- Да, искал дед маму, да попал в яму! - сказал Григорий. - Пошел по шерсть, а воротился стриженый. Так вот охотник ловит волка, пока самого не поймают. Нешто стражнику сказать, чтоб моим передал - где я?
- Не, - сказал Мемейка, - вечера жди, который сейчас на страже - вредный.
- Кусаются и комары до поры! - усмехнулся Григорий и принялся колотить ногой в дверь. Пришел стражник Василий и заорал:
- Какая курва стучит? Ослопов на спину захотел? Так выдадим!
- Охолонь, Василий, я тебе отдам крест серебряный с жемчугами, а ты нам принеси чего-нибудь выпить и закусить.
- Покажь крест, - недоверчиво сказал Василий, отворяя дверь и протягивая в душный полумрак свою узловатую руку.
- Да вот он крест, али ты меня не знаешь, я - Григорий Плещеев, я всю ночь не ем, я весь день не сплю, сам знаешь, как зайцы лошадь сожрут, так всегда на волка поклеп, я и знать ничего не знаю, а дело это мое. Так что дружи со мной. Лучше с умным потерять, чем с глупым найти. В накладе не останешься.
- С арестантами нам водиться нельзя, - сказал Василий, все-таки взяв крест и пряча его в карман. Через полчаса Василий принес оловянный кувшин с вином да три ковриги хлеба.
- Только-то? - спросил Григорий.
- И этого много! - буркнул Василий. - Спиной своей могу расплатиться, если узнают.
- Ладно, Василий, кинь хлеб-соль позади, найдешь - впереди. Зайди к моим на Уржатку, чтобы жратвы и вина передали, а то тут спишь, спишь, и отдохнуть некогда. Скажешь, а уж я тебе потом дам рубль.
И подумал Григорий, что если удастся из темницы выйти, то он серебряный свой крест у Василия отберет и руки-ноги подлецу повыворачивает…
20. ИЗВЕТ
Попав в тюремное бездние, Григорий то буянил, то затихал. Тюремщики деньги брали охотно, но не давали чернил и бумаги, отказывались передать на волю весточку. Тревожила судьба Устиньи, ее там, может, пытают, а он бессилен ей помочь! Получается: легко ранен, только голову никак не могут отыскать.
Бежать бы, да никакого железа арестантам не дают. Есть можно только с берестяной посуды, хлеб резать нечем, только отламывать можно.
А сидишь в темноте. Одно окошечко в избе да величиной с кулак и то зарешечено. А дверь отпирают охранники редко, лишь два раза в день, когда арестантов на двор в нужник выводят. Только и посмотришь на свет, а если повезет и выглянет солнышко, так уж и не нарадуешься на него.
Выходя в нужник, Григорий обычно кричал всякое:
- Эй, скажите нашим, что ваших бьют! Что это за город? Даже калача купить не на что! А как обживешься, так и в аду благодать!
В избе полно клопов и тараканов. И Григорий придумал тараканьи бега. Из бересты сделал длинный короб с желобами, для того все туеса, какие в тюрьме были, разобрал, а потом рыбьим клеем-карлуком склеил.
Тараканов держал голодными в коробушке. А потом каждого пускал по своей дорожке бежать за своей крошкой хлеба. Перед бегами Григорий стучал в тюремную дверь да звал посмотреть на невиданное зрелище тюремщика Василия, который и принес ему из дома немного клея.
Василий затее сей очень удивился и пристрастился к этой игре. Каждый делал ставку на одного из тараканов, кто ставил денежку, кто корку хлеба. Чей таракан приходил первым, тот все и выигрывал.
Случалось и Василию выигрывать несколько денежек, но дело было не в них, а в азарте. И Василий все играл да играл. И арестанты не в накладе, когда идет игра - дверь открыта, стало быть, в избу свежий воздух идет и светло в ней.
Через два месяца тюремного сидения Григория, появился в тюремной избе казак, который ездил в Москву с челобитной на Осипа Ивановича. Воротился в Томский. Из Москвы пока ответа нет, а тех, кто ездил в Первопрестольную, теперь каленым железом поджигают.
И показал казак Пантюха свою обожженную руку. А ведь посылал их городской сход! Чего же этот сход теперь их не защитит? Народ сердит, в кабаках нелестно про князь-Осипа говорят. Говорить-то говорят, а приступиться к нему пока боятся.
И вот вывели Григория очередной раз в отхожее место, а он и завопил на весь двор:
- Эй, вы! Знаю государево дело на князя Осипа! Пусть дьяк меня зовет, все скажу!..
Если кто государево дело кличет, такого человека обязательно должны расспросить и все в бумаги записать. Если врёт - накажут. Но спросить обязаны.
А Григорий вспомнил девку Таньку, которую воевода похолопил и залапил, вспомнил, что князь Осип однажды немирных аринцев отпустил за хорошую взятку. Говорили такое верные люди, хотя и проверить трудно. Надо заявить, а там пусть приказные крючки проверяют в своих приказах в Тобольске да в Москве. Небось дядя Левонтий тогда в Нарыме через извет свой из ссылки выбрался? Выбрался! А я из тюрьмы выторбаюсь!
- Знаю государево дело! Не покрывайте, сами в ответе будете!
