Палушович показал мне Шмидта кивком головы, когда тот подошел к окну кухни за своим кофе во время последней дневной раздачи. Маковски и я подошли к нему с ничего не значащим видом. Мое первое впечатление было таково, что я подумал: он, безусловно, слишком стар для того, чтобы бросаться в такую затею. На мой взгляд, ему было лет пятьдесят. Он был хорошо сложен, широкоплеч и маленького роста. Борода и волосы у него были с проседью. Он не выразил никакого удивления, когда я обратился к нему - без сомнения, потому что сержант предупредил его.
- Мы хотели бы поговорить с тобой.
Я говорил по-русски. Он сказал в ответ тоже по-русски:
- Идите в сторону бараков, я догоню вас через минуту.
Он вернулся в очередь, а мы отошли.
С кружкой кофе в руке он нашел нас, и мы подыскали спокойное место. Он, улыбаясь, остановился перед нами.
- Господа, меня зовут Смит. Мне показалось, что вы хотите предложить мне что-то.
- Смит? - повторили мы хором, озадаченные.
- Да, Смит, мистер Смит, американский подданный, - сказал он, радостный от нашего изумления. - Я вижу, вы удивлены, господа.
Мы не верили своим ушам. Он безупречно говорил по-русски. Я не обнаружил ни малейшего следа акцента.
- Извини, - произнес я, наконец, - но в это трудно поверить. Как ты попал сюда?
Он выражал свои мысли непринужденно, терпеливым, почти менторским тоном.
- Как я уже сказал, я - американец. Инженер по профессии, я входил в группу, радушно приглашенную советским правительством для того, чтобы оказать помощь в строительстве Московского метро. Нас было человек пятьдесят. Это было девять или десять лет назад. Я был арестован в 1936 году, обвинен в шпионаже и осужден на двадцать лет.
Он выпил свой кофе. Мы продолжали рассматривать его с все еще глупым видом.
- Я отнесу свою кружку, и затем мы вместе вернемся к баракам.
Маковски и я последовали за ним на расстоянии. Мы ожидали встретить тут поляков, украинцев, литовцев, эстонцев, чехов, финнов, выходцев из государств, пошатнувшихся от потрясений в Европе. Но американец...
- Может, если поискать немного, то можно будет разыскать англичанина или француза, - пошутил Маковски.
Палушович нашел нас:
- Ну, как он вам?
Уставившись на силуэт Смита, который, вернув кружку, возвращался к нам, Маковски пожал плечами.
- Герр Шмидт, - заявил он сержанту, - на самом деле мистер Смит.
Палушович недоуменно наморщил лоб.
- И мистер Смит, дорогой мой, американец.
Все это ошеломило Палушовича. Он открыл рот, чтобы сказать что-то, потом закрыл.
Медленно возвращаясь к баракам, мы по обыкновению осведомлялись о сроках наших наказаний. То есть, каждый из нас представился, как это сделал Смит, а он, по лагерному обычаю, спросил нас каждого по очереди: "На какой срок вы здесь?" Этот вопрос был все еще в ходу со времени первой встречи. Мы представлялись таким образом.
Наступили первые дни апреля. Маковски и я спали на койке около двери последнего барака. Колеменос также принял меры, чтобы поменяться, и другие надеялись переселиться к нам очень скоро. Сказав Палушовичу, что мы встретимся с ним попозже, мы пригласили Смита в наш барак. Сидя на койке Маковски, я набросал в общих чертах наш план. Я объяснил ему, что у меня есть все основания думать, что только южный путь, хоть и более длинный, имел какой-либо шанс на успех, хотя некоторые хотят идти по более короткому восточному пути, в сторону Камчатки.
Он не спешил с ответом, задал несколько очень существенных вопросов. Мы молча ждали, пока он думал. Затем:
- Господа, возможность присоединиться к вам я рассматриваю как знак благосклонности. Я согласен, что южный путь предпочтительнее. Вы можете рассчитывать на меня.
Раньше мы много бодрствовали по ночам. Пути, которые прошли все мы в России, были похожи друг на друга. Для Смита все было по-другому. Он был исключением, что интриговало нас. Он рассказал нам много вещей, но ни тогда, ни впоследствии он не сказал нам своего имени. Мы, шестеро европейцев, звали друг друга запросто по именам, но американец был для нас всегда мистером Смитом, как он представился в первый раз. Это слово "мистер" в каком-то смысле заменяло его имя, которое он так никогда и не открыл нам.
Глубокий шрам длиной примерно в двадцать сантиметров пересекал макушку его головы справа налево до затылка. Он получил его при обвале во время строительства метро.
