Однажды рыжий увидел, как туземец поймал за шею гадюку, приготовившуюся к нападению. Крепко сжимая ее пальцами, как будто щипцами, он позволил липкой и скользкой рептилии обвиться вокруг своего предплечья, чтобы наконец прикончить ее, откусив голову. Сьенфуэгос также видел, как его друг застыл, как соляной столб, не моргнув и глазом, менее чем в трех метрах от рычащего оскалившегося леопарда на высокой ветви, причем с такой невозмутимостью, будто огромный зверь не был в два раза больше и тяжелее. Папепак ждал нападения с убежденностью, что сможет перерезать хищнику глотку еще воздухе, стоит только тому спрыгнуть.
Стало понятно, как туземец заслужил два своих прозвища - Хамелеон и Охотник, ведь в джунглях он вел себя как непререкаемый повелитель зверей, обладал исключительной реакцией, так что испанец часто недоумевал, как Папапак может вести себя столь уверенно. Падающие предметы он ловил на лету, а если в него пыталась что-то бросить обезьяна, избегал этого с такой естественностью, словно атака происходила в десять раз медленней, чем на самом деле. Он мог ловить на лету даже шмелей и самых крохотных колибри, хотя их способность безумным образом менять траекторию полета иногда помогала птицам избежать поимки.
На четвертый день впереди замаячила первая деревенька - по сути, лишь несколько беспорядочно разбросанных хижин, стоящих над водой на высоких сваях и соединенных между собой целой вереницей мостов и переходов. Казалось, вся эта конструкция вот-вот рухнет, но все равно она радовала глаз - уже потому, что говорила о присутствии человека, что не могло не радовать двоих путешественников, на протяжении долгих месяцев не видевших ничего, кроме деревьев.
- Здесь живут хорошие люди! - пробормотал туземец, широко улыбаясь. - Мирные, непуганые, ведь карибы никогда сюда не приходили. И женщины у них ласковые - очень-очень ласковые! Так что в эту ночь мы с тобой...
Свою фразу он закончил красноречивым жестом, совершенно ясно выразив свои намерения, и, воодушевленный предвкушением, стал грести с удвоенной силой, умело направляя каноэ в сторону самой большой хижины.
Сьенфуэгос выпрыгнул из лодки, мысленно поблагодарив жителей деревни за то, что позаботились сделать настил из веток, на который ступили его босые ноги, и направился прямиком к ветхой хижине, крытой пальмовыми листьями, весьма озадаченный тем, что так и не встретил ни одной живой души.
И тут его озарило, какое-то шестое чувство предупредило его об опасности, но не успел он что-то предпринять, как ощутил удар и со стоном завалился навзничь, успев лишь заметить, что Папепак скрылся с головой под водой. Сьенфуэгос тут же потерял сознание, так и не поняв, что случилось.
Следующие несколько дней его разум пребывал в смятении, погрузившись в жар и галлюцинации, Сьенфуэгос был не в состоянии понять, что происходит вокруг и лишь чувствовал, будто его пронзили раскаленным железным прутом, а хриплые голоса что-то твердили о крови и смерти.
Когда наконец (он так и не понял, сколько прошло времени) он открыл глаза, осознав, что находится среди живых, первым делом он заметил смердящую фигуру, склонившуюся над его лицом. Человек внимательно изучил Сьенфуэгоса и произнес хриплым голосом, от которого у канарца в голове словно взорвалась педарда.
- Ну ты только погляди, вот чудо невиданное! Соня проснулся.
- Ты кто? - еле слышно пробормотал Сьенфуэгос.
- Патси. Патси Иригоен.
- Мы в Севилье?
- В Севилье? - удивился тот, а потом крикнул куда-то наружу во всю силу своих легких:
- Эй! Голиаф! Винуэса! Бабник! Пташка только что проснулась и спрашивает, не в Севилье ли мы.
Вскоре появились еще трое, вооруженные до зубов, они обступили лежащего в гамаке раненого со всех сторон и разглядывали его со смесью насмешки и недоверия.
- В Севилье? - спросил один из них певучим голосом. Он был карликом ростом не выше метра и двадцати сантиметров, его огромную голову венчал высокий шлем с плюмажем, который все равно никак не мог скрыть недостаток роста. - Так ты все-таки выжил, шпион хренов?
- Шпион? - удивился канарец. - Что ты хочешь этим сказать? Кто вы такие и где мы находимся?
В правый глаз Сьенфуэгоса ткнулся грязный пухлый палец, канарец взвыл от боли.
- Заткнись, скотина! - рявкнул коротышка. - Здесь вопросы задаю я. Кто ты такой и где остальные?
Сьенфуэгос замешкался с ответом, поскольку боль была такой сильной, что несколько мгновений он ничего не соображал, но сделал над собой немыслимое усилие, чтобы сдержать ярость.
- Какие еще остальные? О ком это ты?
- А о ком я могу говорить, козел? О тех, кто пришли с тобой, о шпиках адмирала.
- Ах, вот в чем дело! - Сьенфуэгос ненадолго замолчал. - Все умерли.
- Все? - спросил лысый, у которого не хватало трех передних зубов. - И где?