Один охранник стукнул его черенком секиры, а Григорий его - кулаком меж глаз. Неизвестно - чем бы кончилось, но прибежал Василий и сказал:
- Князя возле съезжей за бороду дерут, не пущают, требуют, чтобы Плещеев на него государево дело сказал. Так что Григорь Осипыч, ступай, не серчай на нас, подневольных.
- Ладно! - сказал Григорий. - Долгие проводы, лишние слезы. Не скучайте без меня, браты, бочку вина пришлю.
Казаки его возле ворот уже ждали, подвели коня, дали и саблю, в знак того, что стал вольным человеком.
Перетянул плашмя саблей лошадку по крупу, помчал впереди всех.
Площадь была запружена конными и пешими, пахло весной, это возбуждало толпу. Голова Григория кружилась от свежего воздуха. Он увидел, что князь Осип на высоком крыльце съезжей пятится в дверь, а казаки держат его за полу. Сверкнул саблей и смаху отсек полу кафтана, а сабля еще скользнула по воеводину сапогу, даже немного каблук срезала.
- Волка бьют не за то, что сер, а за то, что овцу съел! - сказал, глядя воеводе в глаза. - Говорил я тебе, что сквитаемся?
Григорий поднимал уже саблю для второго удара, часть детей боярских загородили воеводу собой.
- Ты, воевода, шила в мешке не утаишь, - сказал Григорий, - сверху тебе хорошо плевать, а ты попробуй снизу! Сабля, она чинов не разбирает! Государеву казну грабишь, а казаков решил голодом уморить? Воинов в землекопов обратил? Сам вор, а честных людей в тюрьме держишь, голодом и холодом моришь?
- Убить его, вора! Разорвать на части! - кричали из толпы.
- Постойте, братцы, - выступил вперед Бунаков. - Откажем князь-Осипу от воеводства, доверьте мне да Патрикееву дела, князя отдадим под домашний арест… А потом уж, как царь решит, так и будет.
Казак Васька Мухосран, красноглаз, охальник, заорал:
- Айда громить воеводских прихвостней!
Врывались во дворы знатных людей. С них разом спесь слетела. Подьячий Макарка Колмогорец со страха закопался во дворе в навозную кучу. Но Мухосран доглядел, стал тыкать в кучу вилами, Макарка оттуда и выскочил. Мухосран накинул на шею подьячему аркан, потащил на мост и свешивал с моста на аркане.
Начнет Колмогорец богу душу отдавать, он его на мост вытащит, даст отдышаться и снова свешивает.
Во дворах богатых казаки первым делом лезли в подвалы, ломали сундуки, совали в мешки песцов, бобров, кафтаны дорогильные, череватые, шапки высокие меховые, вершки гвоздичного кармазина.
Лишь вечером Григорий вспомнил об Устьке. Вернувшись домой, поднялся в верхнюю светелку, стукнул. Не ответила, вошел. Устька лежала на коврах, лицом к стене. Хотел обнять, отвела руки:
- Не надо, Гриша, пытали меня, скинула я робеночка твоего…
- Ах, Патрикеев, гад, я ему покажу!
- Не он пытать приказывал, а князь-воевода…
Григорий кинулся к воеводской избе. Не пустили. Вспомнил тогда про палача Ефима. Вызвал его, дескать, потолковать надо.
- Ефим, тебе Устька подарочек шлет, - выхватил кинжал из-за пазухи. Поразил палача в самое сердце.
Вернулся домой, спросил Устьку:
- Робенок-то мальчик был али девочка?
- Ах, Гриша, откуда ж я знаю, в пытках была…
21. КНЯЗЬ, ЛЕЗЬ В ГРЯЗЬ
Как ни охраняли, Щербатой ночью спер из съезжей главные бумаги и печать. Тогда съезжую перевели в избу казака Девятки Халдеева.
Патрикеев стал при Бунакове вторым в городе человеком, и было ему лестно. Власть сладкая штука. Сколь людей сломало головы, тянучись к сему сладкому плоду.
На бумаги надо было ставить печать. Посланцы просили князя Осипа отдать печать Бунакову добром.
- Попробуйте взять худом!
Понятно было, что так он запрятал печать, что будешь её искать до второго пришествия, и то и не найдешь.
Бунаков решил использовать в качестве градской печать настоятеля Троицкого собора отца Киприана. Тот отказался дать печать. Дескать, церковные дела, это дела божьи, а мирские дела могут быть и сатанинскими.
- Ты на что намекаешь? - грозно спросил Илья Микитич.
- Ни на что, - спокойно ответил Киприан. - В одном монастыре решили на кабальную запись поставить монастырскую печать. Когда её к бумаге притиснули, из-под печати с писком выскочили маленькие чертенята. И что же? В том монастыре среди молодых монахов пошел сатанинский грех, а настоятель стал кашлять, и каждый раз при кашле у него изо рта выскакивала жаба. И столько жаб вокруг монастыря стало, что нельзя было пройти не поскользнувшись.
Махнул рукой Бунаков и пошел к таможеннику-тиуну. Тот начал было говорить, что-де таможенная печать никак не может быть градской, там-де и знаки совсем не те. Илья Микитич сказал ему, чтобы умолк, если не хочет сидеть в железах.