- Хороша песня, - одобрил Григорий, - а что же старик твой? Он тоже здесь, на берегу?
- Его здесь нет, он висит.
- Как висит?! Он - кожаный? - гневаясь, воскликнул Григорий, думая, что Бадубайка предложит ему беседовать с мешком, набитым трухой. Но Бадубайка уточнил:
- Он старый, но живой, как мы. Сколько ему лет, никто не помнит. Но он старше всех в тайге. У него вся кожа в язвах, на простой лежанке - не может, сплели из мягких широких ремней ему лежанку и подвесили ее.
Пришли в шалаш, коричневый, высохший старец - висел. Заслышав шаги, голоса, он приоткрыл свой единственный глаз. Бадубайка долго говорил с ним по-басурмански, кланялся, прижимая руку к сердцу. Тогда старик велел подать ему туес, из него дед извлек бересту, на которой было что-то накарябано.
- Что это? - спросил Григорий.
- Чертеж, - пояснил Бадубайка, - четырнадцатидневная луна будет, на Юртошной горе в полночь надо стать лицом к луне и надо три раза прочитать волшебные слова:
Тичирк инходс, каруд инходс, адук зелоп каруд!
После надо отмерить тридцать шагов от белого камня, что лежит возле Юртошного озера с северной стороны, и копать меж трех больших лиственниц. Там - богатырь.
- Спроси, золото там есть? Правда ли, что богатырь лежит в шлеме и латах из чистого золота?
Бадубайка обратился к старцу, тот замотал головой.
- Теперь у него язык отнялся, - сказал Бадубайка, - теперь он только через неделю говорить будет.
Григорий взбеленился:
- Ты ему скажи, если он не заговорит сейчас же, я ему башку дурную ссеку.
- Нет, - сказал Бадубайка, - лучше его не злить, а то удачи не будет. Береста у нас есть, дело верное, старец был мальчиком, когда Гурбана хоронили, он сам его видел.
- Так дай ему бересту, гвоздик, пусть нарисует богатыря.
Бадубайка перевел. Затем пояснил Григорию:
- Ему трудно шевелиться, но он дал знак: если ты дашь ему ефимок, он нарисует.
- Вот старый хрен, на что ему ефимок? По бабам, что ли, собрался?! - пошутил Григорий, но ефимок все же дал.
Старец взял дрожащими руками бересту, долго карябал по ней, потом Бадубайка взял у него рисунок и подал Плещееву.
На рисунке был изображен человек - не человек, но что-то вроде того. Огромный лоб, огромные глаза, в каждой руке - по мечу, мечи эти уткнуты в землю.
- Да, сказал Григорий, - парсуны рисовать он не мастер и в богомазы его бы не взяли. Да ладно, нам лишь бы Гурбана скорее найти.
Сменяв несколько оловянных перстней на связки вяленой рыбы и беличьих шкурок, всадники засобирались в обратную дорогу.
На временном стойбище уже шел пир, и певец сидел вместе со всеми, хватая зубами вяленое мясо и отрезая его возле губ острым ножом.
Ясашные говорили, что неплохо бы принять участие в пиршестве, но Григорий прикрикнул на них, а ну как не успеют они засветло добраться обратно до Томского? В лесу ночевать?
В Томск вернулись усталые, но окрыленные мечтой. С нетерпением выждали четырнадцатидневной луны. Время настало. И, незадолго до полуночи, малый отряд скрытно двинулся к Юртошной горе.
В посаде все уже спали, только был слышен брех собак, да совы ухали в своих потаенных местах. Григорий взял с собой Устинью, Ваську-Томаса, Семена, здоровенного мужика заигранного, немого Пахома, Татубайку с Бадубайкой, которые все равно знали тайну бересты.
Все тащили лопаты, а Григорий еще вместительную тыквенную баклагу с вином, верная сабля да пара бухарских кинжалов тоже были при нем.
Повернулись лицом к луне, нашли камень, отмерили шаги, читая при этом в полголоса:
Тичирк инходс, каруд инходс, адук зелоп каруд!
Как и было в плане, на поляне стояли три лиственницы. Мужики стали копать, при этом Григорий успевал отхлебывать из фляги, а комья от его лопаты были самыми крупными. Бадубайка с Татубайкой были еле живы от страха, Григорий, показывая им кулак, заставлял и их копать. Устька и та рыла землю.
- Есть! - неожиданно воскликнула она. Вскочила, ударила левой рукой в сторону, вскричав: - Аминь, аминь, рассыпься!
Все в момент повыскакивали из ямы. Кто же не знает, что возле каждого клада сидит и сторожит черт?!
Остался в яме лишь Григорий, он, трижды сплюнув через левое плечо, прочитал непонятное заклятье, подрыл землю кинжалом, затем выволок из ямы огромный череп с двумя бивнями, надев этот череп на руку, просунув ее в глазницу. При этом он грозно спросил Бадубайку:
- Где же Гурбан? Где золотые латы? Ведь это ты врал?
Он разглядел череп земляного зверя. Клыки чего-то стоят, но это было совсем не то, на что он рассчитывал. Золотой шлём и латы сделали бы его одним из богатейших людей не только в Томском, но, может, и в Москве. А ведь клады, если где и остались, только здесь, в Сибири.
