Васька ходил к воеводе жалиться. Говорил, что котлы - не для сидения вина, а для выделки кож. Не поверили. Посмеялись и дали прочесть новый царский указ: аккуратный Васька сделал выписку из указа, которую и прочел Григорию. Вот что было в бумаге: "Разбои, корчмы и бледни искоренять всяко, чтобы при воеводстве никакого иного воровства и убойства…"
Воевода велел считать свободными заигранных прежде Григорием казаков. Они и разбежались, кроме немтыря Пахома. Ушел Татубайка и увел в леса свою Фатиму.
Но женское сословие в дому Григория не убывало. Вслед за ним из Кузнецкого приехала Дашутка. А Галия привела в дом девку Таньку, которая была холопкой князя, да сбежала от него. Григорий велел беречь Таньку пуще глаза. Это козырь против воеводы: неправильно холопит людей, девок сильничает.
Все это думал, пока ехали из слободы в Томский. А вот и город, толпа смотрит, как монахи кажут вертеп. Григорий приподнял Устьку: смотри!
Вертеп был с луковкой на верху, как церковь. Окошечко, а в нем видно: Богоматерь держит на руках младенца Христа. Над ней витает Святой Дух в виде голубя. По левую руку её - святой Иосиф, по правую - дары волхвов: злато, смирна, ливан. Вокруг вертепа вращалось бумажное колесо, приводимое в движение теплом свечи. На том колесе проносились три бумажных царя, на бумажных же конях.
Вновь сели в сани, проехали на Уржатку. От холода Семка немного очухался:
- Где это я?
- В раю! - сказал ему Григорий.
А праздник сиял огнями. С горок мчались на санках парни и девки, кидались снежками. Возле дома Григория Ушайка блестела зеркальным синим льдом, в этом зеркале отражались заиндевелые деревья. Васька-Томас вышел на крылечко с глиняной трубочкой в зубах:
- Ряшеный у нас, отшень карош!
Приехавших встретили "кикиморы", "лешие", "купцы". Последние имели на себе только подштанники и шубы - мехом наружу. Купцы заорали Устинье в ухо:
- Сколько аршин отмерить?
- Двадцать! - опрометчиво сказала она, тотчас ей отсчитали двадцать ударов прутом по спине.
В дом вошли еще мальчики и девочки со своим маленьким вертепиком. Один мальчик назывался трапезником, он зажигал свечи, тепло которых вращало бумажных ангелов, они как бы порхали. Другой мальчик звался дьячком, он собирал в тарелочку копеечки. Григорий дал малышам целый рубль, они со смехом удалились. Затем Плещеев таким же манером отделался от ряженых. И сказал Ваське-Томасу:
- Боле никого в дом не пускать. Запри на чепи ворота и калитки и дом. Подавайте ужин.
Явились Дашутка, Пахом и Танька, которые тоже смотрели вертепы, причем Григорий сказал:
- Я же говорил - Таньку на улицу не пускать, а то Осип ее поймает, мало ей не будет!
- А мы ее рядили кикиморой, - рассмеялась Дашутка, - она рожу сажей мазала, кто ее узнал бы? Да ведь погулять девке хочется, али нет?
- Похочется, похочется и расхочется. У вас, у баб, - черт в подкладке, сатана в заплатке. И не про вас ли сказано: уедно псу, да неулежно?
В этот момент пришел Бадубайка и принялся колотить в запертые ворота, он был весь в снегу. Когда его впустили, Григорий спросил:
- Где ты был? Почему пьян и в снегу весь?
- Был я в кабаке, слушал людей. Кое-что тебе рассказать хочу.
- Говори тут, у меня от своих секретов нет, а Семка тоже свой, да пьян к тому же до того, что вряд ли завтра вспомнит, что сегодня ел.
- Ярыги говорят, что воевода следить за тобой велел.
- Я это знаю. Разве я в кабаки хожу? Разве я кого заигрываю? Разве я вино курю?
- Любому человеку скажу под страхом смерти, что нет за тобой такого! - сказал торжественно Бадубай, хотя знал, что винишко помаленьку Томас курит, да Бадубай сам ему помогал. - Нет, друг, ты, как приехал, так читал толстые книги, в которых много умного написано, которое кроме тебя и не понять никому.
- Да так и было, - сказал Григорий. - И скоро вы узнаете, что я не зря все это делал.
Когда поужинали и все разговоры были закончены, разбрелись по дому в разные закутки женки. А Семка уснул прямо за столом. Григорий взял Устьку за руку и повел ее в верхнюю светелку. И луна светила в окно, напоминая о давнем.
Проснулись в доме поздно. Семен уже встал и никак не мог найти Устьку. Григорий оделся, спустился вниз. Спросил Семена:
- Голова трещит со вчерашнего?
- Эх Григорий Осипович! Только и ходу, что из ворот да в воду. Вино вином, а без колмацкого шара теперь жить не могу. Нет ли у тебя травки затейной?
- Нет Семка. Ярыги одолели воеводские. Ни самому угоститься, ни гостей угостить… Что, если мне в вашу слободу перебраться? Хочется иногда вольным воздухом подышать, да и винишко там потихоньку курить можно будет. Как думаешь?
- А что? Возле нашей усадьбы - пусто. Стройся. Дашь попу Ипату на церковь, он сход подготовит, вынесут решение.
