вас помочь мне стать вместо Гинзбурга поставщиком угля для Тихоокеанского флота. Гинзбург ведь поставляет флоту не английский и даже не русский, а японский уголь. Разве это терпимо? Разве это патриотично?
"Уголь, уголь… - подумал Макаров. - Темный хлеб машин, извлекаемый из пасти копей. Сколько людей около него копошится! Одни честно, по-трудовому, а другие жульнически".
- Подлец Гинзбург, - вслух проговорил он. - Презрение к нему осталось у меня навсегда еще с тысяча восемьсот девяносто пятого года, когда я имел честь командовать Тихоокеанской эскадрой. Насчет вашего предложения могу посоветовать пока одно. Вопросами угля у нас занимается Адмиралтейство. Обратитесь к нему. Оно потребует от вас докладной записки. Ознакомьте меня с нею, тогда я буду говорить с вами определенно.
- Интересный субъект, - сказал адмирал Семенову, когда за негоциантом захлопнулась дверь. - Жуликов, аферистов, казнокрадов клеймит. Но мне думается, что это тоже один из дальневосточных жучков-короедов, накинувшихся на лесные концессии на Ялу. Поставь его вместо Гинзбурга, таким же мерзавцем окажется, если не хуже.
Пожилой матрос в синей форменке с боцманскими лычками на покатых плечах принял тяжелое меховое пальто, пушистую бобровую шапку с бархатным верхом, почтительно покосился на офицерский георгиевский крест в петлице гражданского сюртука посетителя.
- Как прикажете доложить? - спросил он, открывая дверь в гостиную.
- Художник Верещагин.
- Василий Васильевич, боже мой, как я счастлива! - быстро вышла из соседней комнаты Макарова, сверкая белозубой улыбкой. - Садитесь сюда. Или нет, сюда, рядом со мной. Надолго к нам? Путешествуете? - Адмиральша сыпала словами, и было видно, что она искренне рада гостю.
Отвечая, Верещагин разглядывал Капитолину Николаевну глазами профессионала-художника. Изящна, грациозна, несмотря на начинающуюся полноту. Темная волна волос подобрана с нарочитой небрежностью. Высокий лоб и свободный разлет бровей. Конечно, не сверкающая юностью "розоперстая Эос", не "властительница Принцевых островов", но все же пленительная Капочка. Сколько ей сейчас? Замуж вышла в семьдесят девятом году, девятнадцати лет, выходит, ей сейчас…
Окончательных итогов Верещагин подвести не успел. Макарова со звонким восклицанием сорвалась с кресла и бросилась навстречу новому посетителю.
Верещагин сразу же узнал Галевича, хотя и не виделся с ним лет двадцать.
Галевич на ходу целовал протянутые ему Макаровой руки; движения его были изящны, как всегда.
Он тоже узнал художника. Оба дружески улыбнулись, сердечно обменялись крепким рукопожатием и приветствиями.
- Такой коротенький день, и так много радостей, совершенно неожиданных, - растроганно звучал около них голос хозяйки. - Прямо не верю… Василий Васильевич! Владислав Францевич!.. Сколько лет, сколько зим пролетело над Принцевыми островами уже без нас, и вот мы опять вместе! Так и кажется, что раскроется дверь и впустит нашу дорогую Ритушу…
- Вы ждете Маргариту Борисовну? - спросил Верещагин.
- Жди не жди, не дождемся - она умерла, - грустно промолвила адмиральша. - Владислав Францевич, что же вы Лелечку с собой в Петербург не привезли? - укоризненно пожурила она Галевича.
- Не захотела ехать. Увлечена порт-артурскими делами, - сдержанно ответил тот.
- Сердечными? - блеснула глазами адмиральша.
- Возраст такой, - неопределенно пожал он плечами.
- Лелечка, как я понимаю, Владислав Францевич, ваша дочь? Новое, неизвестное поколение? - вмешался в разговор художник.
- Ну, конечно, дочь, - ответила за него Капитолина Николаевна, - крестницей мне приходится. Если бы вы знали, какое очаровательное создание! Весною она была здесь, в Кронштадте, и обворожила решительно всех.
Владислав Францевич снисходительно улыбался. Расточаемые его дочери комплименты в какой-то мере льстили и ему.
- Я привез вам из Порт-Артура короб дружеских приветствий. От кого, ни за что не угадаете.
Капитолина Николаевна по-детски надула губы.
- Ну еще бы! Особенно, когда сами об этом предупреждаете… Все же рискну, погадаю. Лидия Александровна Сахарова? Мария Ивановна Старк? - полувопросительно протянула она.
- Само собой разумеется, и от них. Но наиболее интересные от других.
- Да не дразните меня, мучитель!
- Слушаюсь, не буду. Вам кланяется Александр Викторович Фок.
- Боже мой! - всплеснула руками Макарова. - "Сумасшедший мулла…" Что он там делает?
- Фок в Порт-Артуре? - в свою очередь, удивился Верещагин. - На каком же поприще он подвизается?
- Командует бригадой. Имеет в своем распоряжении четыре полка, с которыми не знает, как обращаться и чему учить их.
- Ну-ну, не злословьте. Вы всегда относились к нему пристрастно. Как он выглядит?
- Все так же. По-прежнему самоуверен и туп. Ведет себя не то буршем, не то фендриком, считается в Порт-Артуре завиднейшим женихом и нагло подчеркивает свои матримониальные виды на Лелечку.
"Вот оно, где собака зарыта, отчего он Фока не любит", - подумал Верещагин.
Капитолина Николаевна, пропустив мимо ушей последние слова Галевича, мечтательно полуприкрыла глаза ресницами.
- Скажите, пожалуйста… Фок! Вот нашелся и еще один верноподданный властительницы Принцевых островов…
Галевич с любезной улыбкой перебил ее:
- Однако что же это мы все о знакомых да о знакомых, а насчет самого хозяина и не спросим. Как он поживает, как чувствует себя?
- Все тот же, - капризно произнесла Макарова. - Опять у нас новые увлечения. Степан Осипович сейчас поглощен разработкой наиболее питательных морских рационов, фантастическими опытами с кастрюлями, в которых все сваренное будет сохраняться горячим чуть ли не месяц. Вообразите, он устраивал уже несколько совещаний с хлебопеками из филипповских булочных и с достославными коками наших балтийских калош. Спрашиваю: к чему это? Оказывается, в матросском хлебе, щах и солонине он видит чуть ли не дело адмиральской чести!.. Смешно!
Капитолина Николаевна кокетливо поправила обеими руками прическу, с улыбкой спросила:
- Что в Москве? Говорят, на Пресне целый завод какого-то заводчика Шмидта взбунтовался? Революцию нам, что ли, Москва готовит?
- Мы, москвичи, провинциалы, - возразил Верещагин, поглаживая усы и бороду. - У нас самые ученые студенты и те толком не понимают, что такое революция. Нет, в нашей белокаменной тишь белостенная, китай-город. И, кажется, только я один думаю о том, что революция - это разрушение старого, отжившего, а потому мечтаю снести с Тверской улицы караван-сарай Фальц-Фейна, чтобы воздвигнуть на его месте архитектурное чудо.