Он выпил половину вина из баклаги, встал, шелестели жухлые травы, по-прежнему ухали совы, в стороне города и посада было глухо, только изредка взлаивала собака да светились, как светлячки, огоньки на сторожевых башнях.
Если бы богатым можно было стать легко! Тогда богатых было бы множество и богатство не имело бы значения… Чертов Бадубайка, заставил переться в дальние боры, заставил ночь не спать. Князь обделанный. Что ж, сейчас он будет таковым…
Мужики вырыли уже несколько ям, и среди трех лиственниц и подале - все было безуспешно. Григорий зевнул, подал баклагу Устинье, велел глотнуть самой, дать Семену да Ваське-Томасу, ну и другим, если останется.
- А Бадубайке не давай! - сказал он. - Сейчас мы его зарывать будем…
- Как зарывать? - испугалась Устька.
- Надо, - сказал Григорий, - чтоб знал, как хозяина дурачить. Да мы не совсем, голову оставим, пусть дышит.
Григорий спихнул Бадубайку в одну из ям, мужики быстро его забросали, утрамбовали землю, торчала из нее только голова. Бадубайка хотел кричать, но Григорий красноречиво показывал ему свой кинжал:
- Лучше молчи! Здоровее будешь!
Затем Григорий присел над Бадубайкиной головой.
- Эх, жаль, с вечера ел мало, - вздохнул он, - мужики, кто хочет?
- Он может откусать, - опасливо сказал Васька-Томас, присаживаясь над головой Бадубайки.
- Пусть попробует, - приободрил Томаса Григорий, - я тогда эту дурную голову сразу под корень саблей сбрею…
Устька отвернулась, пошла к озеру. Ей было жутко и смешно. Грех-то какой, хоть и басурманин, а все-таки…
- Оставляем тебя, князь Бадубай, - торжественно возгласил Григорий, - обделанным, если ты вздумаешь после пожалиться кому-нибудь, то будешь зарыт в землю уже вместе с головою и навсегда. Аминь…
- Кричать-то хоть можно? - жалобно спросил Бадубайка.
- Сейчас - не надо, зачем людям сон портить. Утром монашки по грибы пойдут, тогда и аукнешься.
11. В КУЗНЕЦКИЙ ГОРОД
Осип Иванович нередко спускался в свои подвалы и заглядывал в сундуки. Были в его сундуках уже "иргизи" - снежные барсы, был и "рыбий зуб", были самолучшие меха, но все же сундуки наполнялись слишком медленно.
Ясашные остячишки люди были непонятливые. И даже порой не было в их стойбищах ни единого человека, который бы мог разобрать писаную воеводскую грамоту. Когда ехали казаки их ясачить, то посылали вперед себя с кем-то из остяков веревку с тремя большими узлами. И тогда остяки понимали, что едут от "хозяина", как называли они воеводу, и тогда они присылали смену гребцов на дощаник.
Тайга - дело темное. В голодные зимы остячишки сдирали верхнюю кожу с сосен, а нижнюю ели. А для опьянения жевали корень аира да особые грибы.
А городом управлять легко ли? Народу уже в посадах живет немало. А народишко всякой. Один беглый нетчик за Веселящным озером землянку выкопал и колодец сделал. Не пахал, не сеял. Зерна единого в сусеке не имел. Пошел в посад, горсть зеленого порошка в колодец свой сбросил. Потом бегает по слободе, ушаты просит, дескать, у него полный колодец пива, не во что его наливать. Попер народ к тому колодцу. Перепились все. Через день трое померло, а пятеро заикаться стали.
Пошли его, нетчика, забрать в тюремную избу, а он сорок раз вокруг ножа перевернулся, стал сорокою и улетел.
А то ясашный один нашел в тайге человеческую голову отрубленную, да в съезжую избу ее приволок в мешке, за бороду вытащил из мешка и воеводе - на стол. Князь заорал на него, заругался, дескать, зачем это все? Чего мертвая голова скажет? Ясашный испугался, голову в мешок сует, а голова из мешка чуть слышно и сказала:
- Князь, влезешь в грязь!
Голову повелел Осип Иванович отнести в тайгу, на то же место, где взяли, а ясашного в тюрьму посадить как колдуна. А на душе покоя с тех пор не стало.
Был бы князь полным хозяином города, а то нет, придумали в Москве пытку: приставили на время службы как бы соглядатая. Илью Микитича Бунакова. Выползец из вологодских лесов, мелкопоместный, а много о себе понимает. Про ту голову сказал: мол, зачем ее князь обратно в тайгу вернул? Мол, надо было палачу сдать, может, еще что сказала бы. Лезет не в свое дело!
По указу князя горододел Петр Терентьев вычертил "вавилоны", как новый город ставить. По плану в новый острог вошло и находившееся на мысу кладбище. Так Бунаков в том корысть увидел, де князь хочет могилу брата своего усопшего огородить государственной стеной, де усопшие всегда лежат пред градскими стенами, поверье есть, что хоронят от врага лучше любого оружия. У Бунакова вроде бы есть другой план нового города, много лучший.
По утрам из-за этого прохвоста даже в воеводскую канцелярию идти было неохота. Все поперек делает и говорит.