Уверовав в свою победу в споре, монах поднял глаза и поспешно убрал руку с шапкой-лодкой: приверженцы гелукпы недолюбливали монахов и отшельников, а те побаивались их не меньше, чем черношапочников Бонпо тот, кто носил красную шапку, всегда был мудрец или книгочей! А каждому ли по силам тягаться с мудрецом?
- Какой геше-ларива осмелился писать такую танку? - угрожающе спросил Бабый. - Разве тебя не учили, что искажение святыни является надругательством над ней, святотатством?!
- Я сам тот геше-ларива, лама! - застонал монах. - Мои краски искренни и прочны, составлены, как подобает, наложены на холст тайно и с молитвой, но я - бездарен! - Он обескураженно развел руками. - А настоящий геше-ларива берет за каждую танку золотом! Великий живописец Дзанабазар умер давно, а его ученики и не подумают помочь мне… Да и сами посудите, лама, какой убыток Майтрейе и другим богам, если на моих танках они выходят немного кривобоки и разноглазы? Разве от такого пустяка их величие и слава потерпят ущерб? Ущерб понесет только моя карма!
А он - плут! - весело подумал Бабый. - Чем он еще торгует, что из святынь еще упрятано в его грязный мешок? Поддельные сутры, ложные дэвтэры, святой помет грифонов и символы дхармы на самых неподобающих предметах? У такого все может быть!
- Тебя спасает от кары только твоя святая цель. Когда обойдешь всех, возвратишься ко мне. Надо поговорить…
- О, добрый лама! Если вы дадите мне нарсанг…
- У меня нет этой монеты.
Монах поклонился и протянул свою лодку соседу Бабыя. Тот подумал, вынул горсть медных монет, долго перебирал их. Сначала хотел бросить полновесный шо, но нашел монету покрупнее, а достоинством всего в четверть шо. Бабый нахмурился: не верят люди этому плуту, собирающему деньги на новый монастырь!
Кто-то из толпящихся вокруг Бабыя захотел-таки купить танку монаха дешево и свято. Тот приосанился, начал торговаться, шепча еще тише, чем когда расхваливал свою плохую работу, - восторг и важность душили его… Наконец сторговался. Новый владелец танки-лохматый и самодовольный караванщик - закутал ее в белую холстину, презрительно и даже брезгливо бросив под ноги монаху его выцветшую синюю тряпку. Но тот сиял: у него в запасе таких танок было, вероятно, десятка три…
Толпа постепенно разошлась, и монах-торговец оказался с Бабыем наедине.
- Ну, что у тебя есть еще?
- Бусы дзи, лама.
- Покажи.
Бабый был уверен, что плутоватый монах непременно подсунет ему китайскую подделку: из окаменевшего помета птиц или черного камня с грубо процарапанными знаками великой тайны. Но торговец протянул ему подлинные бусы из роговика с внутренними знаками, вчеканенными секретным способом тысячи и тысячи лун тому назад мастерамы Такагмы.
- Как тебя зовут?
- Чампа.
- Ты - тибетец?
- Нет, монгол.
- А почему у тебя тибетское имя? Ты был накорпой в Лхасе?
- Я не дошел до Лхасы, - смутился монах. - Меня остановили стражники, и их доньер приказал мне убираться из Тибета.
- Тебе повезло. Тот, кто обманывает, живым из священной и благословенной страны не возвращается!
- Я был настоящий накорпа, лама! Я хотел видеть Большого Будду и Поталу! Но я был нищ, и стражникам нечем было у меня поживиться…
Бабый кивнул: Чампа не врал - нищему паломнику нечего делать в Лхасе. Он перебирал камни бус и ощущал пальцами их мягкое тепло. Они как бы светились изнутри и в их магических знаках была заключена не меньшая сила, чем в чудесном перстне владыки Шамбалы. Но ведь и монах знает об этом!
- Сколько ты хочешь получить за эти дзи?
- Сто индийских серебряных рупий.
Бабый вздохнул и протянул драгоценные бусы обратно: у него не было и десятой части этой суммы.
- Может, купите ладанку, лама?
- Нет, Чампа. Ладанка мне не нужна. У меня нет талисмана.
Какая-то смутная догадка озарила лицо монаха:
- Вы пришли к сада Мунко, лама?
- Как ты догадался? - изумился Бабый.
- Больше здесь не к кому приходить ученому ламе.
- Да, я прибыл в его дуган. Я ищу Ганджур.
- Возможно, лама, вы уже у цели.
