- Чепуха? - повторил Овьеда и бросил на виконта долгий взгляд, иронично улыбнувшись. - А если я вам расскажу о невиданных чудесах, настоящих чудесах, которые случаются в его походах? Кто ж кроме него мог это найти...? - пробормотал он и смущенно запнулся, побледнел и сменил тему: - Но что за глупости я болтаю? Я ведь пришел лишь пригласить вас на прогулку по городу, - подмигнул он. - Вас по-прежнему интересует знакомство с какой-нибудь милой и заботливой туземкой?
- Конечно! - с готовностью откликнулся капитан де Луна. - Но будет гораздо интересней, если вы в то же время продолжите рассказ об Охеде.
- Да больше особо и сказать-то нечего, - сухо отрезал собеседник. - Так что лучше идемте.
Покинув место временного пребывания виконта, Овьеда сообщил ему, что по какой-то необъяснимой причине чувствует себя ужасно неловко, и во время пути на другую сторону бухты, к скрытой среди кустов хижине, едва произнес десяток слов и вел себя грубо и уклончиво, совершенно не в соответствии с собственной натурой.
Туземки, похоже, оказали благотворное влияние на его настроение, и на обратном пути в город он сел на поваленный ствол пальмы, решив подождать, пока огненное солнце не скроется за линией горизонта.
- Каждый день зов плоти толкает меня на этот путь, как зверя на случку, - пробормотал Овьеда. - И каждый день меня охватывают угрызения совести, заставляя раскаиваться в своих поступках, - задумчиво покачал головой он. - Бесконечно сражение! Какая бессмысленная растрата энергии и чувств в борьбе тела и души! Какой стыд осознавать, сколько гнусностей и мерзостей мы принесли на этот берег океана!
Он поднял долговязое лошадиное лицо и посмотрел на капитана де Луну круглыми глазами навыкате. - А знаете, ведь эти милашки понятия не имели, что такое проституция, пока мы их не просветили.
- Нет, - честно признался тот. - Я этого не знал.
- Ну так вот, - продолжил Овьедо. - Отношения между мужчинами и женщинами были здесь чистыми и честными, никто никого ни к чему не принуждал, никто не делал ничего такого, чего ему самому не хотелось. А теперь взгляните, что творится! - с этими словами он указал себе за спину. - Они ведут себя, как перепуганные животные, но при этом готовы сносить любые унижения, терпеть любые гнусности - за кусок ткани, монетку, зеркальце или погремушку. И ведь их даже нельзя за это винить!
- Никто их не заставляет этим заниматься.
- Мы их заставляем, превратив в рабынь вещей! Ненавижу это барахло! - воскликнул Овьедо и плюнул прямо в воду. - Ненавижу всё то, что привязывает нас к собственным страстям и развращает невинных, - он поднес руки к лицу, словно хотел спрятаться за ними. - Боже мой! - безутешно всхлипнул он. - Зачем вы меня сюда привели? Зачем поставили меня перед искушением, таким близким и таким ужасным, самым сильным, что может стоять перед человеком? - Он поднял на растерянного виконта де Тегисе затуманенный слезами взгляд. Капитан де Луна никак не мог понять истинных причин приступа внезапной истерики и отчаяния, а его спутник тем временем взвыл, с силой сжав кулаки: - Я не хотел этого, хотел это отвергнуть, но... Кто сможет найти в себе силы, чтобы отказаться от подобного чуда?
Несколько секунд капитан Леон де Луна не мог ничего произнести от изумления, а потом едва слышно поинтересовался:
- О каком таком чуде вы говорите?
Хуан де Овьедо недоверчиво покачал огромной головой, но в конце концов махнул рукой куда-то в сторону моря, простирающегося прямо перед ним.
- О каком же еще, если не об источнике Охеды, - хрипло ответил он.
- Об источнике? - переспросил виконт. - Каком еще источнике?
- Вечной молодости, ясное дело.
13
Когда на следующий день Сьенфуэгос пришел в себя, Педро Барба по прозвищу Бабник, лежащий в гамаке и чистящий свое оружие, лишь бросил на него безразличный взгляд, давая понять, что за ним присматривают.
- Пить хочу, - едва слышно прошептал канарец.
Лысый и беззубый Бабник продолжал молча заниматься своим делом, не обращая никакого внимания на Сьенфуэгоса. Тот настойчиво повторил:
- Воды!
- Ты должен был помереть, - последовал обескураживающий ответ. - Я в жизни не промахнулся с такого расстояния, поверить не могу, что ты до сих пор ходишь и напоминаешь о моей ошибке.
- Ты не промахнулся, - ответил Сьенфуэгос. - Просто я бессмертен.
- Да ну! - весело воскликнул тот, взмахнув широким клинком, который держал в руке. - А что будет, если я одним ударом снесу тебе башку?
- Перестану быть бессмертным. Только дай мне воды, умоляю.
Бабник задумался, но в конце концов неохотно поднялся, взял бутыль из тыквы, стоящую в углу, и дал Сьенфуэгосу напиться, придерживая его затылок.