- Если отбросить в сторону эту аварию, мне очень нравилось в Москве в течение нескольких лет. Работа была интересная, мне очень хорошо платили, и мне нравилось работать с русскими. У них у самих были хорошие инженеры, но ключевые посты доставались иностранцам, таким как я. Причина крылась, я думаю, в том, что в их глазах воплощение в жизнь этого проекта было вопросом национального престижа. И если бы дело приняло плохой оборот, для спасения чести страны ответственность должен был нести какой-нибудь иностранец... Я был доволен судьбой: всегда хотел увидеть Россию, и, вдобавок, меня щедро вознаградили за труды.
В Москве, городе, в котором между двумя войнами были одержимы идеей пятилетних планов, Смит и ему подобные, заселенные в хорошо оснащенные квартиры, с достаточным количеством денег, чтобы посещать дорогие магазины, куда пропускали только при наличии партийного билета или иностранного паспорта, были заметными людьми. У Смита был автомобиль, и он свободно ездил, куда хотел, что стоило потом ему досье, подписанного красными чернилами на суде тайной полиции. Но пока ему позволяли жить так, как он хотел. Он много работал и развлекался вовсю.
- Я не заметил, как надо мной навис меч. Через год, хотя я ничего не делал для этого, русские удвоили мне зарплату, оговоренную в контракте - с целью показать, как они были довольны прогрессирующим ходом строительства. С того времени я вообразил, что я на очень хорошем счету...
Однажды вечером 1936 года, когда Смит находился в своей квартире с любовницей, к нему ворвались люди из НКВД. Неброского вида, решительные, энергичные. Смит и его подруга были арестованы. Он никогда больше не видел ее. Другие жильцы дома, вероятнее всего, ничего так и не поняли. На рассвете Смит уже сидел в камере на Лубянке, где и провел шесть последующих месяцев. Он несколько раз обращался с просьбой устроить встречу с представителем посольства США, но каждый раз это заканчивалось превращением заявления в бесполезный клочок бумаги.
- Какая перемена! - задумчиво сказал он нам. - Сегодня преуспевающий инженер, а на следующий день - наемный иностранный шпион. Оказалось, что они не только наблюдали за моими действиями и поступками, но и вскрывали мою личную корреспонденцию. Обвинение в основном опиралось на то, что я писал о России в письме к моим родителям.
Закрытый суд был издевательством. Мне дали двадцать лет. Мой автомобиль и все мое имущество были конфискованы. Таким образом они отобрали большую часть выплаченного мне щедрого жалованья.
Я оказался в алмазодобывающем руднике на Урале. Я сообщил им, что могу значительно повысить продуктивность работы с помощью современных способов добычи. Это их не заинтересовало, и я продолжал орудовать киркой.
- А ты когда-нибудь думал о побеге? - спросил его Маковски.
- Я не переставал думать об этом с первых дней на Урале. В конце концов, я пришел к выводу, что одному этого не сделать.
Затем он подробно расспросил нас о нашем плане. Он хотел представить себе как можно ясную и подробную картину подготовительного этапа. Он задал нам разумные вопросы о расстоянии, которое нам предстояло пройти. Отдавали ли мы себе отчет в том, что нам нужно было пройти тысячу шестьсот километров пешком только до границ Монголии? Мы долго разговаривали почти шепотом в то время, как другие жильцы барака №1 проходили мимо нас, пританцовывали, чтобы стряхнуть снег, перебрасывались словами, собирались вокруг трех раскаленных печей. Я сказал Смиту, что мы сделаем так, чтобы он переселился из своего барака, расположенного в середине ряда, в наш. Я подчеркнул, что у нас мало времени.
Он поднялся с задумчивым видом.
- Приятного вечера, господа, - бросил он, выходя.
Мы так же приняли в свою компанию седьмого и последнего новобранца. В практическом смысле предусматривалось, что он нам будет полезен, когда мы войдем в контакт с англоязычным миром. Заро сказал ему:
- Когда мы будем на свободе, я бы хотел поехать в Америку.
Смит ответил:
- Я бы хотел, чтобы вы все туда приехали.
В конце первой недели апреля мы все устроились в одном бараке, что уже было победой. Мы собрали внушительную коллекцию шкур, в большинстве своем снятых Колеменосом с колючей проволоки во время многочисленных хождений за березовыми бревнами. У нас в запасе уже имелись шкуры соболей, горностаев, песцов и - настоящая удача! - шкура лани, которую убил один офицер, чтобы разнообразить офицерское питание. На точильном круге цеха я выпрямил и отточил проволочный гвоздь длиной примерно в пятнадцать сантиметров, чтобы сделать из него инструмент для разрезания шкур и проделывания дыр. Мы вырезали длинные ремешки-завязки из кожи для примитивных мокасин, сшитых нами по ночам в сумерках бараков. А также сплели из этих же ремешков ремни. Мы изготовили для каждого из нас теплые жилеты из вывернутых наизнанку шкур, которые носили под фуфайкой. Для ног мы смастерили гетры, подбитые мехом.