- Если увидишь, что кто-то в церковь бросает каменья, а на кабак молится, - не ругай. Бывает, над церковью черти летают. А и на кабак не грех помолиться, ибо там души свои губят, о смертном часе позабыли.
- К чему вы клоните, добрые старцы, не понял я, - ответил им Семен, - но слово ваше премудрое мы запомним. А идем мы в город к богомазу Герасиму Иванову, иконнику. Несем икону, чтобы он с нее новую написал.
- Это мы знаем, - сказал Максим, - а над словами нашими думайте. Не мы их говорим, нам свыше сказано.
- Спасибо вам, отцы! - сказал Семен и хотел дать им ефимок.
- Ничего с вас не возьмем за слово божие, - сказал Максим, - идите с богом да живите по совести.
Пришли Семен с Устиньей на гору. Глаза разбегаются - дома большие, за крепостью в остроге целые ряды их, поди найди Герасима!
Однако подсказали - куда идти. Встретил их Герасим, добрый мужик, улыбчивый, сам курнос, волосы лентой алой повязаны, чтобы на лоб не падали, глазам не мешали. В горнице у него - лепота, всюду иконы, иные уже готовы, иные сохнут. И краски в скляницах всех цветов, и кисточки беличьи и куньи.
Усадил Герасим Семена и Устинью на сундук, поставил перед ними на стол малый блюдо с кренделями да кружки со смородиновым квасом. Помолился, взял в руки доску с углублением с одной стороны, на выпуклую часть доски была наклеена рыбьим клеем-карлуком материя.
- Сие - ковчег, основа иконы, на лицевую часть левкас слоями нанесен, это графья, ею лики черчу. - И Герасим начертил лик Николая Чудотворца.
- Чудо! - удивилась Устька.
- Бог моей рукой ведет, - сказал Герасим, - но это лишь начало иконы, остальное допишу, когда подсохнет. Это верно, что чудо. Кому - чадо, кому - чудо. Еще мальцом, все, что видел, на заборах углем рисовал. И отдали меня в ученье к старцу, он был живописец, но уже слеп. Он в мои глаза из своих глаз все образы святые переложил. В том-то чудо мое и есть. Придите завтра, дописывать буду.
Пришли к Герасиму наутро, он им показывает ту икону, за ночь лик Николая Чудотворца оборотился ликом Спаса Нерукотворного.
- Ты почто икону подменил? - сказал Семка. - Нам поп Ипат велел Николая Чудотворца привезти.
- Лик иконы изменился божьим промыслом, - ответил Герасим, - ладно, начну вновь Николая Чудотворца писать, а на ночь пусть поп Киприан, собора настоятель, запрет недописанный лик в мастерской да на дверь печать поставит.
- Мы люди маленькие, - сказал Семен, - только поп Ипат нам про Спаса ничего не говорил. Пусть поп Киприан запечатывает, а мы посмотрим…
Вернулись Семен и Устинья на место постоя, стали свою лошадку овсом кормить. Григорий вышел, спрашивает:
- Ну что, когда икона готова будет?
- Чудо! - говорит Семен. И объясняет, как все было.
- Да, чудо, - подтверждает Григорий, а сам на Устинью смотрит. Как отужинали, Григорий Семена в свою светлицу позвал. Там - казаки, немец, князцы нерусские.
- Сейчас в кости будем играть, - поясняет Семену Григорий. - Давай с нами?
- Да не умею я.
- Ну так учись. На вот, винца выпей.
Гости пили вино, курили табун-траву. Григорий поднес коробушку с табаком и Семену:
- Покури-ка табачку, он отрада мужичку!
- Говорят, эта трава растет на могиле блудницы, - сказал Семен. - Курил я как-то раз, стошнило.
Григорий рассмеялся:
- Это сколько же блудниц надо похоронить, чтобы столько табака наросло? Царь сюда на продажу кажный год двадцать мешков присылает, да из аглицкой земли купцы везут. У меня-то табак Вильсон, только курнешь - пропадет весь сон! Пробуй.
Семен выпил, покурил и стал посмелее. Один мужик имел две денежки, а выиграл горсть серебра. За такие деньги крестьянину надо всю жизнь горб ломать.
- Сыграешь? - спрашивает Григорий.
А Семен думает: а почему не сыграть? Выиграю серебра, Устинье мехов наберу да материй добрых. Если про себя потихоньку молиться, так уж обязательно выиграешь.
Было не было, ночь - к утру, а у Семена уже ни одной деньги в кисе не осталось. Дернул сам себя за ухо, спросил:
- Что же теперь будет?
Григорий говорит:
- Любишь смородину, люби и оскомину. Да не трусь. Займу. Отыграешься и еще с барышом будешь.
- Ты уж займи, ради Христа, век Бога за тебя молить буду. А играть больше не стану, икону дождемся, и - домой.
На другой день Устинья и Семен сходили на гору к богомазу. Чудо подтвердилось. За ночь лик Чудотворца опять обернулся ликом Спаса Нерукотворного, хотя мастерская и была заперта отцом Киприаном. Он и сказал:
- Вы, чады, возвращайтесь в свою слободу, а отца Ипата я призову, когда икона будет готова. Надо будет вместе вознести хвалу Господу да крестный ход устроить. А ваша церковь отныне и вовеки-веков будет именоваться Спасской…
Пошли они с Устькой. А у Семена кто-то в голове тихонько подзуживает: "А что, если попробовать отыграться?" Пришли, и сказал он Устьке:
- Давай завтра будем покупки делать, а эту ночь еще ночуем?
