Глава седьмая,
в которой выясняется, что жизнь - это чередование черных и белых полос.
Только вот где какая - знает один лишь Господь
Иерусалимское королевство, город Тир, 1227 г. от Р.Х., канун дня святого евангелиста Луки (18 октября)
Безумная летняя жара наконец-то угомонилась, и выжженная трава на склонах начала понемногу зеленеть, давая выпас немногочисленным козам. На тростниковый плетень, оглушительно хлопая крыльями, взгромоздился огненно-рыжий петух. Он качнулся взад-вперед вместе с хлипким забором, чуть не упал, но все же смог поймать баланс. Утвердившись, петух запрокинул голову, разинул клюв и закукарекал так громко и отчаянно, словно на город снова, как в старые времена, надвигалась, грозя немедленной смертью всей дворовой живности (за исключением кошек и собак), армия светлейшего султана Салах-ад-Дина.
Не успел петух завершить утренний ритуал, как на пороге невысокого глинобитного строения появился человек, в котором трудно было теперь узнать Жака из Монтелье, свободного виллана. Его лицо, руки и плечи покрылись густым темным загаром, а отросшие почти до плеч волосы, напротив, выгорели и приобрели рыжеватый оттенок.
Жак вышел на середину двора и огляделся по сторонам. Дом, в котором они с Робером прожили все лето, располагался в десяти полетах стрелы от главных городских ворот, неподалеку от ромейского гипподрома, почти на самом берегу моря. Обитатели тихого городского предместья были ливанцами-маронитами и промышляли изготовлением пурпурной краски, изобретением которой финикийский город Тир гордился еще во времена Александра Великого.
Посреди залива дрейфовало несколько десятков фелук, с которых то и дело опускались под воду ловцы лобстеров и собиратели раковин-пурпурниц. За парусами и мачтами, на противоположной стороне, виднелись стены городской крепости.
Петух недовольно закудахтал и спрыгнул с плетня. Неожиданно откуда-то из-за забора донесся долгий протяжный стон, который определенно исторгала не человеческая глотка. Жак заглянул в соседний двор. Источник утреннего шума не вызывал сомнений - два пожилых араба случали ишаков. Жеребец, если можно так выразиться в отношении осла, был молод, неопытен и очень нервничал. Он кричал, то ли проявляя нетерпение, то ли возмущаясь тем, что столь деликатным делом, как продолжение рода вислоухих копытных, ему приходится заниматься в присутствии многих свидетелей. За мающейся парочкой, кроме Жака и аксакалов, наблюдали еще с десяток кур, кошка и тощая ленивая собака.
Жак улыбнулся и прошел на задний двор. Там на утрамбованной площадке торчало на вкопанном в землю столбе большое чучело, сделанное из мешка, набитого соломой. Руки чучелу заменял вставленный в специальный паз деревянный брус толщиной с руку взрослого мужчины. В руках у бывшего виллана сверкнул меч. Он неуловимо подобрался, принял боевую стойку и, сделав несильный, экономный замах, с громким выдохом отрубил кусок деревянной "руки" примерно на две ладони. Хозяин ишака, приведенного на случку из дальней деревни, застыл с разинутым ртом. Сам же ишак, наоборот, немедленно отбросил стеснение и принялся за дело всерьез, словно желая поскорее закончить свою многотрудную и ответственную работу и убраться в родное стойло подобру-поздорову.
Еще немного поупражнявшись с мечом, Жак возвратился в дом, вспоминая по дороге про первые дни, проведенные в Тире.
Тогда, в день Пятидесятницы, они не успели добраться до города к закрытию ворот и, не имея денег, чтобы остановиться на постоялом дворе или в караван-сарае, заночевали тут же, в тени высоких городских стен - благо ливанские ночи были почти такими же жаркими, как и дни. Утром, купив на последние гроши мешок овса для коней и проглотив холодную баранину, они отправились на поиски средств к существованию. Наученный горьким опытом, Робер не стал предлагать охрану местным купцам, а, поговорив со стражниками, направился в сторону рыночной площади.
Город был тесным. Множество домов имели пять, а в одном Жак насчитал даже целых шесть этажей.
Первым, кого они там встретили, оказался Рыцарь Надежды. Его голову, ранее покрытую паломническим капюшоном, теперь укрывала двуцветная косынка, которую, как уже знали Жак и Робер, местные жители называют куфия. "Всего за один дирхем, - распинался он перед небольшой толпой богомольцев, - вы сможете посетить берега моря Галилейского, где Иисус Христос проповедовал со своими учениками, прежде чем отправиться в Иерусалим! Мы посетим церковь Заповедей Блаженства в Капернауме, возведенную на том месте, где Спаситель произнес Нагорную проповедь. Кроме того, в Галилее, на деревенских торгах, можно приобрести любые товары чуть ли не вдвое дешевле, чем на побережье! Торопитесь присоединиться к нам! Участникам Хаттинского сражения предоставляется скидка!"
Рядом с Рыцарем Надежды стоял прилавок, на котором были разложены разнообразные благовония и с десяток сортов разноцветного мыла. За прилавком стоял иудей, с ним торговался монах в белой бенедиктинской рясе.
