Рыжий пастух глубоко вздохнул, увидев, как четверо туземцев унесли избитого паренька, немного поразмыслил и в конце концов пожал плечами.
- Да просто он педик! - повторил он, как будто этого объяснения было достаточно. - В моей стране за это сжигают живьем.
- Может быть, - совершенно спокойно признал Хамелеон. - Насколько мы успели понять, в твоей стране отрубают детям руки, когда их родители не приносят достаточно золота. Но здесь мы не придерживаемся таких варварских обычаев.
- Это не одно и то же.
- Для нас это то же самое.
Папепак развернулся и вместе с остальными туземцами покинул хижину, оставив канарца таким пристыженным, что тот всю ночь не сомкнул глаз, а как только рассвело, пришел в хижину друга и обнаружил его в объятьях девушки с большими глазами и широкой улыбкой.
- Прости, - сказал Сьенфуэгос.
- Проси прощения не у меня, а у Урукоа, - холодно ответил тот. - Ты разбил ему лицо, а ведь он был прекрасным юношей, которого ждало большое будущее под защитой какого-нибудь сильного воина. Что теперь с ним будет, если он останется изуродованным?
Сьенфуэгос сел на пол, прислонившись к центральному столбу хижины, и нерешительно почесал густую бороду, глядя на своего друга, который раскачивался в гамаке, рассеянно лаская при этом едва оформившиеся груди юной возлюбленной.
- Ты же не отправишь меня просить прощения у этого педика, - возмутился канарец.
- Почему же? - Папепак приподнял подбородок своей подруги, чтобы ее лучше было видно. - У нее ведь ты бы попросил прощения, если бы сломал ей жизнь?
- Это совсем другое.
- Ты видишь разницу там, где ее не существует, - сухо заявил Папепак. - Если хочешь здесь жить, потому что тебя вполне устраивает, что местные не носят оружия, не крадут, не лгут и всем делятся друг с другом, то придется тебе признать, что здесь гомосексуальность воспринимается как нечто вполне естественное.
- Я никогда этого не приму.
- Никто тебя и не принуждает. Урукоа лишь был с тобой любезен, предложив лучшее из того, что имел. Ты избил бы вот ее или другую девушку только за то, что она подарила тебе цветы?
- Нет, конечно же нет.
- Но при этом ты не обязан спать с каждой женщиной, желающей спать с тобой, правда?
- Естественно.
- Вот и с мужчинами то же самое, - заметил индеец. - Хватило бы и того, если бы ты дал знать Урукоа, что его намерения не доставляют тебе удовольствия, и он больше никогда не стал бы тебя беспокоить.
- Он вошел в мою хижину ночью.
- Чтобы принести цветы и фрукты. Он даже до тебя не дотронулся. Это ведь ты схватил его за руку и стал ласкать. Разве не так?
- Так! - неохотно признал канарец. - Но я и вообразить не мог, что речь идет о мужчине!
- Однако, если бы речь шла о женщине, ты был готов заняться любовью, даже не видя ее лица.
Канарец указал на девушку.
- Я думал, что это она.
- Но это была не она. Это могла бы оказаться и страшная старуха.
- У него была такая нежная кожа.
- Могу себе представить.
- Иди к черту! - вышел из себя Сьенфуэгос. - Теперь еще и заставил меня чувствовать себя виноватым.
- Ты и должен чувствовать себя виноватым, - убежденно заявил Папепак. - Ты вел себя глупо, дико и жестоко, по крайней мере, это ты хоть должен признать! - он ласково шлепнул девушку на прощанье и, встав на ноги, добавил: - Теперь осталось лишь одно - ты предстанешь перед советом старейшин, и они решат, как наказать тебя за этот дурной поступок.
- О чем это ты?
- Да о том, что они могут потребовать поступить с тобой так же, как ты поступил с ним.
- Ты шутишь.
Папепак покосился на Сьенфуэгоса и обратился к нему так, словно речь шла о ком-то другом.
- Я почти постоянно шучу, - признал он. - Но сейчас всё серьезно. Твой народ прибыл сюда, чтобы убивать, мучить и порабощать. За два месяца вы нанесли больше вреда, чем три поколения карибов, а теперь и ты ведешь себя подобным образом, словно зверь, - он с горечью покачал головой. - Нам это не нравится. Совершенно не нравится.
- И что мне делать?
- Просить прощения у Урукоа. Быть с ним любезным и постараться, чтобы он не выступил против тебя на совете старейшин.
- Вот дерьмо!
- Этим ты ничего не добьешься.
- Дерьмо, дерьмо и еще раз дерьмо!
- Согласен, но теперь иди и поговори с парнем.
Но Сьенфуэгосу нужно было поразмыслить, и с наступлением вечера он отправился по узкой тропе вдоль реки, уселся на возвышении, откуда было видно практически всю деревню, и смотрел, как дети плещутся под хижинами, рыбаки гарпунят рыбу в заводях, а старики греются на солнышке у дверей своих жилищ.