- Ты правда говоришь на языке туземцев? - поинтересовался он, а после молчаливого кивка добавил: - Тогда считай, что тебе повезло. Голиаф не любит чужаков, уверяет, будто все они предатели, и хочет перерезать тебе глотку.
- Этот чертов карлик вообще бешеный, - хрипло заявил канарец. - Чуть без глаза меня не оставил.
- Это точно, - согласился Бабник. - Но зато он самый умный из всех, кого я знаю. Он сделает нас богачами.
- Виселица не делает различий между богачами и бедняками, но раз уж за дезертирство нас все равно уже приговорили, то лучше попытаться извлечь как можно больше пользы из сложившегося положения. Здесь и впрямь столько золота, как ты говоришь?
- Дикари приносят нам по двести унций в неделю.
- В обмен на что?
- Да ни на что, - загадочно ответил Бабник. - Голиаф умеет убеждать.
- Ясно. - Рыжий немного помолчал. - Со мной был индеец, коротышка с лицом крысеныша. Что с ним стало?
- Утоп. С перепугу сунул башку в воду, да так и не всплыл.
- Как жаль! Он был хорошим другом.
- Другом? - удивился беззубый Бабник. - Ни один цивилизованный человек не может подружиться с этими тварями. Они же почти что обезьяны, я скорее возьму в друзья пса, чем индейца.
Сьенфуэгос хотел уже сердито ответить, но счел за лучшее притвориться, что не придал значения этой фразе, и протянул к Бабнику руки, пытаясь подняться.
- Помоги же мне! - попросил он. - Я должен сдвинуться с места, иначе не выживу. Ну и подарочек ты мне преподнес!
- Я целился в сердце, и если о чем и жалею, то лишь о том, что промахнулся, - честно ответил тот.
- Да уж, плешивый, ты весьма дружелюбен!
Сьенфуэгосу пришлось найти опору, чтобы снова не упасть, и через несколько мгновений, преодолев головокружение, он медленно пошел, приволакивая ноги и не отходя стола, за который время от времени хватался рукой, чтобы удержать равновесие.
У него болело всё нутро, он горел в лихорадке, а ноги отказывались повиноваться, но канарец продолжал движение, шаг за шагом, пока не свалился в новом обмороке. Так он и лежал посреди хижины, пока не явился баск Иригоен.
- Что здесь происходит, мать твою? - спросил он, бросив сердитый взгляд на Педро Барбу, снова принявшегося начищать оружие. - Ты что, хочешь, чтобы он сдох, как свинья?
- Я ему не нянька.
- Точно. Я уж вижу. Ты просто гнусный сукин сын. И дурак к тому же! Ты разве не понял, что он нам нужен живым? Что мы будем делать, когда соберем столько золота, сколько нам нужно? Как отсюда выберемся? Местные земли знают только дикари, а этот тип может с ними объясняться. Давай! Бери его за ноги!
Тот неохотно повиновался, и они снова уложили канарца, который на мгновение открыл глаза, застонал и прошептал:
- Ингрид!
- Говорю же, это без толку! - проворчал Бабник. - Он всё равно помрет, потому что я никогда не промахиваюсь.
Патси Иригоен резко протянул руку и схватил приятеля за глотку, сжав с такой силой, что у Бабника чуть глаза не вылезли из орбит.
- Слушай, ты, кретин! - вышел из себя Патси Иригоен. - Хватит уже заливать эту вечную песню про то, что ты никогда не промахиваешься и отымел тысячу баб. Я только это от тебя и слышу со дня нашего знакомства, и мне на это плевать, мне вообще на всё было плевать. Но теперь всё изменилось, теперь я богат, очень богат! И хочу остаться в живых, а для этого нужны люди, от которых будет толк, - он наклонил голову, чтобы взглянуть на лежащего без сознания канарца поближе. - Ты останешься здесь и будешь работать нянькой. Клянусь собственной бессмертной душой, если он помрет, ты не переживешь его и на пару часов. Ясно тебе?
Бабник широко раскрыл рот, глубоко вдохнул, как будто ему не хватало воздуха, громко откашлялся и несколько раз кивнул, очевидно, находясь под впечатлением.
- Ясно, Патси! Совершенно ясно! Конечно, я о нем позабочусь.
- Позаботься, потому что от этого зависит твоя собственная жизнь.
Должно быть, беззубый весьма уважал рассвирепевшего баска, раз с этой минуты не спускал глаз со Сьенфуэгоса, и едва стоило тому моргнуть, бросался выполнять все желания раненого, приносил ему воду и пищу и даже помогал ходить по хижине.
Хижина была просторной, удобной и достаточно чистой благодаря ветерку, продувавшему сквозь тростник двух стен, а влажность с реки оставалась внизу, так что хижина служила не только местом обитания четырех испанцев, но и наблюдательным пунктом - из нее можно было обозревать берега реки в обоих направлениях, даже не повернувшись, в отличие от любой другой хижины.
В углу, где сходились две хлипкие стены и висели гамаки, так что невозможно было миновать спящих в них испанцев, не разбудив, стоял грубый деревянный сундук с замшелой громадной крышкой - из тех, что обычно используют капитаны кораблей, почти доверху наполненный золотым песком.