- Ну сам погляди! - тыкал монах своим толстым коротким пальцем в серые неровные куски, отличающиеся от остального товара, словно овечьи шарики, чудом затесавшиеся между зрелыми аппетитными фигами. - За всю партию даю два дирхема. И Господь свидетель, лучшей цены за эту дрянь тебе не даст ни один покупатель на Святой Земле!
- Никак нельзя, - отвечал иудей. - Я приобрел это мыло у прованского торговца по случаю за бесцен… То есть бог знает, что я говорю, - за огромные деньги! Сам посуди, оно доставлено из самого Марселлоса! Здесь такого год ищи - не сыщешь. Я тебе его и так отдаю себе в убыток.
- Да ты только посмотри на этот товар! - возмущался монах. - Серое, сальное, пахнет собачьим жиром! В Сирии отличное мыло искони варят на каждом углу - этому не чета - красивое, ароматное, пенное. Я и пришел-то к тебе только потому, что у братии каждый грош на счету…
- Слушай, уважаемый, - поинтересовался иудей, - а зачем вообще твоей братии понадобилось мыло? Первый раз слышу, чтобы слуги Христовы помышляли о чистоте телесной. Это у нас, евреев, да у мусульман перед молитвой обязательно омовение, а ваш пророк вам мыться запретил!
- Ничего ты не понимаешь! - возмутился монах. - Говорил Христос фарисеям: "Сами моетесь, а в помыслах нечисты". А вы, евреи, как всегда перекрутили Писание к своей выгоде. Мыло же я приобретаю для того, чтобы…
Но для чего братии потребовалось мыло, торговец так и не узнал.
- Ба! Знакомые лица! - раздался вдруг за спиной монаха бодрый голос Робера де Мерлана. - Как дела, уважаемый?
Монах обернулся. Оказалось, что это тот самый послушник-бенедиктинец, знакомый еще с "Акилы".
- Воистину пути Господни неисповедимы! - обрадованно отозвался послушник. - Желаю здравствовать вам, почтенные пилигримы. Какими судьбами попали вы снова в Тир?
- Да как сказать, преподобный… - замялся Робер, - Мы тут не поладили сначала с Жаком Ибелином в Бейруте, затем с сидонским бальи. Вот теперь ищем, к кому бы примкнуть, дабы свой крестоносный обет наилучшим образом исполнить…
- Вскоре уже прибудет в Святую Землю воинство Христово, - ответил послушник, понизив голос. При этом торговец-еврей весь превратился в слух. - Не далее как вчера к архиепископу Тира пришла энциклика из Рима, в которой Его Святейшество Григорий Девятый объявил, что ежели император Фридрих снова обманет христианский мир и до осени не отправится на освобождение Святого града с приличествующим этому делу войском, то он будет подвержен интердикту. Так что ждать вам, миряне, осталось недолго.
- Добрая весть, - кивнул Робер. - Только пока Фридрих сюда доберется, мы с Жаком можем и ноги протя… ну, в смысле, истомимся в ожидании, когда можно будет наконец обнажить мечи во славу Христа. Ты лучше расскажи, куда здесь - в Тире - нам на службу поступить?
- Ну, ежели не желаете погрязнуть в безделье, да не хотите влиться в ряды сторонников Ибелинов или слуг императора, путь вам один, - отвечал послушник, который, похоже, уже отлично освоился в Тире, - влиться в ряды крестоносного братства святого апостола Андрея Акрского.
- Слышали о таком, - проворчал Робер, - только еще не познакомились.
- А где это братство найти? - поинтересовался Жак.
- Правление братства находится в самой Акре, - ответствовал послушник, - но и в Тире имеется ректор, который ведает здешними делами. Пойдемте, пилигримы, я укажу вам путь. Тем более это как раз по дороге.
- Спасибо тебе, преподобный, за богоугодное дело, - ответил Робер.
Послушник сделал многозначительную паузу, ожидая, когда к устным благодарностям прибавится что-нибудь посущественнее, но, встретив лишь лучезарные взгляды приятелей, совершенно "не понимающих", о чем идет речь, разочарованно вздохнул и двинулся по улице, ведущей к храму.
Торговец-иудей проводил удаляющуюся компанию долгим ностальгическим взглядом, взял в руку кусок марсельского мыла, внимательно его осмотрел, понюхал, попробовал на зуб и недоуменно пожал плечами. Из короба за его спиной выбрались две черные крысы. У одной из них, той, что покрупнее, на груди виднелось большое белое пятно. Грызуны о чем-то посовещались и бросились короткими перебежками - от укрытия до укрытия - вдогонку за представителями трех главных сословий христианского мира - рыцарем, крестьянином и монахом.
Ректор братства святого Андрея, к которому их проводил послушник, был явно уроженцем здешних мест - черные волосы, карие миндалевидные глаза и смуглая кожа свидетельствовали о том, что франкской крови в его жилах течет от силы на четверть.
Выяснив, зачем к нему пришли пилигримы, ректор чрезвычайно обрадовался:
- Стало быть, в братство хотите вступить, уважаемые господа?