Чампа подозрительно долго возился со своими узлами, ему явно не хотелось так просто и глупо расставаться со строгим ламой в красной шапке, который ищет Ганджур. Но он знал старика Мунко из дугана, коли шел к нему на поклон, и это многое меняло.
- Я бы продал вам дзи и дешевле, лама…
- У меня мало денег, и мой путь еще не завершен. Я должен найти Ганджур, чтобы прочесть его! Мы оба - нищие, Чампа. Но у тебя - своя цель, у меня - своя…
- Да, лама, это так… - Он поднял потное лицо, на котором робкая живая улыбка доброты мучительно боролась с мертвой маской жадности и тревоги. Потом он достал из-за пазухи драгоценные бусы и протянул их Бабыю.
Тот принял их недоверчиво:
- Ты согласен продать мне дзи за два нарсанга?
- Нет, лама. Я отдаю их даром. Я хочу, чтобы сада Мунко, к которому вы идете, снова видел буквы…
Добравшись до дугана, Бабый кивком поблагодарил караван-бажи, поднялся на пыльное крыльцо, постучал в тяжелую дверь. Ни звука. Еще не поздно окликнуть Ту-манжаргала, который только рад будет, что в длинном и опасном караванном пути его сопровождает не кто-нибудь из нищих паломников, а ученый лама. Но Бабыю уже надоела его дотошность: жуликоватый начальник каравана так заботился о спасении своей грешной души, что готов был купить себе хорошее перерождение даже за золото. Знать, крепко подпортил свою карму, если боялся сансары! Да и слышал, наверное, что там, в Тибете, его вообще могут лишить грядущих перерождений: отрубить и засушить голову, чтобы Туманжаргал навсегда рухнул в ад черных линий, где его постоянно будут распиливать по частям, сращивать и снова пилить… Да, в Тибете все умеют и все могут!
Неожиданно дверь дугана заскрипела на несмазанных петлях и отворилась, явив старого ламу в изодранном красном халате. В одной руке он держал четки, а другой уцепился за медный крюк, позеленевший от времени и сырости. Заметив, что он излишне пристально разглядывает стоящего неподалеку караван-бажи, Бабый подумал с неприязнью: уж не собирается ли этот дряхлый святоша отправить в Тибет мешок пересчитанных четок, в которых каждый камень - доброе дело?
Будто прочитав мысли гостя, старый лама отвел слезящиеся глаза от караван-бажи, повернулся к Бабыю:
- Входи с молитвой. Ты ведь пришел помолиться перед трудной дорогой в благословенную Лхасу?
- Нет, я пришел поговорить с тобой, сада Мунко.
- Ты знаешь мое имя? - не то удивился, не то обрадовался тот.
- Я много слышал о тебе и твоей учености. Мотнув головой разочарованному Туманжаргалу, Бабый шагнул в дуган, едва не задев головой чучело леопарда, подвешенное к потолку на веревках. Мунко закрыл дверь, и гостя окутала вязкая темнота, в которой едва различимыми пятнами покачивались язычки огня в плошках, освещая позеленевших и посеревших бурханов.
- Я тебя слушаю.
- Мое имя - Бабый. Я - доромба. Мне сказали в Иволгинском дацане, что ты - лучший в этих краях срич-жанге - толкователь книг и священных текстов.
- Да, я им был, доромба. Давно.
В дугане не было окон, и Бабый не видел, где укрылся лама и что делает в полумраке: его голос слышался то слева, то справа, то впереди…
- Ты больше не читаешь священных книг? - удивился Бабый, переступая с ноги на ногу и не решаясь двинуться.
- Я почти слеп и не вижу священных знаков. Видно, скоро придет время зашивать и мои веки… Ты не буянчи-похоронщик?
Глаза Бабыя освоились и теперь он различал шкафы, на полках которых, как подушки, лежали толстенные тома священных книг, укутанные в разноцветные шелковые покрывала. Книг было много, но вряд ли здесь могли находиться тома Ганджура! Такая драгоценность должна храниться в богатом и знаменитом монастыре или храме… Что-то напутали эти жулики Чампа и Туманжаргал!
- Сада Мунко! Мне надо поговорить о Ганджуре, который исчез. А может, его и не было?
- У меня есть юрта, доромба. Там я привожу в порядок бурханов, которых губит плесень Но ты - гость, я найду для тебя постель и еду.
- Ты не ответил на мой вопрос. Мне нужны только книги!
Старик стоял у самого священного места и не имел права ни спрашивать, ни отвечать. Переставив чашечки с жертвоприношениями, он подошел к гостю, нащупал его руку, вложил несколько твердых крупинок в ладонь Бабыя: