* * *
Дальше, вплоть до самой Алуты римляне шли беспрепятственно.
На плодородной равнине повсюду зеленели лоскуты полей, на всхолмиях стояли обнесенные частоколом небольшие деревушки – землянки и полуземлянки, крытые дранкой. Обычно холм выбирался такой, что подойти можно было лишь с одной стороны, – и этот подход отгораживали частоколом. Взять такую деревушку римской армии не составляло труда, но, если торчать возле каждого поселения хотя бы по дню – дело далеко не продвинется. Быть может, в прошлом году армия и наступала слишком медленно, поскольку старалась сжечь и разрушить все на своем пути.
Теперь же вперед высылали гонцов с переводчиками – с приказом не оказывать сопротивления.
Зачастую вожди общин являлись к Лаберию Максиму прежде, чем армия вступала на их земли, – старики кланялись в пояс, подносили дары, умоляли не отбирать последнее, а получив заверения в безопасности, начинали торговаться, сколько проса и ячменя, сколько скота какая община должна выдать римской армии. В этих местах, открытых с юга, востока и северо-востока, привыкли к набегам. Племена постоянно сражались друг с другом, каждый раз в горы не убежишь – далеко, да и там не больно радостно встречали людей из долины. Так что крестьяне как налог отдавали грабителям часть проса и ячменя, поили вином и пивом незваных гостей. Ничего страшного, плодородная земля долины Алуты щедро возмещала потери. В льстивых речах вожди заявляли, что никогда и не считали Децебала за своего царя. Мало ли что царские слуги именуют его полубогом, а по-гречески – даймоном. Его земля – там, за гребнями неприступных гор, где берет свое начало щедрая Алута. Тот горный край после гибели Буребисты один и остался во владениях дакийских царей. А нижние земли им уже лет сто не принадлежали.
Лаберий Максим в десятый раз выслушивал краткую историю Дакийского царства в изложении вождей, согласно кивал, обещал им титулы друзей римского народа и требовал в два раза больше того, что они предлагали. Старики улыбались в бороды, перемигивались, дарили Лаберию Максиму серебряные фибулы или витые бронзовые браслеты в виде змей и, в конце концов, довольные возвращались в родное село в сопровождении римских фуражиров и конницы.
Приказ Лаберия Максима был – не убивать и не грабить, только забирать продовольствие, сколько оговорено. Но если хоть кто-то из местных поднимет меч – жечь и убивать мужское население поголовно. Об этом, заезжая в деревню, тут же сообщал следующий с отрядом переводчик.
Все шло пока что неплохо.
Пока.
* * *
– Фламма! – рявкнул Валенс.
"Библиотекарь", как новичка в шутку называли друзья, только-только приготовился позавтракать вместе со всеми.
Окрик заставил его вскочить, расплескав воду с вином на тунику.
Валенс глянул на библиотекаря, покачал головой.
– Луций Корнелий!
Паренек неспешно поднялся.
– Ты, кажется, неплохо болтаешь на местном наречии, – как бы между прочим заметил Валенс.
– Говорю, – подтвердил юноша.
– Вот и отлично. Вы двое поедете с отрядом Лузия Квиета. А то писец захворал, переводчик смылся, а всадники этого мавра на местном ни гугу.
– Он же вроде как римский гражданин, – заметил Кука.
– Сам он, может быть, и гражданин, а его темнорожие дружки – нет. Итак, Луций переводит, Фламма записывает, сколько денариев выплатили местные и сколько отсыпали зерна. Лошадей вам дадут, вернетесь к вечеру, ехать тут недалеко.
Валенс не ошибся – к вечеру они вернулись. Фламма – с вытаращенными безумными глазами, весь в крови, а Луций – на повозке с обвязанной кровавой тряпицей головой.
– Что случилось? – встревожившись, подбежал к новобранцам Кука.
– На нас напали, – заявил всадник, сопровождавший повозку. – Мы отбились. Ваших новобранцев едва спасли. – Говорил этот смуглый курчавый парень на латыни довольно бойко, хотя и с ужасным акцентом.
Луция легионеры осторожно сняли с повозки, Малыш тут же помчался за лекарем когорты, пока Кука разматывал грязную тряпицу. Увидев рану, нахмурился.
Парень уже пришел в себя и даже попытался встать, но ему не позволили.
Фламму тем временем Приск окатывал водой, дабы смыть кровь и привести в чувство. Внезапно Фламма заорал как резаный и помчался по Виа Принципалис резвее зайца. Мчался он не куда-нибудь, а прямиком к офицерским палаткам, а еще точнее – к палатке Адриана.
* * *
Фламма по наивности своей полагал, что рейд в ближайшую деревушку не сулит никаких опасностей. Еще накануне приезжали из поселения старейшина с сыном и договорились о выкупе. Держать оборону или оказывать сопротивление никто не собирался – деревушка на плоской вершине небольшого холма вообще не могла рассматриваться всерьез как укрепление. Правда, два склона холма были крутыми, на двух других высился частокол – но эта защита подходила против сотни варваров, явившихся грабить по осени крестьян, а против римской армии ни частокол, ни крутизна склонов защитить не могли. Поэтому, когда Лузий Квиет со своими всадниками и телегами фуражиров подъехал к воротам, они были широко распахнуты, и крестьяне сгрудились на площади перед большим домом старейшины – сюда явились чуть ли не все жители до единого, разве что кроме недавно родивших баб да глубоких стариков.
Пока фуражиры выгребали просо и пшеницу из зерновых ям, староста вел счет соплеменникам, загибая пальцы. Фламма устроился подле и спешно записывал число лиц мужеского и женского пола, а также многочисленных детей, дабы правильно получить обещанный выкуп. О цене сговорились накануне. Сколько за мужчину, сколько – за женщину или подростка. За маленьких детей и стариков выкуп не платили. В итоге денег получилось что-то около четырех тысяч денариев. Фламма подумал, что старейшина станет артачиться, спорить, но он безропотно вывалил серебряные монеты на необхватный деревянный пень, нарочно установленный для этой мены. Платили сразу за всех – никого не обделяя.
Поначалу притихшие и испуганные, деревенские потихоньку осмелели, мальчишки рассматривали щиты всадников и доспехи (имевшиеся только у офицеров, потому что головорезы Лузия Квиета ни лорик, ни шлемов не носили), девки перемигивались с курчавыми белозубыми всадниками. Мужчины принялись обсуждать лошадей. Фламма достал из дорожной сумки заранее приготовленный деревянный складень из трех частей и принялся писать на нем стандартный по форме договор – так, мол, и так, "деревня старосты Сидоката уплатила весь положенный налог в год консульства Луция Юлия Урса Сер…"
Дописать договор Фламма не успел. Он только заметил краем глаза, как квестор Лузия Квиета сгреб в мешок выложенные даком монеты. В тот же миг свистнул клинок Квиета, и грудь старика Сидоката окрасилась алым – как будто кто-то выплеснул ему на льняную рубаху кувшин вина. Удар не снес голову с плеч, но перерезал и горло, и жилы, дошел до самого позвоночника. Старик сделал шаг назад, вскинул руки, будто попытался удержаться за воздух, и осел на землю. Женщины завизжали.
В тот же миг на сбившихся в кучу крестьян полетели дротики, полетели в первую очередь в мужчин – потому как все они были при оружии – если и не боевом, то вполне пригодном для сопротивления – практически у каждого на поясе висел длинный острый кинжал. А потом конница Квиета ринулась крошить оставшихся без разбору – женщин, детей.
Недописанный договор полетел на землю, а Фламма повис на мавре – вскочив на деревянный пень, прыгнул прямо на всадника и вцепился в того руками.
– Останови! – завопил Фламма.
Нумидиец стряхнул его под ноги коню. И тут же ударил клинком – да только удар угодил в пустоту. Луций успел дернуть Фламму за ворот туники и отшвырнуть в сторону. В следующий миг ему самому пришлось уворачиваться от второго удара. Луций понимал, что третий удар может быть смертельным, и потому не нашел ничего лучше, чем схватиться за свой гладиус. Первый удар Квиета он отбил, а вот второй его достал – правда, не насмерть.
Фламма тем временем лежал в грязи – земля размокла и превратилась в густую жижу от крови – и тупо смотрел, как нумидийцы вырезают даков. Они не щадили никого – ни женщин, ни детей: хватали жертву за волосы, один удар, брызги крови, и тело валится рядом с другими. Фламма даже не пытался подняться, наоборот, стал царапать ногтями землю, будто надеялся вырыть себе укрытие и исчезнуть кротом в подземном тоннеле. При этом он что-то тихо бормотал, подвывая. Что именно, он и сам не ведал. Фламма очень бы удивился, если бы ему сказали, что он считает убитых. Причем считает по стоимости каждого на рынке рабов – семьсот денариев за мужчину, четыреста за женщину и двести за ребенка.
Закончив избиение, люди Квиета принялись выносить из домов все, что могли найти: железные пилы, топоры, серпы и клещи, кувшины и чаши, вылепленные руками убитых только что женщин, тряпье, выделанные шкуры.
– Золото ищите! Золото! – рычал Квиет.
Его головорезы сдергивали с запястий мертвых женщин браслеты, снимали плащи вместе с фибулами, но добывали либо бронзу, либо серебро. Если где имелись богатства, то явно не на виду. Пока грабили и убивали, не заметили, что над крышей крайнего дома веселится, разрастаясь, пламя. Лузий Квиет пронзительно взвизгнул и поскакал на пожар. Огонь уже вовсю гулял по соломенным крышам и рвался в бой поперек деревни – так гнал его ветер.
Фламма наконец поднялся, сделал несколько шагов, подобрал недописанный договор и только теперь увидел, что Луций лежит на земле недвижно, и вся голова у него в крови. Недолго думая, Фламма подхватил парня под мышки и положил на телегу фуражиров среди мешков с зерном.