- В форте.
- В форте Святого Фомы? - с ликованием воскликнул коротышка. - Дикарям таки удалось покончить с фортом Святого Фомы? - Он повернулся к сообщникам с видом триумфатора. - Я ж говорил, что нужно убираться оттуда, пока не поздно!
Но Патси Иригоен, наблюдающий за событиями, сидя за грубо сколоченным столом и посасывая прутик, покачал головой.
- Он врет. Форт Святого Фомы никто не разрушал.
- Не знаю я никакого форта Святого Фомы, - признался канарец, понимая, что стоит рассказать им правду, если он хочет сохранить жизнь. - Я про форт Рождества.
- Вот же сукин сын! - яростно взревел карлик, нацелившись на второй глаз Сьенфуэгоса. - Посмеяться надо мной решил? Там же никто не выжил! Я с тебя живьем шкуру спущу, если сейчас же не скажешь, сколько с тобой человек и где они.
Сьенфуэгос переводил взгляд с одного кошмарного лица на другое и в конце концов пришел к заключению, что находится перед мерзавцами, которым ничего не стоит сдержать подобное обещание. В конце концов он пожал плечами и тут же стиснул зубы от боли, пронзившей левую часть тела, а потом ответил нарочито спокойным тоном:
- Я говорю правду. В форте Рождества нас осталось тридцать девять человек из команды "Санта-Марии", но потом на нас напали и всех убили, кроме меня и старого Стружки. После этого я долго скитался по островам каннибалов и сельве, кишащей кайманами, пока не добрался сюда.
- Ни хрена себе!
- Мать твою за ногу!
- Дезертир из форта Рождества!
Похоже, столь удивительное открытие полностью изменило поведение четырех мерзавцев, они смотрели на Сьенфуэгоса, покачивая головами, словно не могли поверить своим ушам, и наконец в их взглядах появилась определенная доля восхищения.
- Клянусь, если врешь, тебя ждет худшая смерть, какую только можно представить, но если ты не шпион вице-короля, а действительно избежал той резни, то это меняет дело, - заявил карлик. - Меня зовут Давид Санлукар, но все называют меня Голиафом. А это Бельтран Винуэса, Патси Иригоен и Педро Барба, больше известный как Бабник. Расскажи, что именно случилось в форте и как вышло, что ты оказался единственным, кому удалось спасти свою шкуру.
Опыт общения с людьми вроде грубого Кошака и его группки вечно всем недовольных приспешников научил молодого канарца, как вести себя с подобного рода людьми, и он рассказал им о своем пребывании на Гаити и побеге из форта Рождества, придав повествованию такие оттенки, чтобы карлик и его сообщники могли ему сочувствовать.
Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться - люди, способные без единого вопроса выстрелить в своего соотечественника, явно готовы проткнуть ему глаз или содрать кожу живьем, чтобы заставить его признаться, где находятся остальные пришедшие за ними солдаты. Сьенфуэгос понял, что столкнулся с четверкой сбежавших из какого-то неизвестного места бандитов, но вскоре они и сами во всем признались.
- Для начала мы решили убраться из Изабеллы, - рассказал Голиаф, весьма гордый этим поступком. - Люди мерли, как мухи, и нас собирались переправить в гарнизон форта Святого Фомы. Но мы решили, что сами выберем, где нам жить, и уж эта земля будет только нашей.
- Что еще за Изабелла?
- Город, который адмирал основал к юго-западу от форта Рождества. Дерьмо, а не город!
- Большой?
- Говорю же - дерьмо, - напирал карлик. - Грязный, душный, вонючий и кишащий москитами. Если бы мы оттуда не убрались, то уже лежали бы в земле.
- А дон Луис де Торрес там?
Мужчины переглянулись и в конце концов пожали плечами.
- Мы не знаем. Мы ж не знакомы со всем и каждым.
- Он официальный толмач адмирала. Обращенный еврей.
- Сейчас толмачом у него служит туземец, которого привезли в Испанию после первого плавания, - объяснил Педро Барба, которого все называли Бабником. - Зовут его Диего, он крестник Колумба.
- Я его знаю, - сказал Сьенфуэгос. - Это брат вождя с Гуанахани. А мастер Хуан де ла Коса? Он приехал?
- Да. Этот - точно. Он по-прежнему старший из капитанов, хотя сомневаюсь, что долго задержится на этом посту, потому что чертов сукин сын адмирал делает все по-своему, вопреки тому, что ему советуют знающие моряки.
- Это мой друг.
- Неплохой тип, - признал карлик Голиаф с таким видом, словно это лучшая характеристика, которую он мог кому-либо дать. - Жалко будет, если его убьют.
- Кто это его убьет? - всполошился рыжий.
- Дикари, конечно же. Эти мерзавцы другого и не умеют. Либо мы убьем их, либо они нас, - до ушей заулыбался баск Иригоен. - Хотя мы пока действуем быстрее. Так уж пожелал Господь.
- А где именно мы сейчас находимся?
Мужчины расхохотались, хотя было совершенно очевидно, что за громовыми раскатами смеха скрывается неуверенность.