Александр Гельман - Последнее будущее стр 4.

А сверх всего
эта еврейская надежда,
голая, как новорожденный,
хватающий ротиком воздух,
в котором нет ничего.

А сверх всего
эта еврейская мудрость,
иссохшая, вечная,
исток возрождения-гибели,
колыбель трагического бессмертия.

А рядом с моим домом, в баре,
пока еще не убившие
выпивают с пока еще не убитыми,
обмениваются любезностями,
рассказывают анекдоты.

ДУША В ДУШЕ

Душа еврея в моей душе
неумолима, неукротима,
она не спит никогда -
поэтому я могу спать каждую ночь,
она не верит никому,
поэтому мне позволено
забываться, обманываться,
она не боится смерти,
поэтому меня угнетает
предстоящее исчезновение.
Верующая душа еврея
в безбожной душе атеиста -
Господи, только ты мог создать подобное!

* * *

Ночью,
спасаясь от смерти,
я сбежал в чей-то сон
на другом конце города
Утром, за завтраком,
незнакомый мне человек,
рассказывал жене:
"Представляешь, первый раз в жизни
приснился еврей,
влетел, запыхавшись,
дышит, как паровоз,
небритый, немолодой,
испуганный,
к чему бы это?"
"Не знаю, не знаю, -
озабоченно отвечала жена, -
никогда не слышала,
чтоб кому-нибудь из наших знакомых
снились евреи".

* * *

То забываю, то вспоминаю,
что скоро умру.
Забываю легко, незаметно,
день-другой живу, как бессмертный,
смерть, однако, дремлет недолго,
просыпается резко,
и меня, старикашку,
властно ставит на место.
Я подчиняюсь -
пишу завещание,
что делать с вещами,
усердно читаю Тору,
грехи заношу на листочек
для предъявления Богу,
когда посещу синагогу.
Но вдруг в голове смещается нечто
и снова-опять начинается вечность.
Вот так и живу,
то забывая, то вспоминая,
что скоро умру.

* * *

Я лишь крыло
отпиленное от туловища птицы
без названия.
А люди думают,
и сам я полагал,
что я есть что-то целое
и цельное,
с началом, серединой и концом
Увы... только крыло,
отторгнутое от безымянной птицы...

* * *

Как диктатор боится
восстания народа,
так я боюсь
восстания воспоминаний -
сомнут меня, истерзают,
останется от меня пшик.

* * *

Видит нас Бог или не видит,
мы не знаем.
Как посчитаем,
так и будет считаться,
все равно не дознаться нам,
не разобраться,
как на самом деле:
видит нас Бог
или не видит.

* * *

Скользко,
Боже, как скользко,
передвигаться опасно,
лучше застыть на месте,
превратиться в дерево,
в камень.

Скользко,
Боже, как скользко,
боюсь не донести
остаточек моих дней
до твоего порога

Скользко,
Боже, как скользко.

* * *

Ах, какие пышные похороны
устрою я моей смерти,
в шикарный гроб положу ее,
Пинхас Гольдшмидт, главный раввин Москвы,
прочитает молитву,
проникновенные речи о моей близости с покойной
произнесут, один за другим, мужи именитые,
будет много венков, в том числе
"Моей смерти от меня".
Поминки продлятся всю ночь,
а утром
на моей любимой старой кушетке
в квартире на Малой Бронной
я тихо проснусь,
к зеркалу подойду
взглянуть, как выглядит человек,
похоронивший смерть.

* * *

Вчера не умер – сегодня праздник,
сегодня не отдам концы – завтра с утра гуляем,
а там суббота – еврею смерти нет,
на воскресенье в лес поеду -
как Нахман из Браслава,
вместе с деревьями буду молиться Богу,
буду просить еще недельки две.

* * *

Хочу посмеяться, смеяться хочу,
куда подевался мой смех?
Губы не складываются в улыбку,
глаза – холодные пуговицы,
куда подевался мой смех?
Не могу исторгнуть его ниоткуда,
не могу нащупать его нигде.

* * *

Пей, не пей -
Все равно еврей.

* * *

Когда я умру, сказал рабби Нахман,
в ту ночь
исцеляющий дождь пронесется над Уманью,
вы должны выйти на улицу,
постоять под дождем,
промокнуть до ниточки -
это благословение Всевышнего
тем, кто поверил, что моими устами
не я, а Он обращался к вам.
Беременные еврейки, высунувшие свои животы
под небесные воды в ту ночь,
принесут Израилю великих цадиков
нового поколения.

* * *

Надорвались вечные вопросы,
от бесчисленных повторов
из поколения в поколение
сникли, выдохлись.
Затасканные, затоптанные,
не услышанные, не отвеченные,
валяются на чердаках, на книжных развалах,
в архивах спецслужб.
Умирают вечные вопросы,
осталось несколько, последних,
но и они уже дышат на ладан.

* * *

Это не звезды сверкают на небе -
это мигают золотые осколки
от начертаний святого завета -
когда Моисей, голову запрокинув,
Божьи слова зачитывал евреям
с распростертой небесной страницы.
От миллионов греховных взоров
горние наказы скорежились, стерлись,
только точечки светящиеся остались -
мигают, сигналят, не теряют надежды
пробудить огонь первозданной веры.

III

* * *

Татьяне Калецкой

От макушки до пяточек
люблю тебя, моя старушенька,
всеми своими годами обнимаю тебя,
даже теми, когда я тебя не знал.
Теперь, когда я получил от Бога
полное право распоряжаться мешком любви
всей моей жизни,
я перед тобой его высыпаю,
пританцовывая, как заправский хасид.

* * *

Ой Татьяна, ой жена моя,
лучше тебя нет,
хуже тебя нет,
с тобой в аду будет иногда рай,
без тебя в раю будет сплошной ад.

Годы, будто ветры,
выдули из нас раздоры, измены,
ничего не осталось -
только ты да я,
и чудо нежданное -
любовь.

Я тебя люблю не громко, не безумно,
с остановками, с перерывами,
как песню, которую,
когда я пьян – запеваю,
когда я трезв – забываю.

Ой Татьяна, ой жена моя,
лучше тебя нет,
хуже тебя нет,
с тобой в аду будет иногда рай,
без тебя в раю будет сплошной ад.

IV