Деревня ему нравилась. Возможно, это было самое прекрасное место из тех, что он встречал во время своих скитаний, с тех пор как покинул Гомеру. Он всем сердцем хотел устроить здесь свой очаг, перед тем как вновь с головой броситься в бесполезные попытки вернуться на родину. Сейчас он не чувствовал в себе достаточно сил, чтобы опять встретиться лицом к лицу с опасностями сельвы, ему требовался хотя бы месяц отдыха в том месте, где он ощущал себя действительно любимым и защищенным.
Сьенфуэгосу казалось, что остаться рядом с мирными индейцами, благодарными ему за освобождение от четырех мерзавцев, это идеальное решение всех проблем, но положение снова усложнилось, когда он узнал, что эти добрые люди его боятся и считают одним из "бородатых демонов", таким же жестоким, как отвратительный Бабник или садист карлик. Один насиловал женщин, а другой мучил детей, Сьенфуэгос же дурно поступил с парнишкой, чье преступление заключалось лишь в том, что он принес ему цветы.
Хотелось бы ему знать, о чем думают туземцы, но на их невозмутимых лицах редко отражались истинные чувства, а черные глаза казались бездонными колодцами.
Они избегали канарца, на их губах не появлялось приветливых улыбок, как прежде, ему даже почудились враждебные жесты со стороны тех, кто разделял сексуальные пристрастия Урукоа. Отношение туземцев в одночасье переменилось, как изменилось в одночасье и отношение Сьенфуэгоса к местным нормам поведения.
Он громко проклинал себя за то, что повел себя как варвар, совершенно неадекватно ситуации, ведь он столько времени пробыл в Новом Свете, так мало имеющим общего с его собственным миром, но сохранил старые предрассудки с другой стороны океана.
В конце концов он пришел к выводу, что, хотя он и научился выживать в сельве и вырвался из западни карибов и асаванов, но еще не научился думать, как обитатели этих земель, и пока не научится, не сможет стать связующим звеном между двумя народами, не имеющими пока ничего общего.
Путь будет долгим и трудным, ведь он почти ничего еще не знает.
17
Во двор вступила целая процессия музыкантов со свирелями и барабанами, за ними следовали двадцать красивых девушек в сопровождении полусотни воинов; а затем появился роскошно убранный паланкин, который несли на плечах шесть человек. В нем возлежала самая красивая женщина, какую Ингрид Грасс, бывшая виконтесса де Тегисе, известная ныне под именем Марианы Монтенегро, видела в своей жизни.
Огромные, темные и раскосые глаза, роскошная грива длинных черных волос, доходившая до самых ягодиц, безупречная фигура - все это, несомненно, свидетельствовало, что молва, объявившая принцессу Анакаону самой прекрасной женщиной, когда-либо рожденной на острове Гаити, нисколько не преувеличивала.
В имени Анакаоны слились два слова. "Ана" на асаванском диалекте означает "цветок", а "каона" - "золото", и ее красота действительно походила на Золотой Цветок, которому грозный Каноабо готов был бросить под ноги полмира, лишь бы она стала его женой. Возможно, в том, что отчаянный вождь попался в ловушку, расставленную ловким Алонсо де Охедой, была и доля ее вины.
Куры подняли гвалт, свиньи беспокойно захрюкали, и даже кролики забились в дальние углы клеток, а немка и хромой Бонифасио совершенно растерялись, недоумевая, за какие заслуги удостоились такой чести, что столь важная особа почтила их визитом.
Они так ничего и не поняли до той самой минуты, когда, помпезно и раболепно раскланявшись перед ее превосходительством доньей Марианой, лоснящийся Домингильо Четыре Рта сообщил, что принцесса была бы чрезвычайно признательна, если бы ей позволили расположиться на землях имения, а хозяйка почтила бы ее своей дружбой.
- Моей дружбой? - удивилась Ингрид Грасс. - Конечно, хотя и не понимаю, зачем она ей. Я всего лишь скромная фермерша, а она как-никак королева.
- Она хочет с тобой познакомиться, - загадочно ответил индеец, обладающий удивительной способностью к изучению языков. - Познакомиться и научиться.
- Научиться чему?
- Манерам настоящей европейской дамы, ведь ты на сегодня - единственная дама в Изабелле. А еще она хочет услышать голос Короля.
Королем туземцы называли церковный колокол, он не переставал притягивать индейцев, реагирующих на звон так, словно они слышат настоящий голос Бога, дважды в день спускающегося на землю.
От внимания немки не укрылся изумленный взгляд верного Бонифасио, очарованного великолепной фигурой обнаженной принцессы. Немного помедлив, она все же кивнула:
- Пусть чувствует себя как дома, - сказала она. - Мне будет приятно научить ее всему, что в моих силах. Чему она еще хочет научиться?
- Как добиться любви капитана Охеды.
Откровенный и прямой ответ настолько смутил бывшую виконтессу, что, хотя она и прекрасно была осведомлена о простоте и непосредственности местных, но лишь закашлялась от неожиданности.