- Да ведь лес уже сейчас готовить надо, если летом строиться. Что, если мы у тебя в доме, Семен, поживем, пока лес готовим? Я да Бадубайка, да Пахом, да бабы, а Васька-Томас будет здесь за моими домами присматривать.
- Что же, - сказал Семен, - я согласный, хоть завтра переезжайте. Мне лишь бы всегда опохмелка была, да травку хоть раз в день покурить. А так я согласный.
Тут и Устька появилась:
- Заспались мы с бабами, с вечера сказки говорили, поздно спать легли, а сегодня еле глаза продрали…
18. НА СТАРОМ ГОРЕЛЬНИКЕ
Поселились Григорий да его челядь у Семки Тельнова в доме. И сразу чудо великое случилось. Пошел раз пьяный Семка в баню в неурочный час, стал топить ее зачем-то, да уснул на лавочке. Тут вдруг треск раздался. Семка пробудился, видит: плаха в предбаннике поднялась, а из-под нее вылез зеленый, осклизлый, волосы и борода - мочальные, глаза оловянные. Банник! Кинулся сей ирод на Семку, и давай душить. И вдруг другой лохматый в баню заскочил, с выпученными глазами, коренастый, криворукий и кривоногий. И того Семка тоже узнал: огуменник! Таков он есть, так про него и рассказывали.
- Семка! Помогай! Лупи его крестом по лысине!
Семка снял крест и давай охаживать банника. Вдвоем с огуменником кое-как этого ирода уторкали, обратно под плаху затолкали, и Семка плаху покрепче гвоздями прибил.
Рассказал он про эту историю дома, все село узнало. И соседи перестали к Тельновым в баню ходить. Да ну ее к шутам, если там страсти такие!
И тогда в этой баньке Бадубайка потихоньку стал винишко сидеть. Известно ведь, если лесины для стройки готовить да стройку начинать, подмогу нанимать, мужиков надо вином поить.
А дни шли. Хорошо зимой иметь теплый кров. Ведьмы на Малахия задаивали коров. Крещенский мороз был так ярок, что надо ждать приплода белых ярок.
На Петра-полукорма вышла половина корма. На Сретенье зима с летом встретились, Василий-капельник - закапало с крыш, Авдотья-плющиха - наст сплющен и рыж.
На Никиту - льдины-глыбы все прошли, а рыбы нету, чужу лошадь утопить, вот и рыбе в реке быть!
Эх, а в Томе-то реке, видать, много чужих лошадей поутапливали, рыбы в ней всегда полно! Да ведь водяной там живет, то-то и оно! Тонут каждый год и рыбаки, и охотники, да купальщики и купальщицы. Меньше было летних гроз, чем пролили слез.
Известно, что в тростниковых зарослях, возле уединенных островков, водяные строят свои палаты из ракушек и камушков самоцветных речных. И кто же, как не водяные, нынче устроили возле слободы такой сильный ледолом-затор, что льдины громоздились чуть не до небес? Подгуляли, видать, на свободе, да и разбушевались.
Потом все утряслось. И лед прошел. И зашел к Тельновым один человек, и спрашивал, где повивальную бабку ему найти? Он-де из дальней таежной заимки, пришло время его зазнобушке-женушке рожать, надо бабку звать.
Семка с Устиньей послали его к бабке одной, которая детей могла принимать. А когда незнакомец ушел, Устька и заметила: скамья-то мокрая! Водяной был! Они иногда принимают вид обыкновенных людей, когда им на земле что-то нужно. Но их сразу можно узнать, у него с левой полы постоянно каплет вода. Побежали бабку предупредить, а она уж ушла с водяным! Вернулась через месяц только. И полная сумка серебра у нее! И никому ничего рассказывать не хочет.
А с первым теплом Григорий повел в поход отряд: Бадубайку, Семку, Устьку, Пахома, Дашку да вызванного из города Ваську-Томаса. Выехали из Верхней, словно бы в Томский направились, но, отъехав от слободы изрядно, свернули к Толстому мысу.
Пробивались еле заметными тропами, когда Устька ойкнула, а Дашутка взвизгнула. На высоком холме светился огонек, а над ним в небе плыла… лошадь!
- Лошадь? Летает? Эко диво! - сказал Григорий. - Я вот видел быка, что не давал молока. Да поблазнилось вам! Айда!
Все более вечерело и темнело. Вдруг белые руки стали высовываться из скальных расселин, хватать за одежку.
- Сие - трава Сава, о ней дурная слава. Чтоб не было скуки - похожа на руки, - сказал Григорий.
- Майн гот! Ей-бог, меня кто-то хватал! - завопил Васька-Томас, в этот миг по ущелью прошел гул и что-то ухнуло на скале. Огонек наверху засиял ярче, раздался заунывный вой.
Григорий принялся успокаивать спутников: ведь если есть черти, значит, есть и ангелы, крещеным, православным чего же бояться?
Бадубайка выглянул из-за кустов и шепнул:
- Тургун!
- А что это такое - тургун? И что это за люди?
Бадубайка шепотом пояснил:
- Эту лошадь они сейчас съели, а шкуру соломой набили и выставили на шесте. Загон этот, таюлга, будет стоять до следующего их прихода, когда вновь угонят чужих лошадок.
Теперь они пили очень крепкую, двойной перегонки водку, настоянную на табачных листьях. Вот пили они эту арзу, закурили одну на всех большую трубку и поют свою песню.