А та и рада. Самой хочется подоле в городе побыть. Бабы в доме у Григория ласковые, знают много всяких баек. Сам хозяин любопытен, большой, говорят, был на Москве человек. И пригож. Хотя, кроме своего Семена, она никогда никого не полюбит.
К вечеру вновь собрались у Григория игроки. Правило такое: что есть на столе, - ешь и пей, еще принесут, если не хватит. И много людей в доме, а еды-то, видать, еще больше. И все шутят, все веселы.
- Ну, бери карты, да получше смотри и думай, как ходить! - говорит Семке Григорий. - За битого двух небитых дают. Не отвалится голова, так вырастет и борода.
Вроде бы и выигрывать начал Семен, вроде бы и масть пошла. И сам не понял, как проигрался опять.
- Григорий Осипович, еще не займешь ли?
- Дважды занимать - из пустого в порожнее переливать. Ставь на кон лошадь.
- Кормилицу нашу? А на чем поедем? А пахать, возить на чем?
- Ну что мы будем воду в ступе толочь? Масло не собьется.
Сдали карты. Семка про себя молится Богу, просит всех святых угодников один только раз ему помочь, сегодня, а уж потом он всегда сам будет справляться. Но то ли его не услышали, то ли помочь не захотели, раз он в такое греховное дело, как игра, влез. Проиграл лошадь. Спрашивает:
- А телегу поставить нельзя?
Григорий удивился:
- А разве ж ты лошадь без телеги ставил?.. Ну ладно, ставь телегу.
И телегу проиграл.
- Григорий Осипович, что же это будет? Как же я без лошади, без телеги, без денег? Помилосердствуй.
- Погоди, - говорит Григорий, - знаешь, почему черт в озере сидит? По привычке. Вот и ты привыкнешь. Да ты не хмурься, ты вот колмацкого дымку глотни. Да не вороти нос, угля сажей не измажешь, курил табун, теперь колмацкого попробуй.
На подставке шар с водой, дым потянешь, он сквозь воду идет, булькает водица. Огонек в колмацкой трубке пыхнул, через воду к Семке перешел. Если пристально смотреть, лица игроков вытягиваются, растут, такие громадные, что в рот можно войти, как в пещеру. Сморгнешь - все на место станет. Григорий предлагает:
- Устинью на кон ставь.
- Дьявол!
Глянул Семен, а у Григория за спиной два белых крыла простерлись.
- А-а! Ты - ангел, ну тогда - ладно, ставлю Устинью.
Уж как старался Семен, как карты перебирал. Вроде игра хорошо пошла, сердце пело, и - бац! Проиграл Устинью! Спросил, часто моргая:
- Как же теперь? Ведь жена она мне?
Григорий успокаивает:
- Ну, чего ты? Женой и останется, чать Бог вас венчал. А полгода у меня работать будет, вот и записку кабальную я приготовил, ты руку приложишь, да вот и свидетели есть!
Мужики кивают, трубками дымя. Немец Васька Иванов говорит:
- От-шень кар-рош!
- Да как же я без жены в хозяйстве полгода буду? А посадские что скажут?
- Что нам - посадские? Мы люди городские. Законы знаем. И суд, и правеж, все у нас есть, - смеется Григорий. - А ты возьми да отыграй Устинью, и делу конец. Мы порядок любим. Как карта выпадет, так значит, Богу угодно.
- Так где же я денег возьму? Ты ж сказал, - не займешь второй раз?
- А ты себя на кон ставь.
- Как это? Что же, если я и себя проиграю?
- А полгода у меня будешь вместе с Устиньей работать. Еще одну записку-грамотку напишем.
Подумал Семка: вместе с Устькой? Тогда - не страшно. А может, отыграюсь. И стал тайком молиться и под столом карты крестом осенять. Не помогло, проиграл и себя. Что, как? Сам не мог понять. Только, что недавно сюда ехали, имел лошадь, жену, деньги - и нет ничего, и в кабалу попал?
Григорий по плечу его хлопнул:
- А ты не думай, не горюй! У меня служить - хорошо! И винцо будет, и еда, и табаку - сколь хошь. На, выпей!
Выпил Семен большой бокал вина, а ему еще налили, немец кричит:
- Дрюк ты мой! То тна!
Свалился пьяный, подняли его, отнесли в чулан, заперли. Григорий пошел в женскую половину, позвал Устинью:
- Грамоте знаешь?
- Совсем мало, поп Ипат учил. А что? Где Семен-то мой? Долго нет.
- Семен твой пьян сильно, а тебя он в карты проиграл.
- Что это ты, Григорий Осипович, как можно?! - гневливо раздувая ноздри, спросила Устька.
- Очень просто. Вот, смотри, кабальная запись. На полгода ты - моя. Вот он и руку приложил, видишь?
Устька глянула, побледнела. Да как он смог, Семен, бумагу эту подписать? Знать, не любил совсем? Где же он?
- Хочу Семена видеть!
- Идем, - взял ее за руку Григорий. Она руку выдернула, но за Плещеевым пошла. Отпер замок он, свечу зажег, - смотри!